Мнишек Марина, российская царица

РОССИЙСКАЯ ЦАРИЦА МАРИНA МНИШЕК (1609—1610)

Мнишек Марина, российская царица, (род.около 1588 года, Самбор (Польша), умерла - не ранее 1614 года, Коломна)  Дочь богатого и влиятельного воеводы. Умела читать и писать. Согласилась выйти замуж за Лжедмитрия I, мечтая стать русской царицей. Весной 1606 года с отцом и многочисленной свитой выехала             в Москву, где после венчания и коронации царствовала недолго. Честолюбивая              и властная, Марина Мнишек не была убита после смерти мужа. Отправленная            на родину, Марина Мнишек попала в Тушинский лагерь, где тайно обвенчалась            с Лжедмитрием II, признав в нем "спасшегося" мужа. А после гибели Лжедмитрия II возложила все надежды на своего сына, которого ее сторонники именовали "царевичем Иваном Дмитриевичем". В декабре 1610 года Марина Мнишек нашла себе покровителя атамана И.М. Заруцкого, мечтавшего стать первым боярином          при "царице Марине". Летом 1613 года, потеряв своих сторонников, Марина Мнишек и Заруцкий бежали в Астрахань и на Яик. Схваченные казаками                        и московскими стрельцами в июле 1614 года, Заруцкий и сын Марины Мнишек были отправлены в Москву и казнены, а Марина Мнишек умерла в заточении.

До сих пор сохранились  два портрета Марины. Оба портрета изображают ее            в роскошном костюме, увешанную золотыми цепями, с диадемой на голове                      и в больших испанских брыжах по тогдашней моде.

На обоих портретах, хотя они отличаются друг от друга в  деталях костюма Марины, черты  ее лица изображены одинаково: высокий  и слегка выпуклый лоб, длинный нос, маленькие сжатые губы, слегка выступающий  подбородок, овал лица несимметричный — внизу гораздо шире, нежели сверху, волосы черные, вовсе               не отличающиеся густотой. Она была такого маленького роста, что, по словам Буссова, во время вторжения заговорщиков в ее кремлевские покои будто                     бы спряталась под юбкой своей гофмейстерины Казановской. Должно быть, главной прелестью Марины были ее большие умные глаза, и они-то, вероятно, придавали больше всего прелести ее лицу, так как вообще черты его, изобличающие гордость, упрямство и мстительность, должны были производить скорее неприятное,                  чем приятное впечатление.

Родители Марины, удивленные желанием Дмитрия взять их дочь в жены,              не отвергли его предложения, а только отложили на некоторое время осуществление его. Марина также ответила ему согласием. Какие же соображения руководили ею          в решении столь важного дела?

Некоторые русские историки усматривают на ее лице признак хитрости                   и утверждают, что черты ее лица обнаруживают скорее холодный расчет, нежели склонность к искренним и страстным чувствам. Итак, быть может, в этом случае           ее честолюбивые мечты и желания сыграли действительно главную роль. В пользу этого предположения говорит и то обстоятельство, что наружность Димитрия была далеко не привлекательна.

По словам хорошо знавших  его писателей, роста он был ниже среднего, широкоплечий и вообще хорошего сложения. Лицо у него было круглое, смуглое, черты лица довольно неправильные и очень вульгарные, волосы рыжеватые. Безобразили его также две  бородавки — одна большая под носом, другая поменьше у правого глаза, а также совершенное отсутствие растительности на лице.

Таким изображают его писатели Масса, Маржерэ и Немоевский. Папский нунций, Клавдий Рангони, присовокупляет, однако, что его белые, красивые руки свидетельствовали о благородном происхождении и что вообще в нем было что-то необыкновенное. И если можно полагаться на портрет Димитрия, недавно перевезенный из Вишневца в Исторический музей в Москву, то его умные, вдумчивые глаза действительно придавали лицу какое-то особенное выражение.

Обаятельны были, вероятно, и многочисленные, необыкновенные качества Самозванца. Он отличался проницательным, быстрым умом и высоким, благородным  честолюбием. В личных сношениях он был приветлив и очень впечатлителен, а своим красноречием и манерами превосходно умел возбуждать симпатию. Он был одарен также неустрашимым мужеством: на охотах, любимом тогдашнем времяпровождении, он поражал всех как наездник и необыкновенно ловкий силач. Правда, он не получил почти никакого образования, но ни теперь,          ни тем более в то время не было нужды в учености для покорения женских сердец. Не достаточно ли было всех этих качеств, в особенности же обаяния царского происхождения, столь мощно влиявшего на тогдашние умы, чтобы заручиться искренней симпатией дочери воеводы?

