Ламетри Жюльен Офреде

Итак, предоставим мнимому господину Черпу[37] посмеиваться над философами, считающими животных машинами. Я же смотрю на этот вопрос иначе. Я полагаю, что Декарт был бы человеком, достойным уважения со всех точек зрения, если бы он не жил в век, который ему приходилось просвещать; тогда он познал бы ценность опыта и наблюдения и опасность удаления от них. И тем не менее, я поступлю совершенно справедливо, если противо­поставлю этого великого человека всем этим мелким философам и плохим подражателям Локка, которые вместо того, чтобы бесстыдно смеяться над Декартом, лучше постарались бы понять, что без него поле философии, как поле точной науки без Ньютона, может быть, до сих пор осталось бы необработанным.

Конечно, никто не будет оспаривать, что этот знаменитый философ во многом ошибался. Но зато он понимал характер физической природы живых существ; он первый блестяще доказал, что животные являются простыми машинами. И после столь важного открытия, предполагаю­щего столько прозорливости, было бы чистой неблагодарно­стью не отнестись снисходительно к его заблуждениям!

Все эти заблуждения в моих глазах вполне искупаются этим великим открытием. Ибо в самом деле, сколько бы он ни разглагольствовал о различии двух субстанций, со­вершенно ясно, что это был для него только ловкий прием, стилистическая хитрость, чтобы заставить богословов проглотить яд, скрытый под формой аналогии, которая: поражает всех и которую не видят только они одни. Ведь эта бросающаяся в глаза аналогия заставляет ученых и настоящих знатоков признать, что гордые и тщеславные существа, гораздо более отличающиеся от животных своей спесью, чем именем людей, сколько бы они ни претендова­ли на то, чтобы быть выше животных, в сущности являются животными и ползающими в вертикальном положении машинами. Эти машины отличаются тем замечательным инстинктом, из которого посредством воспитания образуется ум, всегда находящийся в мозговой ткани или — при отсутствии или недостаточном развитии и окостенении последней — в продолговатом мозгу, но никогда не в моз­жечке; ибо я наблюдал случаи значительного повреждения последнего, а другие — случаи опухоли на нем, а между тем душа при этом не переставала выполнять свои функции.

Быть машиной, чувствовать, мыслить, уметь отличать добро от зла так же, как голубое от желтого, словом, родиться с разумом и устойчивым моральным инстинктом и быть только животным,— в этом заключается не больше противоречия, чем в том. что можно быть обезьяной или попугаем и уметь предаваться наслаждениям. Кстати, кто бы мог a priori предположить, что капля жидкости, выпуска­емая при совокуплении, вызывает божественное наслаждение и что из нее рождается маленькое создание, которое в будущем при определенных условиях будет испытывать подобные же наслаждения. Я считаю мысль столь мало противоречащей понятию организованной материи, что она мне представляется основным ее свойством, подобным электричеству, способности к движению, непроницаемости, протяженности и т. п.

Нужно ли приводить новые факты, основанные на наблюдении? Вот еще несколько фактов, на которые ничего нельзя возразить и которые равно доказывают, что человек вполне походит на животных как по своему происхожде­нию, так и по всему тому, что мы сочли существенным при их сравнении.

