Становление философских взглядов Н.А. Бердяева

это первичный принцип, предшествующий Богу и миру. Бердяев пишет: “Где-то

несоизмеримо большей глубине  есть Ungrund, безосновность, к которой

неприменимы не только категории добра  и зла, но неприменимы и категории  бытия

и небытия”. [4] Термин “Ungrund” Бердяев  заимствовал у немецкого мистика

конца XVI - начала XVII века Я. Беме из его  учения “о темном начале в Боге”.

Философа волнует проблема теодицеи, то есть примирения зла мира

(объективации) с существованием  Бога, которая для него также  связана с

проблемой свободы. Бердяев считает, что “трудно примирить существование

всемогущего и всеблагого Бога со злом и страданиями мира”. Таким  образом, он

приходит “к неизбежности допустить  существование несотворенной свободы”.

“Свобода не создана Богом, но он сам рождается... из свободы и из этой же

свободы, из Ничто, которое потенциально содержит в себе Все, от творит мир.”

“Есть какой-то первоначальный исток, ключ бытия, из которого бьет вечный

поток... в нем совершается акт  Богорождения”. [4] “Бог присутствует лишь в

свободе и действует лишь через  свободу”,- вот мысль писателя. Эта  идея несет

у Бердяева двойную службу: объясняет  наличие зла в мире (“несотворенная

свобода объясняет... возникновение  зла”) и определяет свободу человека не

только по отношению к миру, но и к Богу. Такая концепция свободы  трудно

примирима с пониманием Бога как  существа Абсолютного. Так как свобода  не

создана Богом, он не обладает властью  над свободой. Свобода первична по

отношению к добру и злу, она  обусловливает возможность как  добра, так и зла.

Поэтому Бог-Творец всесилен над бытием, но не обладает никакой властью над

небытием, над несотворенной свободой. Эта бездна первичной свободы,

изначально предшествующей Богу, является источником зла. Бердяев не мог,

подобно Соловьеву, возложить ответственность  за зло в мире на Бога

(“Возложить на Творца ответственность  за зло творения есть величайший  из

соблазнов духа зла...”, [1]). Но он в  равной мере не принимал христианскую

схему, укоренявшую зло в самом  человеке. Он предпочитал абсолютизировать

свободу, отделить ее от Бога и человека, чтобы тем самым онтологизировать

зло, погрузить его в добытийственный  хаос. Это открывало путь к гармонизации

бытия, которая осуществлялась с  помощью творчества. Но поскольку  творчество,

по убеждению философа, также  проистекает из свободы, то именно противоборство

зла и творчества составляет сущность новой религиозной эпохи - эпохи

"третьего откровения", ожиданием  которой наполнено большинство  произведений

Бердяева.

Н.О. Лосский считает, что Бердяев  “отвергает всемогущество Бога и  утверждает,

что Бог не творит воли существ  вселенной, которые возникают из Ungrund, а

просто помогает тому, чтобы воля становилась добром. К этому выводу он пришел

благодаря своему убеждению в том, что свобода не может быть создана  и что

если бы это было так, то Бог был  бы ответственным за вселенское зло. Тогда...

теодицея была бы невозможной. Зло  появляется тогда, когда иррациональная

свобода приводит к  нарушению божественной иерархии бытия и к отпадению  Бога

из-за гордыни духа, желающего поставить  себя на место Бога...”

По мнению писателя, личность и  субъективное находятся в конфликте  с общим и

объективным, личность восстает “против  власти объективированного “общего”.

