Раннее христиантсво

Характерными черта­ми гностицизма было стремление к рационалистической интер­претации мифов, попытки восстановить практику древних мистерий, ввести элементы магии. Это была попытка найти для формирующейся религии путь бесконфликтного приспособления к языческому миру. Гностицизм свободно смешивал понятия, восходящие к христианству и иудаизму, платонизму и первобытной культуре, пифагорейству и зороастризму и т. д.

Несмотря на значительную близость к христианству, гностики расходились с ним в весьма существенных вопросах. Они отвергали ветхозаветное предание, ибо оно шло вразрез с их дитеизмом и стремлением к аскетизму. Исходной идеей гностицизма неизменно было пессимистическое видение мира и материи как источника всяческого зла и погибели. В отличие от библейского бога, гностическое божество не может быть запятнано участием в творении этого мира. [8, с.47 – 48]

Гностическое противопоставление бога Евангелий богу Ветхого завета было воспринято теологами как хула на всевышнего. Поэтому гностицизм встретил активный отпор со стороны богословских кругов. Разработкой альтернативной системы занялись отцы антигностицизма — Тертуллиан, Ипполит, Ириней.

Стремясь отмежеваться от гностического дуализма, Ириней (род. ок. 126 г.) ввел кон­цепт, отделивший христианство от языческого понимания бы­тия. Исходным пунктом должно быть убеждение, что причина творения заключается только в боге, появление чего-либо — результат прямой деятельности самого творца, произ­водящего нечто «из ничего». Между ним и его созданиями нет никакой сопротивляющейся (злой) материи. Цель, которую он преследует в своей творческой деятельности, состоит в том, чтобы спасти человечество. Поэтому творение является бла­гим и нет оснований разделять, как это делают гностики, бо­га-творца и бога-спасителя, бога закона и бога Евангелий. - оргиш, истоки.

Гностицизм поставил под сомнение решающее значение Священного писания для религии и тем столкнул молодое хрис­тианство с трудностью, от преодоления которой во многом за­висело, по какому пути оно пойдет дальше. [5, с.170 – 172]

Таким образом, гностицизм имел большое – формальное и техническое – значение для христианства. Он побудил его к внешней организации, в которой нуждалась, в условиях живого существования, и религия духа и свободы, внутреннего действования и энтузиазма. Разумеется, такую организацию христианство приобрело бы и само по себе; но гностицизм ускорил её деятельность в этом направлении. Кроме того, гностицизм подал повод представителям христианства воспользоваться для раскрытия христианского учения научными приёмами, которые делали в глазах некоторых гностицизм особенно опасным для христиан, и привлечь на служение церкви искусство в его различных видах.

5.                    Патристика

Об отцах церкви начали говорить с середины IV в., и этим термином стали именовать группу особенно авторитетных церковных авторов. Но сам термин «патристика» которым обозначает продолжительный период формирования христианской догматики, получил свое подлинное значение только в эпоху Реформации, когда проте­станты противопоставили эпохе отцов, понимаемой как нечто целостное, школу средневековой мысли, и в первую очередь «схоластику», которую они отвергали как извра­щение евангельской проповеди. Патристика охватила це­лую эпоху: на Западе — вплоть до начала VII в., где ее последним представителем стал Исидор Севильский, на Востоке — еще на несколько столетий дольше, вплоть до Иоанна Дамаскина, Фотия. [2, с. 270]

Одним из самых известных авторов является Ориген (ок. 185 —ок. 253 гг.) Александрийский. Ориген по праву считается отцом богословия, создателем церковной догматики, объединившим то, чему учили аполо­геты и гностики, но решительно отвергшим дуализм послед­них.

Одна из наиболее значительных по своему влиянию на христианскую традицию частей системы Оригена — его тео­дицея, в основу которой он положил учение о грехопадении. Грехопадение — акт, предшествующий творению, совершаю­щийся до появления человека на свет. Несчастья в жизни человека надлежало рассматривать не только как результат божественного творения, но и как выражение меры вины и равного ей нака­зания.

С богословской точки зрения, такой подход, трактовавший наказание как следствие падения, имел колоссальный смысл, так как указывал направление, в котором следовало искать решения, быть может, основной богословской трудности: как примирить всемогущество, всеблагость бога и факт присутствия зла в мире? [5, с. 185 – 187]

Центральное место в учении «отцов» занимает Августин Блаженный (354—430 гг.) – одна из наиболее яр­ких, ключевых фигур, завершающих ранний период развития христианской мысли. Идеи Августина ока­зывают огромное воздействие на западную религиозную жизнь и поныне. Многие религиозные инициативы эпохи Реформации были воплощением замыслов этого крупнейшего представи­теля латинской патристики.