Я апеллирую к добросовестности наших исследователей. Пусть они скажут нам: разве не верно, что человек, в сущности, вначале червяк, становящийся затем человеком, подобно тому как гусеница становится бабочкой? Весьма серьезные авторы (Бургаве. Основы медицины и др. соч.) научили нас способу видеть это микроскопическое животное (animalcule). Все любознательные люди находили его вслед за Гартсукером в мужском, а не в женском семени; только дураки могут стесняться делать это. Хотя каждая капля семени содержит в себе бесконечное количество этих червячков, ввергаемых в яичник, но только более проворному и сильному из них удается проникнуть и укрепиться в женском яйце, дающем ему первоначальное питание. Это яйцо иногда находили в фаллопиевых трубах, через которые оно входит в матку, где пускает корни, подобно хлебному зерну в земле. Но хотя яйцо принимает там огромные размеры благодаря своему росту в течение девяти месяцев, оно ничем не отличается от яиц других самок, если не считать водной оболочки (amnios), никогда не отвердевающей и растягива­ющейся до огромных размеров, как об этом можно судить, сравнивая человеческий плод, находящийся в состоянии, близком к появлению на свет (что я имел возможность наблюдать у женщины, умершей за минуту до родов), с зародышами других животных. Во всех случаях мы имеем дело с яйцом в семенной оболочке и животным в яйце, где, стесненное в своих движениях, оно машинально стремится вырваться на свет. Для достижения этого оно своей головой начинает разрывать оболочку, из которой выходит в виде цыпленка, птенца и т. д. К этому я прибавлю еще одно наблюдение, которое я нигде не встречал, а именно что водная оболочка, растягиваясь, не становится более тонкой; она подобна в этом отношении матке, сама субстанция которой раздувается от просачивающихся в нее соков независимо от полнокровия и развития всех сосудов.

Посмотрим на человека в его семенной оболочке и вне ее; рассмотрим при помощи микроскопа самые молодые - 4-, 6-, 8- или 15-дневные зародыши: после этого времени их можно видеть невооруженным глазом. Что же мы увидим? Одну только голову — небольшое круглое яйцо с двумя черными точками, обозначающими глаза. До этого времени, когда все в нем еще не оформлено, видна только студени­стая масса, представляющая собой мозг, в котором раньше всего образуются начатки нервов, т. е. основа чувств, и сердце, которое уже в этой студенистой массе обладает способностью самопроизвольно биться; это — «punctum saliens»[38], которая, по выражению Мальпиги, быть мо­жет, своей подвижностью отчасти обязана влиянию нервов. Потом мало-помалу становится видно, как от головы отделяется шея, которая, растягиваясь, образует сперва грудную полость, куда уже спустилось сердце, чтобы обосноваться там. После этого образуется нижняя часть живота, отделяющаяся перегородкой (диафрагмой). Растя­гивание плода вызывает, с одной стороны, образование рук, пальцев, ногтей и волос, с другой — бедер, ног; различное положение тех и других указывает на то, что первые нужны для опоры, а вторые для поддержания тела в равновесии. Этот рост изумительно аналогичен прорастанию растений: здесь волосы покрывают верхушку наших голов, там - листья и цветы; и там и здесь в равном великолепии и блеске видна природа; наконец, spiritus rector[39] помещается в том месте, где помещена наша душа, эта вторая квинтэссенция человека.

Таково единообразие природы, которое начинают теперь уже понимать, и такова аналогия животного и расти­тельного царства, человека и растения. Возможно даже, что существуют растения-животные, т. е. такие организмы, которые, прозябая, обладают способностью к борьбе, подобно полипам, или выполняют другие функции, свойственные животным.

Вот почти все, что можно сказать о размножении. Нет ничего невозможного в том, что части, которые взаимно притягиваются и созданы для того, чтобы соединяться и занимать то или иное место, соединяются согласно своей природе и что таким путем образуются глаза, сердце, желудок и наконец все тело, как писали об этом великие ученые. Но так как относительно всех этих подробностей опыт не дает нам никаких указаний, я не стану делать никаких предположений, считая все, что недоступно моим чувствам, как бы непроницаемой тайной.

Мужское и женское семя настолько редко встречаются при совокуплении, что я считаю возможным допустить, что семя женщины вовсе не необходимо для зарождения.

