Ламетри Жюльен Офреде

Может ли, спрашивает деист, случайность быть настолько великим геометром, чтобы таким образом, по своему произволу, варьировать произведения, творцом которых ее считают и чтобы при этом подобное разнообра­зие не препятствовало достижению единой цели? В качестве возражения он указывает также на содержащиеся в животных формы, которые будут использованы в буду­щем: на бабочку в гусенице, на человека в сперматозоиде, на целого полипа в каждой из его частей, на легкое в зародыше, на зубы в их луночках, на кости в жидкости, непонятным образом выделяющейся и затвердевающей. И сторонники этого направления, не пренебрегая ничем, что может содействовать его подтверждению, не устают нагромождать доказательство на доказательство, стараясь использовать все, даже в некоторых случаях область нашего разума. Посмотрите, говорят они, на Спинозу, Ванини, Дебарро и Буандена[22] - на этих апостолов, которые могут свидетельствовать скорее в пользу, чем во вред, деизму. Состояние их здоровья было мерой их неверия. И в самом деле, добавляют они, редко бывает, чтобы отречение от атеизма происходило прежде, чем страсти ослабели вместе с телом, представляющим собой их орудие.

Вот, безусловно, все, что можно сказать в пользу существования бога, хотя последний аргумент не является серьезным, так как подобные обращения имеют кратковре­менный характер и ум почти всегда снова возвращается к прежним взглядам и делает из них логические выводы, как только вместе с выздоровлением он обретает или, вернее, вновь находит силы. На это же в сущности указыва­ет врач Дидро в своих «Философских мыслях» — отлич­ном произведении, которое, однако, не убедит ни одного атеиста. Что, в самом деле, можно ответить человеку, который говорит: «Мы совсем не знаем природы. Воз­можно, что скрытые в ее лоне причины создали все на свете. Посмотрите на полипа Трамбле: разве не в нем самом заложены причины его регенерации? Что же в таком случае абсурдного в мысли, что существуют физические причины, которыми все порождено, с которыми настолько связана и которым настолько подчинена вся цепь обширной Вселенной, что ничто из того, что происходит, не могло бы не произойти. Только абсолютно непреодолимое незнание этих причин заставляет нас прибегать к богу, который, согласно мнению некоторых, не является даже чем-то таким, что может мыслиться разумом. Поэтому тот, кто отрицает случайность, еще не доказал существования высшего существа, ибо еще может существовать нечто третье, что не есть ни случайность, ни бог; я имею в виду природу, изучение которой будет неизбежно создавать неверующих людей, как это доказывает образ мыслей самых удачных ее исследователей».

Вселенная всей своей массой не может, следовательно, поколебать — тем менее раздавить — ни одного действи­тельного атеиста; все тысячи раз приводившиеся в качестве доказательств доводы за существование творца, которые недоступны нашему уму, могут показаться убедительными только для антипирронианцев или для тех, кто настолько доверяет своему разуму, что решается судить на основании некоторых видимых признаков, которым, как вы знаете, атеисты могут противопоставить столь же убедительные и прямо противоположные аргументы.

В самом деле, если мы обратимся к натуралистам, они скажут нам, что те же самые причины, которые в руках химика благодаря случайному образованию различных смесей произвели первое зеркало, в руках природы создали ручей, служащий зеркалом для простодушной пастушки; что сила движения, сохраняющая мир, могла его создать; что всякое тело занимает место, отведенное ему природой; что воздух должен окружать Землю вследствие тех же причин, в силу которых железо и другие металлы пред­ставляют собой продукт ее недр. Они скажут, что солнце столь же естественное произведение природы, как электри­чество; что оно вовсе не создано исключительно для того, чтобы согревать Землю и ее обитателей; оно иногда обжигает их, подобно тому как дождь, созданный вовсе не для того, чтобы содействовать прорастанию зерна, часто губит последнее; что зеркало и ручей не в большей мере сделаны для того, чтобы в них смотреться, чем все гладкие тела, имеющие одинаковое с ними свойство; что глаз, прав­да, является своего рода зеркалом, в котором душа может созерцать изображение предметов так, как они представля­ются ей при его помощи, но не доказано, что этот орган создан как раз именно для такого рода созерцания и специ­ально помещен для этого в глазной впадине; что, возможно, правы Лукреций, врач Лами и все древние и современные эпикурейцы, утверждая, что глаз видит только потому, что он устроен и помещен определенным образом, и что если допустить существование одних и тех же законов движения, которым следует природа при создании и развитии всех тел, то невозможно, чтобы этот чудесный орган был устроен и помещен иначе.

Вот за и против, краткое резюме главных аргументов, которые вечно будут разделять философов. Я в этом споре не становлюсь ни на чью сторону.