Положив в основу своей религиозно-философской програм­мы принцип субъективизма, Августин основ­ной упор сделал на «познании живого бога» путем исследова­ния места, в котором тот открывает себя человеку, т. е. души. Познавая душу, можно познать и бога, другого пути постиже­ния абсолюта нет. «Я желаю знать Бога и душу» и ничего бо­лее (Монологи I, 2).

Бог, по убеждению Августина,— ядро человека, его основа, которой неведомо различение субъектив­ного и объективного. «Я вовсе не существовал бы, если бы Ты не был во мне,— рассуждает философ, обращаясь к богу,— или, точ­нее, я не существовал бы, если бы не был в Тебе, из Которого все, в Котором все» (Исповедь I, 2). [5, с. 205 – 208]

Августин описывает формообразующий элемент сотворенной вселенной в духе Плотина. Все вещи существуют лишь постольку, поскольку они суть образы Идей в уме Бога; они в большей или меньшей степени несовершенные копии Божественного совершенства. А тем, что наделяет их образами и дает им ту степень бытия, которой они обладают, выступает элемент числа, порядка, ритма в сотворенном мире. Все, что существует, по Августину, является благим уже потому, что оно существует, будучи созданным благим Творцом. [1, с.233]

Учение Августина стало определяющим духовным фактором средневекового мышления, оказало влияние на всю христианскую Западную Европу. Никто из авторов периода патристики не достиг той глубины мысли, которая характеризовала Августина.

Итак, к концу IV в. мировоззренческая революция, сопровождавшая становление церковного вероучения, в основном завершилась. К этому времени, кроме формирования и утверждения средневекового мировоззрения, христианство в своем идейном развитии обнаружило внутренние противоречия, из-за которых христианство позже разделилось.

II.               Философское значение Библии

Библия и библейская религия являются основой нашего фило­софствования, дают нам постоянную ориентацию и служат источ­ником незаменимого содержания. Философствование Запада — признается это или нет — всегда связано с Библией, даже тогда, когда оно борется с ней. Выскажем несколько замечаний о позитивном характере Библии для философство­вания.

В Библии выявляются самые крайние рационально неизбежные противоречия, например: Иисус становится Богом, Христом. Однако с самого начала этому противоречат слова самого Иисуса: «Что ты называешь Меня благим? Никто не благ, как только один Бог» (Марк 10,18).

Такого рода примеры можно умножить. Можно рискнуть за­метить, что в Библии, если брать ее в целом, все встречается в по­лярности. В конечном итоге для каждой фиксированной идеи можно найти противоречащее ей высказывание. Нигде не дана полная, чистая истина, потому что она не может быть выражена ни человеческим языком, ни каким-либо определенным образом человеческой жизни. В нашем ограниченном восприятии для нас каждый раз исчезает противоположный полюс. Истины мы касаемся лишь в том случае, если приближаемся к ней в ясном сознании полярностей, проходя через них.

Следствием этих полярностей в Библии явилось то, что все партии и представители разных тенденций последующей истории могли так или иначе ссылаться на Библию. Отчетливо развитые там полярности все время возвращаются — еврейская теократия в христианских церквах, свобода пророков у мистиков, реформаторов, избранный народ у ряда считавших себя избран­ными христианских народов, общин и сект. Все время происхо­дит восстановление, противодействие фиксированию, живое со­зидание на основе библейской религии

Через всю Библию проходит страстность, действующая с исключительной силой, потому что она отнесена к Богу. Бог в пла­мени вулкана, в землетрясении, в буре. Он возвышается до недо­сягаемости, превращает ураганы в своих вестников, а Сам, вызы­вая тревогу, пребывает в легком дуновении воздуха. Он возвы­шается над чувственными явлениями, как и над всеми образами, в качестве абсолютно трансцендентного творца, Бога вседержи­теля, непредставляемого, возвышающегося над всеми страстями, непроницаемого в своих помыслах, но все еще как бы лично при­сутствующего в пафосе, который волнует человека.