Но как можно объяснить это явление без признания соответствия частей тела, которое дает вполне удовлетворительное объяснение сходству детей то с отцом, то с матерью? С другой стороны, объяснение не может иметь большего значения, чем самый факт. По-видимому, при зарождении активную роль играет только мужчина, и безразлично, спит ли при этом женщина или испытывает сильнейшую страсть. Очевидно, расположение частей тела устанавливается заранее в зародыше или даже в семенном живчике мужчины. Но все это выходит за рамки наблюдений самых выдающихся исследователей. Не воспринимая этого своими чувствами, они могут судить о механике образования и развития тел столько же, сколько крот может судить о расстоянии, какое может пробежать олень.

В области природы мы — настоящие кроты. Мы двигаемся вперед точь-в-точь как это животное. Только наше высокомерие может стремиться ставить пределы тому, что их не имеет. Мы оказываемся в положении часов, которые могли бы сказать (вот хорошая тема для баснописца!): «Как, нас сделал глупый рабочий, нас, делящих на части время, точно отмечающих движение солнца и громко повторяющих указываемое нами время? Нет, этого быть не может!» Совершенно так же и мы, неблагодарные, отвергаем общую мать всех царств, по выражению химиков. Мы воображаем или, скорее, предполагаем существование причины более высокой, чем та, которой мы всем обязаны и которая действительно создала все непонятным для нас образом. Нет, в материи низменное существует только для грубых глаз, не познающих ее в самых блестящих ее творениях, и природу вовсе нельзя уподобить ограниченно­му рабочему. Она производит миллионы людей с гораздо большей легкостью и большей радостью, чем часовщик - самые сложные часы. Ее могущество одинаково проявля­ется в создании как самого ничтожного насекомого, так и самого гордого человека; живое царство стоит ей не большего труда, чем растительное, и самый великий гений — не более хлебного колоса. Итак, будем судить на основании того, что мы видим, о том, что скрыто от наших любопытных глаз и наших исследований, и не будем ничего воображать сверх этого. Последим за действиями обезь­яны, бобра, слона и т. д. Ведь ясно, что они не могут обходиться без ума; так почему отказать в нем этим животным? Если же вы припишете им душу, о фанатики, то вы пропали: утверждайте сколько вам угодно, что вы ничего не решаете о ее природе, отказывая ей в бессмер­тии,— всякий поймет, что это пустые уверения с вашей стороны, ибо душа животных должна быть или смертной, или бессмертной, как и наша душа, с которой у нее одинаковая судьба, какова бы она ни была. Это значит попасть к Сцилле, желая избегнуть Харибды[40].

Разбейте же цепь тяготеющих над вами предрассудков; вооружитесь факелом опыта, и вы окажете природе заслуженную ею честь, вместо того чтобы делать неблагоприятные для нее выводы на основании неведения, в котором она вас оставила. Откройте только глаза и оставьте в стороне все, что вы не можете понять, и вы увидите тогда, что пахарь, ум и знания которого не выходят за пределы его борозды, в существенном ничем не отличается от самого великого гения, как это можно было бы доказать вскрытием мозга Декарта и Ньютона. Вы убедитесь тогда в том, что сумасшедший или глупец представляют собой животных в человеческом облике, тогда как обладающая умом обезьяна есть маленький человек в несколько измененном виде; в том, что, раз в конечном счете все зависит от различия в строении тела, хорошо организованное животное, будучи обучено астрономии, сможет предсказать затмение, а равно выздоровление или смерть, если оно в течение некоторого времени будет обучаться этому в школе Гиппократа или у постелей больных. Вследствие ряда таких наблюдений и истин мы можем приписывать материи удивительное свойство мышления, не будучи в состоянии установить связь между мышлением и материей, так как природа мышления, в сущности, остается для нас неизвестной.