Non nostrum inter vos tantas componere lites.[23]

Вот что я сказал одному из моих друзей, французу, столь же откровенному пирронисту, как и я, человеку с большими заслугами и достойному лучшей участи. Он ответил мне на это в высшей степени странным образом. Действительно, сказал он мне, все за и все против совсем не должны смущать душу философа, видящего, что ничто не доказано с такой несомненностью, чтобы принудить его к согласию, и что идеи, выдвигаемые одной стороной, тотчас же опровергаются идеями, исходящими от другой. И все же, продолжал он, человечество не будет счастливо до тех пор, пока не станет атеистичным.

Вот каковы были доводы этого «ужасного» человека. Если бы, говорил он, атеизм получил всеобщее распростра­нение, то тогда все виды религии были бы уничтожены и подрезаны в корне. Прекратились бы религиозные войны, и перестало бы существовать ужасное религи­озное воинство; природа, зараженная ныне религиозным ядом, вновь вернула бы себе свои права и свою чистоту; глухие ко всяким другим голосам, умиротворенные смерт­ные следовали бы только свободным велениям собственной личности — велениям, которыми нельзя безнаказанно пре­небрегать и которые одни только могут нас вести к счастью по приятной стезе добродетели[24].

Таков естественный закон. Тот, кто его соблюдает, является честным человеком, заслуживающим доверия всего рода человеческого. Тот же, кто не следует ему доб­росовестно, как бы ревностно он ни исполнял предписания любой религии, есть негодяй или лицемер, которому я не верю.

После этого пусть чернь думает иначе. Пусть решается утверждать, что не верить в откровение — значит быть нечестным; словом, что нужна какая-нибудь иная религия, но только не религия природы. Какое убожество, какое ничтожество мысли! И что за представление внушает нам каждый об исповедуемой им религии! Но мы не гонимся за одобрением черни. Тот, кто воздвигает в своем сердце алтари суеверию, рожден для поклонения идолам, а не для понимания добродетели.

Но если все способности души настолько зависят от особой организации мозга и всего тела, что в сущности они представляют собой не что иное, как результат этой организации, то человека можно считать весьма просвещенной машиной! Ибо в конце концов, если бы даже человек один был наделен естественным законом, перестал бы он от этого быть машиной? Несколько больше колес и пружин, чем у самых совершенных животных, мозг, сравнительно ближе расположенный к сердцу и вследствие этого получающий больший приток крови, — и что еще? Неизвестные причины порождают это столь легко уязвимое сознание, эти угрызения совести, не в меньшей степени чуждые материи, чем мысль,— словом, все предполагаемое различие между человеком и животным. Но достаточно ли объясняет все эта организация указанных органов? Еще раз — да: если мысль явным образом развивается вместе с органами, то почему же материи, из которой последние сделаны, не быть восприимчивой к угрызениям совести, раз она приобрела способность чувствовать[25].

Итак, душа — это лишенный содержания термин, за которым не кроется никакой идеи и которым здравый ум может пользоваться лишь для обозначения той части нашего организма, которая мыслит. При наличии в них простейшего начала движения одушевленные тела должны обладать всем, что им необходимо для того, чтобы двигать­ся, чувствовать, мыслить, раскаиваться — словом, про­являть себя как в области физической, так и в зависящей от нее моральной.

Мы ничего не утверждаем на основании простых предположений; пусть тот, кто считает, что еще не все затруднения устранены, обратится к опыту, который должен вполне его удовлетворить.

1.  Тела всех животных продолжают после смерти трепетать, и тем дольше, чем более холодна кровь у животного и чем меньше оно выделяет пот. Примером могут служить черепахи, ящерицы, змеи и т. д.

2.  Мускулы, отделенные от тела, сокращаются при уколе.

3.  Внутренности долгое время  сохраняют свое  перистальтическое, или червеобразное, движение[26].

4.  Согласно Коуперу, простая инъекция горячей воды оживляет сердце и мускулы[27].

5.              Сердце лягушки, положенное на солнце или, еще лучше, на стол, на горячую тарелку, продолжает биться в течение часа и более после того, как его вырезали из тела. Но вот, по-видимому, движение окончательно прекратилось; однако  достаточно только сделать укол в сердце, и этот безжизненный мускул начинает биться. Гарвей то же самое наблюдал у жаб[28].

6.    В своем сочинении «Sylva sylvarum» Бэкон Веруламский рассказывает об одном человеке, осужденном за измену, которого вскрыли заживо и сердце которого, брошенное в горячую воду, несколько раз подпрыгивало вверх, сперва на высоту двух футов, а потом все ниже и ниже.

7.    Возьмите цыпленка, еще не вылупившегося из яйца, вырвите у него сердце, и вы будете наблюдать те же самые явления при аналогичных обстоятельствах. Теплота дыхания оживляет уже погибающее под безвоздушным колоколом животное.