Объективация - одно из основных понятий  философии Бердяева, она означает

трансформацию духа в бытие, вечности - во временное, субъекта - в объект,

порождение неподлинного мира явлений, где результаты духовной активности

человека приобретают формы  пространства и времени, начинают подчиняться

причинно-следственным отношениям и  законам формальной логики. Писатель так

поясняет свою идею, он говорит, что  “объективной реальности не существует,

это иллюзия сознания, существует лишь объективация реальности, порожденная

известной направленностью духа. Объективированный  мир не есть подлинный

реальный мир... Объект есть порождение субъекта. Лишь субъект экзистенциален,

лишь в субъекте познается реальность.”  В книге “Царство духа и царство

кесаря” Бердяев пишет: “Объективация  есть выбрасывание человека вовне,

экстериоризация, подчинение условиям пространства, времени, причинности,

рационализации. В экзистенциальной же глубине человек находится  в общении с

духовным миром и со всем космосом.” [7] Таким образом, объективация

представляет собой не раскрытие, обнаружение духа, а, наоборот, его  закрытие,

обеднение. В результате человек  оказывается в двойственном положении: как

личность он остается в своей  глубине носителем экзистенциального  “я”, образа

и подобия Бога, как индивид он становится причастен миру природной  и

социальной необходимости. Мысль  писателя перекликается здесь с  идеями

западноевропейских экзистенциалистов  о трагическом положении человека в

безучастном, равнодушном к его  существованию мире. сам Бердяев  подчеркивает

сходство этих идей: “Когда экзистенциалисты... говорят о выброшенности

человека в мир и обреченности человека этому миру, то они говорят  об

объективации, которая делает судьбу человека безысходной, выпавшей из

глубокой реальности”. Писатель видит  природное зло не только в жестокости

борьбы за существование, в страдании  и смерти, а в самом факте  необходимости,

несвободы, которая составляет сущность материи. “Человек с его возможностями

духовной свободы брошен в слепой механический мир, который порабощает и губит

его”. [2]  Бердяев отмечает, что  у него “есть напряженная устремленность к

трансцендентному, к переходу за грани  этого мира.” “Обратной стороной, -

пишет он, - этой направленности моего  существа является сознание

неподлинности, неокончательности, падшести этого эмпирического мира”. Философ

утверждает “примат свободы  над бытием”. “Бытие вторично, есть уже

детерминация, необходимость, есть уже  объект”, - считает автор. В религиозном

плане объективация тождественна с  актом грехопадения - отчуждения человека от

Бога, сопровождающегося попаданием субъекта в зависимость от мира объектов.

"Если мир, - писал Бердяев, - находится  в падшем состоянии, то это  - не

результат способов познания (как  это думал Шестов). Вина лежит  в глубинах

мирового бытия. Это лучше всего  уподобить процессу разложения, разделения и

отчуждения, которое претерпевает ноуменальный мир. Было бы ошибкой думать,

что объективация происходит только в познавательной сфере. Она происходит

прежде всего в бытии самом. Она порождается субъектом не только как

познающим, но как бытийствующим... В результате нам кажется реальным то, что

на самом деле вторично, объективировано, и мы сомневаемся в реальности

первичного, необъективируемого и  нерационализированного". Осознание

первичности духа как творческой реальности и составляет, по мысли автора,

задачу философии, указывает путь решения проблемы свободы человеческой

личности.

“Персоналистическая революция”, к  которой стремился философ, “означает

свержение власти объективации, разрушение природной необходимости,

освобождение субъектов-личностей, прорыв к иному... духовному миру”. [2]

Преодоление объективации связывается  Бердяевым не столько со спасением,

сколько с творчеством как “обнаружением  избыточной любви человека к Богу”,

ответом его “на Божий зов, на Божье ожидание”.