Мы не будем утверждать, что всякая машина, или всякое животное, после смерти совершенно погибает или принимает другую форму, так как мы ничего решительно не знаем об этом. Но утверждение, что бессмертная машина представляет собою химеру или измышление разума, было бы столь же нелепо, как если бы гусеница при виде бренных останков своих сестер стала бы горько оплакивать участь своего вида, который будто бы обречен на уничтожение. Душа этих животных — ведь всякое животное имеет свою душу — слишком ограниченна для понимания метаморфоз природы. Никогда самая даровитая из гусениц не может себе вообразить, что ей предстоит стать бабочкой. То же самое можно сказать и о нас. Можем ли мы знать о нашей судьбе больше, чем о нашем происхождении? Поэтому покоримся неизбежному неведению, от которого зависит наше счастье.

Тот, кто будет думать таким образом, будет мудрым, справедливым человеком, спокойным за свою участь и, следовательно, счастливым. Он будет ожидать смерти, не боясь, но и не желая ее, дорожа жизнью и с трудом понимая, каким образом пресыщение может разбить сердце в этом полном наслаждений мире, уважая природу и испытывая к ней благодарность, привязанность и неж­ность за все чувства и блага, полученные нами от нее. Счастливый от ощущения и созерцания великолепия Вселенной, такой человек никогда не станет уничтожать жизнь ни в себе, ни в других. Более того, преисполненный гуманных чувств, он будет любить ее свойства даже в своих врагах. Легко представить себе, как такой человек будет поступать по отношению к другим. Он будет жалеть порочных, а не ненавидеть их: в его глазах они будут просто изуродованными людьми. Но, снисходительно относясь к недостаткам устройства ума и тела, он тем более сумеет восхищаться их красотой и добродетелями. Те, кому природа покровительствует, будут казаться ему заслуживающими большего уважения, чем те, с кем она обходится как мачеха. Итак, мы видим, что дары природы — источник всего того, что может нас обогатить,— встречают на устах и в сердце материалиста уважение, в котором все другие им несправедливо отказывают. Наконец, материалист, убежденный вопреки собственному тщеславию в том, что он просто машина или животное, не будет плохо относиться к себе подобным: он слишком хорошо знает природу их поступков, бесчеловечность которых всегда отражает степень рассмотренной выше аналогии между людьми и жи­вотными; следуя естественному закону, свойственному всем животным, он не пожелает делать другим то, чего он не хочет, чтобы делали ему.

Итак, мы должны сделать смелый вывод, что человек является машиной и что во всей Вселенной существует только одна субстанция, различным образом видоизменяю­щаяся. И это вовсе не гипотеза, основанная на предубеждениях и предположениях, не продукт предрассудка или одного только моего разума. Я бы отверг подобного руководителя, которого считаю мало надежным, если бы мои чувства, вооруженные, так сказать, факелом истины, не побудили меня следовать за разумом, освещая ему путь. Но опыт высказался в пользу моего разума, и я соединяю их воедино.

Вы могли убедиться в том, что я делаю самые решительные и логические выводы только в результате множества физических наблюдений, которых не будет оспаривать ни один ученый: только за ученым я признаю право на суждение о тех выводах, которые я делаю из этих наблюдений, отвергая свидетельство всякого человека с предрассудками, не знающего ни анатомии, ни той единственной философии, которая в данном случае имеет значение, а именно философии человеческого тела. Какое значение могут иметь против столь прочного и крепкого дуба слабые тростники богословия, метафизики и различ­ных философских школ? Это — детские игрушки, по­добные рапирам наших гимнастических залов, с помощью которых можно доставить себе удовольствие потрениро­ваться, но ни в каком случае не одолеть противника. Надо ли прибавлять, что я имею здесь в виду пустые и пошлые идеи, избитые и жалкие доводы, которые будут приводить относительно мнимой несовместимости двух субстанций, беспрестанно соприкасающихся и воздействующих друг на друга,— идеи, которые будут существовать, пока на Земле останется хотя бы тень предрассудка или суеверия? Такова моя система или, вернее, если я не заблуждаюсь, истина. Она проста и кратка. Кто хочет, пусть попробует оспаривать ее!