Воспитанная с детства  в сознании своего знатного происхождения, она еще             в очень юных летах отличалась необыкновенным высокомерием. Очень характерную в этом отношении подробность приводит Немоевский:

«Во время ее свадьбы в Москве, когда однажды польская челядь старалась заглянуть в комнату, где происходил пир, возмущенная этим царица воскликнула: Скажите им: если сюда войдет кто-нибудь из них, то я велю не один, а три раза бить его кнутом!»

Столь же безумное высокомерие  и преувеличенное представление                            о собственном безмерном превосходстве сквозят также в ее позднейшей корреспонденции. В своих письмах она говорит, что предпочитает смерть тому сознанию, «что мир будет дольше глумиться над ее горем»; что «будучи повелительницей народов, московской царицей, она не думает и не может быть снова подданной и возвратиться в сословие польской шляхтянки». Она сравнивала себя даже с солнцем, которое не перестает светить, хотя «его иногда закрывают черные тучи».

Марина отличалась также  необыкновенной храбростью, красноречием                     и энергией. Удивительно доказала она это главным образом в Тушине и в Дмитрове.

Когда в начале 1610 г. поляки, служившие Самозванцу, намеревались перейти на сторону Сигизмунда, «царица» обходила их стоянки; своим красноречием             она многих из них убедила оставить короля и укрепила их в преданности своему супругу.

Также и в Дмитрове она  «в гусарском платье вошла в воинский совет, где своей жалобной речью» произвела большое впечатление  и даже «взбунтовала многих              из воинства». Марина отличалась необыкновенной храбростью. Во время бегства           в Калугу она отправилась в путь лишь в сопровождении десятка-двух донцев,                а в Дмитрове еще более — как выражается Мархоцкий — «обнаружила свое мужество». Когда наши, встревожившись, слабо принимались за защиту,                    она выбежала из своей квартиры к валам и воскликнула: «Что вы делаете, злые люди? Я женщина, а храбрости не утратила!»

Для женщины это были признаки необыкновенной храбрости и энергии. Благодаря этим качествам, она, наверно, сумела бы устоять против уговоров отца, если б захотела, когда тот, подкупленный вторым Самозванцем, заставлял                     ее признать последнего своим мужем. Но в психическом процессе, происходившем в ее душе, несомненно, и тогда одержали верх честолюбие и безумное высокомерие.

После себя Марина оставила много писем. В памяти русского народа Марина Мнишек известна под именем "Маринки безбожницы", "еретицы" и "колдуньи". Сохранились многочисленные письма ее к отцу, королю и папе, и ее дневник.

О ДМИТРИИ ИВАНОВИЧЕ

Из  дневника Марины Мнишек о, ставшей общепринятой в Речи Посполитой, версии биографии чудесно спасшегося царевича Дмитрия, исходившей от самозванца.

ЛЕТА  ГОСПОДНЯ 1604

Он  сперва по отце своем Иване Васильевиче, оставшись ребенком, был отправлен братом Федором Ивановичем, в то время царем московским, в Угличское княжество для воспитания. Там при нем были тогда знатные воины из панов московских,                   а также и знатные женщины. А сам царь Федор, сидя на престоле московском,            жил спокойно, а также мало чем в государстве правил, но более по монастырям ходил, находя радость в беседах с монахами. Был у него в то время конюшим некий Борис Годунов. Он, видя плохое здоровье царя, а также малолетство его брата, захотел сам стать царем и задумал им изменить, ибо сам в то время всем правил. Прежде всего в Угличском княжестве (которое далеко от столичного города было) нашел он надежных изменников, которые это дитя, то есть настоящего царя, посягнули убить.

Был при царевиче там же некий доктор, родом влах. Он, узнав об этой измене, предотвратил ее немедленно таким образом. Нашел ребенка, похожего на царевича, взял его в покои и велел  ему всегда с царевичем разговаривать  и даже спать в одной постели. Когда тот ребенок засыпал, доктор, не говоря никому, перекладывал царевича на другую кровать. И так он все это с ними долгое время проделывал.         В результате, когда изменники вознамерились исполнить свой замысел и ворвались в покои, найдя там царевичеву спальню, они удушили другого ребенка, находившегося в постели, и тело унесли. После чего распространилось известие            об убийстве царевича, и начался большой мятеж. Как только об этом стало известно, сразу послали за изменниками в погоню, несколько десятков их убили и тело отняли.