Бердяев убежден, что свобода трагична: если она составляет сущность человека,

то, следовательно, она выступает  как обязанность; человек порабощен  своей

свободой. Она тяжкое бремя, которое  несет человек. Он ответственен за свои

поступки и происходящее в мире. “Свобода есть моя независимость  и

определяемость моей личности изнутри... не выбор между поставленным передо

мной добром и злом, а мое созидание  добра и зла, - считает автор. - Само

состояние выбора может давать человеку чувство угнетенности... даже

несвободы. Освобождение наступает, когда  выбор сделан и когда я иду

творческим путем”. Бердяев воспринимает свободу “не как легкость, а  как

трудность”. По мысли писателя, даже простая политическая свобода, свобода

выбора убеждений и поступков - это тяжелая и ответственная  обязанность. Он

пишет: “В этом понимании свободы  как долга, бремени, как источника  трагизма

мне особенно близок Достоевский. Именно отречение от свободы создает

легкость...” “Свобода порождает  страдание, отказ же от свободы уменьшает

страдание... И люди легко отказываются от свободы, чтобы облегчить себя”, -

эта идея философа, на мой взгляд, действительно  перекликается со взглядами

Достоевского на эту проблему, для  которого проблема свободы духа также  имеет

центральное значение. У Достоевского свобода - не право человека,  а

обязанность,  долг;  свобода - "не легкость, а тяжесть". Не человек  требует

от Бога свободы, а наоборот, "и  в этой свободе видит достоинство  богоподобия

человека". Именно по этой причине  “свобода аристократична, а не

демократична”. Бердяев считает, что  “огромная масса людей совсем не любит

свободы и не ищет ее”. Великий  Инквизитор у Достоевского, “враг  свободы и

враг Христа”, считает, что “десятки тысяч миллионов существ... не в  силах

будут пренебречь хлебом земным ради небесного”, он упрекает Христа в том, что

возложив на людей бремя свободы  он не жалеет их.

Таким образом, взгляд Бердяева на проблему свободы человеческой личности мне

представляется следующим. Личность - это ноуменальный центр мироздания,

обнаруживаемый через выявление  бесконечности и всеобъемлимости  духа

конкретного человека. Даже трансцендентное  открывается в духе и через  дух

личности. Однако присущая ей свобода  двойственна: она дана человеку и  от Бога

как просветленная свобода к  добру, истине, красоте, вечности и от

Божественного “ничто”, которое заключает  в себе возможность зла и отпадение

от Бога.

     РАЗДЕЛ 3.  Идея Богочеловека в концепции свободы личности.

“Философия свободы есть философия  богочеловечества”, - вот идея Бердяева. В

ней “трансцендентный прорыв из необходимости  естества в свободу божественной

жизни”. Идея богочеловечества, характерная  для русской философской мысли,

восходит к христианскому учению о единстве божественной и человеческой

природы Иисуса Христа. У Вл. Соловьева  она выразилась в “видении целостности,

всеединства мира, божественного космоса,  в котором нет отделения частей от

целого, нет вражды и раздора, нет  ничего отвлеченного и самоутверждающегося".

[3] В "Чтениях о Богочеловечестве" он отмечает, что христианство  есть не

только вера в Бога, но и вера в человека, в возможность раскрытия

божественного в человеке. Для Бердяева эта идея неразрывно связана с

творчеством, в котором человек  усыновляет себя Богу. Он пишет: “Тема  о

творчестве была для меня вставлена  в основную христианскую тему о

Богочеловечестве, она оправдана  богочеловеческим характером христианства.

...Идея Бога есть величайшая  человеческая идея. Идея человека  есть величайшая

Божья идея. Человек ждет рождения в нем Бога. Бог ждет рождения в нем

человека. ...Необычайно дерзновенна  мысль, что Бог нуждается в  человеке, в

ответе человека, в творчестве человека. Но без этого дерзновения откровение

Богочеловечества лишается смысла”. С явлением Богочеловека Христа

“прекращается самодержавие Бога, ибо  сыновний Богу человек призывается  к

непосредственному участию в божественной жизни. Управление мира становится

богочеловеческим.” [1] Таким образом, мировой процесс у Бердяева становится

не возвращением к изначальной  полноте, а творческим приращение к  ней,

“восьмым днем творения”.

“Преображение и обожествление” возможны только путем достижения свободы,

“проникнутой любовью к Богу”. Бердяев считает, что “они не могут  быть

достигнуты принудительно; они  предполагают свободную любовь человека к Богу.

Поэтому христианство является религией свободы”. По его мнению, вера в Бога

есть не почитание церковных  канонов, а стремление к Божьему  царству,  мысль о

том, что следуя заветам Христа, "с Христом в сердце" можно  достичь духовной

свободы. Для достижения Царства  Божьего, по мнению писателя, необходимо

творчество. “Новое, завершающее откровение будет откровением творчества

человека. Это и будет чаемая эпоха Духа”. Именно в ней “реализуется

христианство как религия Богочеловечества”, так как “совершенное соединение

человечества с Божеством может  явиться лишь как результат проникновения  Св.

Духа в путь истории и культуры” [1].

Для Бердяева важна “проблема индивидуальной судьбы в вечности”. “Растворение

личности, неповторимой индивидуальности в безликой божественности...

противоположно христианской идее”. “Тайна христианства есть тайна

Богочеловечности, тайна встречи  двух природ, соединяющихся, но не

смешивающихся. Человек не исчезает... но наследует свою человечность в  вечной