[*] По изданию: Ламетри Ж.О. Сочинения / Общ. ред., предисл. и примеч. В.М. Богуславского. – 2-е изд. – М.: Мысль, 1983. – 509 с. Пер. с фр. Э.А. Гроссман и В. Левицкого (стр. 169-226)

[1] Эли Люзак издавал трактат «Человек-машина» трижды: один раз в августе 1747 года и дважды в 1748 г. Затем вышел в свет английский перевод книги в 1750 г. В 1751 г. Ламетри включил этот трактат в свои «Философские сочинения».

[2] Когда писалось это «предуведомление», между Ламетри и маркизом д'Аржансом никаких отношений не существовало. Рукопись «Человека-машины» не доставлялась из Берлина, она была создана и вручена издателю в Лейдене. В этих условиях и упоминание о Берлине, и вымысел о просьбе прислать несколько экземпляров д'Аржансу были неплохим средством сохранить инкогнито автора. Но вскоре Ламетри оказался во дворе Фридриха II, войдя в кружок вольнодумцев, которых приблизил к себе король. Здесь ему пришлось близко познакомиться с маркизом. Последний хотя и был вольнодумцем, но лишь внешне вел себя дружелюбно по отношению к Ламетри, к которому относился отрицательно - и потому, что как царедворец он был возмущен тем, что король так приблизил к себе «выскочку», чего не был удостоен ни сам д'Аржапс, ни знатные его друзья, и потому, что радикальность взглядов Ламетри и вызывающее его поведение компрометировало, по мнению маркиза, философов и их идеи.

[3] Альбрехт фон Галлер. В ответ на это посвящение в «Journal des savants» появляется «Письмо г-на Галлера, члена верховного совета, члена корпорации врачей его величества короля Британии, ординарного профессора Геттингенского университета, члена совета, управляющего республикой Берн», где говорится: «Так как анонимный автор «Человека-машины» посвятил мне это сочинение, в равной мере опасное и мало обоснованное, я считаю своим долгом перед Богом, перед религией и перед самим собой сделать настоящее заявление, каковое я прошу господ издателей «Journal des savants» включить в издаваемый ими журнал... Я отмежевываюсь от этой книги, полностью противоположной моим взглядам. Я рассматриваю ее посвящение мне как самое жестокое из всех оскорблений, которые анонимный автор нанес всем честным людям, и я прошу уважаемую публику принять мои заверения в том, что я никогда не имел с автором «Человека-машины» какой бы то ни было связи — ни знакомства, ни переписки, ни дружбы — и что я счел бы величайшим несчастьем какое бы то ни было согласие его взглядов с моими».

[4] По преданию, в момент, когда римские войска ворвались в Сиракузы, Архимед, склонившийся над геометрическим чертежом, начертанным на песке, был погружен в размышления. Подбежавшему к нему римскому воину ученый с раздражением сказал: «Отойди, не загораживай свет, ты мешаешь мне рассмотреть чертеж»,— и... пал замертво от меча этого воина.

[5] Минерва, в древнеримской мифологии богиня — покровительница наук, искусств, ремесел, врачевания. У Ламетри были основания отнести к великим людям, увенчанным Минервой, Линнея. Ведь созданная знаменитым шведским ученым классификация всех растений и животных (разумеется, известных тогда) помогала выявить то единство всего живого, которого сам Линней не видел. Этот момент в трудах Линнея оценил, по-своему его интерпретируя, Ламетри. Но Ламетри не принимал искусственность классификационных принципов Линнея и не был согласен с его отрицанием органической связи всех «царств» природы — минералов, растений, животных. Кроме того, Ламетри отвергал традиционное религиозное представление о том, что внутри каждого царства виды неизменны, что их количество, их особенности всегда были такими, какими они вышли из рук Творца; Линней же это представление всецело разделял.

[6] Мопертюи был приглашен возглавлять берлинскую Академию наук в царствование величайшего из королей, т. е. Фридриха II.