Подобные же опыты, которыми мы обязаны Бойлю и Стенону, были произведены над голубями, собаками и кроликами, части сердца которых продолжали биться, как целое. Такие же движения наблюдались в отрезанных лапах крота.

8.    Те же самые явления можно наблюдать у гусеницы, червей, паука, мухи и угря, а именно: движение отрезанных частей усиливается в горячей воде благодаря содержащейся в ней теплоте.

9.    Один пьяный солдат ударом сабли отрезал голову индийскому петуху. Петух остался стоять на ногах, потом зашагал и пустился бежать; натолкнувшись на стену, он повернулся, захлопал крыльями, продолжая бежать, и наконец упал. Мускулы его, когда он уже лежал на земле, продолжали еще двигаться. Все это я сам видел; почти такие же самые явления можно наблюдать у котят или щенят с отнятой головой.

10.              Разрезанные на части полипы не только продолжают двигаться — в течение недели они размножаются в количестве, равном числу отрезанных частей. Этот факт заставил меня огорчиться за теорию натуралистов относительно размножения; впрочем, это открытие надо скорее приветствовать, так как оно побуждает нас не делать никаких обобщений, даже на основании самых общеизвестных и убедительных опытов.

Я привел больше, чем нужно, фактов для бесспорного доказательства того, что любое волоконце, любая частица организованного тела движутся в силу свойственного им самим начала и что такого рода движения совсем не зависят от нервов, как это бывает в движениях произвольных, так как производящие указанного рода движения частицы не связаны нисколько с кровообращением. Но если подобное свойство обнаруживается даже у частей волокон, то оно должно иметься и у сердца, составленного из своеобразно переплетающихся волокон. Для того чтобы убедиться в этом, мне не нужно было истории, рассказанной Бэконом. Мне легко было судить об этом на основании полной аналогии строения сердца у человека и у животных и даже только на основании массы человеческого сердца, в котором эти движения не видны простым глазом только потому, что они там заглушены; наконец, на основании того, что у трупа все части холодеют и тяжелеют. Если бы диссекция производилась на еще теплых трупах казненных пре­ступников, то в их сердцах можно было бы наблюдать те же самые движения, какие можно наблюдать в мускулах лица обезглавленных людей.

Движущее начало целых тел или их частей таково, что оно вызывает не беспорядочные, как раньше думали, но совершенно правильные движения; и это имеет место как у теплокровных и совершенных, так и у хладнокровных и несовершенных животных. Нашим противникам не остается ничего иного, как отрицать тысячи фактов, в которых всякому легко удостовериться.

Если меня спросят теперь, где пребывает эта врожден­ная нашему телу сила, то я отвечу, что, по-видимому, она находится в том месте, которое древние назвали паренхимой, т. е. в самой субстанции частей тела независимо от вен, артерий и нервов, словом, всей организации ее. Из этого следует, что любая частица ее заключает в себе более или менее выраженную способность к движению в зависимости от потребности, которую она в нем имеет.

Остановимся подробнее на этих пружинах человеческой машины. Все жизненные, свойственные животным, есте­ственные и автоматические движения происходят благода­ря их действию. Действительно, тело машинально содрога­ется, пораженное ужасом при виде неожиданной пропасти; веки, как я уже говорил, опускаются под угрозой удара; зрачок суживается при свете в целях сохранения сетчатой оболочки и расширяется, чтобы лучше видеть предметы в темноте; поры кожи машинально закрываются зимой, чтобы холод не проникал во внутренность сосудов; нормальные функции желудка нарушаются под влиянием яда, известной дозы опиума или рвотного; сердце, артерии и мускулы сокращаются во время сна, как и во время бодрствования; легкие выполняют роль постоянно действующих мехов. И разве не механически происходит сокраще­ние мышц мочевого пузыря, прямой кишки и т. п. или более сильное, чем у других мускулов, сокращение сердца? Так же механически эрекционные мускулы поднимают половой член у человека, как и у животных, бьющих себя им по животу, и даже у ребенка, способного к эрекции при раздражении этой части тела; между прочим, это доказыва­ет, что в этом органе есть своеобразное, еще мало известное свойство, производящее действия, пока еще не вполне объяснимые, несмотря на все успехи анатомии.

Я не буду больше распространяться о всех этих второстепенных и всем известных силах человеческого тела. Но существует еще одна, более тонкая и замечатель­ная сила, одушевляющая все другие; она является источником всех наших чувств, всех наших наслаждений, страстей и мыслей, ибо у мозга так же существуют мышцы для того, чтобы мыслить, как существуют у человека ноги для того, чтобы ходить. Я имею в виду то возбуждающее, импульсивное начало, которое Гиппократ называет эносмон[29]. Это начало существует и находится в мозгу, у корня нервов, при помощи которых оно проявляет свою власть над всем остальным телом. Им объясняется все, что только может быть объяснено, вплоть до самых поразитель­ных болезней воображения.