Пребывая перед этим Богом, люди Библии, зная о своем нич­тожестве, вырастают в нечто сверхчеловеческое. Эти посланники Божьи и пророки, безоружные, в душе герои; они противостоят — иногда в полном одиночестве — всему, что их окружает, потому что чувствуют себя слугами Бога. Героизм в Библии — не упорство силы, опирающейся на саму себя. Люди решаются на невозможное по велению Божьему.

Но мысль о Боге, которая делает это возможным, легко может отклониться от своих истоков. Тогда она ведет к деформации героизма и превращение его в уродливо искаженное упрямство сбившегося со своего пути духа.

Постоянная связь библейской истины с материей мифов, со­циальной реальностью, несостоятельными картинами мира, с при­митивным донаучным знанием превращает впоследствии саму по себе историческую библейскую истину просто в историю. Покровы этого явления заменимы уже в самой Библии.

В Библии отсутствует, за исключением едва различи­мых начатков, философское самосознание. Отсюда не только истоки откровения истины, но и постоян­ные отклонения в противоположные стороны. Господство про­верки мыслью отсутствуют. Страстность корректируется страст­ностью.

Библия — хранилище тысячелетних пограничных опытов чело­вечества. Они озарили дух человека, и он уверовал в Бога, а вме­сте с тем и в самого себя. Это создает неповторимую атмосферу Библии.

В Библии мы видим человека в основных видах его крушения. Но так, что именно в крушении ему открывается бытие и возмож­ность осуществления.

В отношении к Библии всегда все дело в том, чтобы вновь обрести в отклонениях остающуюся равной себе истину, которая, однако, никогда не может быть объективно окончательной. Старая одежда должна быть сброшена, должна быть создана та, которая соответствует настоящему.

Отказаться следует от национальной религии, такой, как она была на ранних стадиях библейской религии в качестве израиль­ской религии Яхве и какой она повторилась прежде всего в проте­стантских, в частности в кальвинистских, направлениях, опирав­шихся в своем христианстве больше на отдельные части Ветхого завета, чем на него в целом и на Новый завет.

Отказаться следу­ет от господства священников, так как оно было создано и осуществлено евреями под чужой властью, а затем продолжалось и требовалось христианскими церквами.

Отказаться следует от религии Христа, которая видит в Иису­се Бога и, применяя к Иисусу идею жертвенности, связывает с ним спасение. В религии Христа содержится истина, которая состоит в том, что Бог говорит человеку устами людей, но Бог говорит устами многих людей, в Библии — через пророков, последним в ряду которых выступает Иисус; нет человека, который мог бы быть Богом; Бог не говорит только устами одного человека, к тому же многозначно через каждого.

Религия Христа содержит в себе истину, обращая отдельного человека к самому себе. Дух Христа — дело каждого человека. Он — пневма, т. е. дух энтузиазма в возвышении к сверхчувст­венному; он — открытость собственному страданию в качестве пути к трансценденции; тот, кто готов взять крест, может обрести в крушении уверенность в подлинном. Но если религия Христа означает приближение в вере к Спасителю, сущему вне меня, через осуществление духа Христова во мне, то для нашего философствования непреложными остаются два момента: Христос во мне не связан исключительно с тем когда-то существовавшим Иисусом Христом, и Иисус как Христос, как Богочеловек — миф. В демифологизации не следует произ­вольно останавливаться на этом. Самый глубокомысленный миф остается мифом и есть игра; объективной гарантией он стано­вится только либо посредством религиозной истины (которую философствование неспособно усмотреть), либо посредством заблуждения.

Для усвоения являющейся в Библии истины необходимо сознательно представить себе встречающиеся в Библии противоречия. Проти­воречия имеют многообразный смысл. Рациональные противоре­чия ведут к альтернативам, где правильной может быть только одна сторона. Противоборствующие силы образуют каждый раз полярную целостность, через которую действует истинное. Диа­лектические противоречия означают движение мысли, через кото­рое говорит истинное, недоступное прямому высказыванию.

Поэтому оставшаяся той же истина может быть обретена толь­ко при открытости по отношению к неразрешимым задачам налич­ного бытия и при сомнении по поводу каждого осуществленного явления.

По­средством проникновения в диалектику стремя­щихся к решению противоречий можно позитивно схватить то, что в словах высказывается лишь абстрактно — истину, которая обрисовывалась в основных чертах библейской религии. Моменты этой истины, еще раз выражаемые как философская вера, таковы:

—                  идея единого Бога;

—                  сознание безусловности выбора между добром и злом в ко­нечном человеке;