[7] Братьями Елены (Кастором и Поллуксом) древние называли разряд, наблюдаемый в высоко расположенных предметах при скоплении грозовых туч.

[8] Автор данного сочинения — аббат Плюш.

[9] Он явно допускает логическую ошибку petitio principii: предвосхищение основания (лат.) — логическая ошибка, заключающаяся в том, что в доводах, посредством которых какой-то тезис доказывается, этот тезис (обычно в скрытом виде) уже содержится.

[10] Попытка внушить читателю, что автор «Естественной истории души» и автор «Человека-машины» — разные лица.

[11] Знаменитый поэт — Вольтер. Это замечание многие считали одной из причин острой неприязни, которую Вольтер питал к Ламетри.

[12] История животных и людей доказывает влияние семени отцов на ум и тело детей.

[13] В «Мемуаре, содержащем многочисленные наблюдения болезней мозга, посредством которых постарались открыть подлинное место в мозгу, в котором душа осуществляет свои функции» (1708), Пейрони приходит к выводу, что мозолистое вещество мозга — та его часть, которая выполняет функции «души».

[14] «О мозге»  и «О душе животных».

[15] Отсюда видно, что, по мнению Ламетри, определенная организация является подлинной причиной как отличия живой материи от неживой, так и различий в степени развития психики у различных животных. Говоря, что мы не в состоянии раскрыть всех связей, существующих между причинами и следствиями, философ явно имеет в виду неисчерпаемые множество и сложность таких связей.

[16] Трамбле открыл, что если разрезать на части некоторые живые существа, то эти части вскоре становятся самостоятельными живыми организмами. Можно это открытие (сделанное в 1740 г.) назвать бесполым размножением (как это делает Ламетри). Но собственно бесполое размножение (партеногенез) у тлей открыл в том же 1740 г. швейцарский ученый Шарль Бонне.

[17] Автор — Трамбле. Полное название его работы: «Мемуар к исто­рии одного рода пресноводных полипов с руками в виде рогов» (1744).

[18] Более двадцати лет спустя (в 1769 г.) Дидро писал: «Мы — инструменты, одаренные способностью ощущать и памятью. Наши чувства — клавиши, по которым ударяет окружающая нас природа и которые часто сами по себе ударяют; вот, по-моему, все, что происходит в фортепьяно, организованном подобно вам и мне»  («Разговор Д'Аламбера и Дидро».—Избранные философские произведения. М., 1941, с. 149).

[*] Еще до  настоящего времени  существуют народы,  которые из-за отсутствия большого количества знаков умеют считать только до двадцати.

[*] В обществе или за столом Паскалю всегда была необходима загородка из стульев или сосед слева, чтобы не видеть страшной пропасти, в которую он боялся упасть, хотя знал цену подобным иллюзиям. Паскаль может служить поразительным примером действия воображения или усиленного кровообращения в одном только мозговом полушарии. В его лице мы видим, с одной стороны, гениального человека, с другой — полусумасшедшего. Безумие и мудрость, обе имели в его мозгу свои отделения, или свои области, отделенные друг от друга так называемой косой. (Интересно бы знать, которым из этих отделений тянулся он так сильно к господам  из Пор-Рояля?) Я вычитал этот факт в «Трактате о головокружении» де Ламетри.

[19] Одно  из  мест,  опровергающих обвинение  Ламетри  в   «имморализме».

[20] Иксион – герой древнегреческого мифа, царь лапифов, вероломно убивший своего тестя. Зевс простил Иксиона, очистил его и пригласил на Олимп, где Иксион стал добиваться любви Геры. Зевс подменил Геру облаком (статуей, как пишет Ламетри), которое Иксион принял за богиню.

[21] Мальпиги избран в качестве  примера плодотворности экспериментальных исследований, так как с именем этого ученого связано действительно огромное количество исключительно ценных открытий, полученных благодаря экспериментам и наблюдениям, главным образом микроскопическим.

[22] Мнение о том, что названные философы, когда их здоровье ухудшилось и они почувствовали приближение смерти, отреклись от своих убеждений,  справедливо лишь в отношении Жака де Валле Дебарро, представителя французского атеизма XVII в., который, судя по свидетельствам современников, незадолго до смерти вернулся  «в лоно церкви». Яркий выразитель передовой итальянской мысли XVI — XVII вв. Ванини мужественно продолжал отстаивать свой атеизм даже в момент казни. Французский писатель XVIII в. Буанден тоже никогда от атеизма не отрекался.  Что  касается   Спинозы,  то  лишь  ослепленные  ненавистью клеветники могли утверждать, будто он изменил своим убеждениям.

[23] Не наше дело разрешать эти ваши споры (лат).

[24] Это место заслуживает внимания как разъяснение того, в каком смысле Ламетри называет себя пирронистом  (т. е. скептиком).

[25] Категоричность, с какой сформулирована эта мысль, опровергает взгляд, будто концепция человека-машины была для Ламетри лишь предположением, не притязающим на соответствие объективной реальности.

[26] Перистальтика кишечника после смерти описана в 1669 г. английским ученым Глиссоном, считавшим, что все части тела состоят из волокон, способных отвечать на внешние раздражения присущими им движениями. Ламетри, по-видимому, был знаком с его работами.

[27] Опыты по реанимации сердца посредством горячей воды описаны не только у Каупера, но и в работе Гарвея, тоже известной Ламетри.

[28] К научным достижениям Гарвея Ламетри привлекали прежде всего результаты, добытые этим ученым на основе многочисленных экспериментальных исследований. Ламетри импонировало и то, что за свои открытия, подрывавшие религиозные представления, Гарвей подвергся ожесточенным нападкам со стороны теологов.

[29] Душой (греч.).

[30] Зд.  «усмотрение блага» (лат.).

[31] Ламетри  имеет в виду факты, описанные в знаменитом труде Тульпиуса «Медицинские наблюдения», а также книгу «Сила воздействия воображения беременных женщин» (1727) английского врача Блонделя, в которой последний полемизировал с Тернером по вопросу  о  влиянии воображения беременной женщины на плод.

[32] Коринф, как известно, был знаменит своими Истмийскими играми, на которые выдвигались самые ловкие, сильные и смелые граждане, умеющие мастерски владеть своим телом при всевозможных упражнениях. Однако богатый Коринф был городом соблазнов  (Аристофан Fr 902a), против которых не всякий мог устоять. В связи с этим существовало мнение, что не каждому безопасно идти в Коринф.

[33] Еще одна попытка Ламетри отвести от себя подозрение в том, что он автор «Человека-машины».

[34] Здесь Ламетри выражает свою позицию не совсем точно: в данном случае он имеет в виду не всякое движение, а лишь движения, свойственные живым телам. Началом движения вообще, как неоднократно утверждал Ламетри, наделено всякое материальное тело, независимо от той или иной его организации.

[35] Во времена императора Юлиана известны были только солнечные и песочные часы. Гюйгенс же изобрел маятниковые. Позднее Гюйгенс на основе разработки новой математической теории (непрерывных дробей) и отыскания новых конструктивных решений создал «планетную машину» — прообраз современного планетария.

[36] Это предсказание создания фонографа и других «говорящих машин» опирается у Ламетри на вышеизложенные факты его времени.

[37] Под этим псевдонимом Ламетри издал книгу «Естественная история души».

[38] Ключевая точка  (лат.)

[39] Дух-повелитель (лат.).

[40] Древнегреческие мифы повествуют о двух страшных чудовищах — Сцилле и Харибде, обитавших на берегах пролива между Италией и Сицилией. Проход по проливу был чрезвычайно опасен для мореплавателей. Сцилла и Харибда — символ ситуации, когда обе альтернативы одинаково опасны.