Тем временем тот влах, видя, как нерадив  был в своих делах Федор, старший  брат, и то, что всею землею владел он, конюший Борис, решил, что хоть не теперь, однако когда-нибудь это дитя ожидает смерть от руки предателя. Взял он его тайно и уехал с ним к самому Ледовитому морю и там его скрывал, выдавая за обыкновенного ребенка, не объявляя ему ничего до своей смерти. Потом перед смертью советовал ребенку, чтобы тот не открывался никому, пока не достигнет совершеннолетия,              и чтобы стал чернецом. Что по совету его царевич исполнил и жил в монастырях.

Борис же конюший изобразил дело перед  царем Федором так, что Дмитрий  сам себя лишил жизни, будучи больным  падучей, а слуг Дмитрия, которые  при нем были, скрывая след своей  измены, приказал лишить жизни. А когда  царь Федор приказал привезти тело, желая похоронить Дмитрия с почестями, Борис отговорил его                 от этого намерения, сказав, будто бы то княжество заражено моровым поветрием,          и так там его и погребли. Потом сразу и самого Федора Борис отравил, а сам столицей и государством завладел.

Когда царевич Дмитрий, остававшийся в  монастыре чернецом, достиг зрелости,            он вышел откуда и пошел в другой монастырь, уже ближе к столичному городу, потом и в третий, и в другие, все приближаясь непосредственно к столице, а там и у самого Бориса в комнатах бывал и на Патриаршем дворе, никем не узнанный.

Но  трудно было, не подвергая угрозе свою жизнь, открыться кому-нибудь,                     и Дмитрий отправился в Польшу. Там он жил у сыновей одного шляхтича Гойского и учил детей. Потом от него пошел в Бражню, местечко князя Адама Вишневецкого. И тут сначала игумену (так называют старшего над чернецами) открылся, а игумен князю Адаму о нем рассказал. А князь, вызвав Дмитрия к себе, по-всякому у него допытывался, действительно ли он наследник московского престола. Убедившись           в том, что это правда, князь снял с него монашеские одежды, переодел его                      в польское платье и отвез к князю Константину Вишневецкому, зятю воеводы сандомирского. Князь же Константин привез его к пану воеводе, а пан воевода                к королю его милости в Краков. Возвратившись с ним назад, воевода составил экспедицию и повел Дмитрия на Москву с несколькими тысячами войска.

Сперва, когда наши на границе подошли к первой московской крепости, называвшейся Моравск, тамошняя чернь, связав воевод, отдала царевичу и крепость, и слободы. А оттуда пошли к другой крепости Чернигов, где также чернь, связав воевод, вступила в войско царевича и присягнула ему. И после пошли наши                 под Новгородок, третью московскую крепость, в которой застали войско, состоявшее из двора Борисового, и до тысячи стрельцов там оборонялось. Восемь недель пытались наши взять эту третью крепость. Пока длилась осада, по точным подсчетам, пришло на помощь “москве” 40 000 человек, но наши их, с Божьей помощью, разбили в последний день декабря 1604 года.

1609 г., января 15. — Письмо Марины Мнишек  папскому нунцию                       в Польше Сермонту.

Высокопочтеннейший и пречестнейший о Христе отец!

Как вельможный господин воевода, любезнейший  наш родитель, вознамерился ехать  в Польшу, то мы, пользуясь таковым  случаем, почли непременным долгом поздравить вас сим писанием и  пожелать вам вожделенного здравия  и всякого благополучия. Поелику  мы всегда имели совершенное благоговение к римско-католической вере и обыкли сохранять должное уважение к престолу апостольскому, то почитаем обязанностью воздавать всякую честь и посланникам святого престола оного.

Достопочтенный  господин Рангони, нунциус достойнейший, предместник ваш, всегда оказывал нам великие услуги свои и изъявлял особенное некоторое душевное расположение: надеемся совершенно, что и вы, высокопочтеннейший отец, приняв место его, не отречетесь принять то попечение, каковое он имел о нас.

Мы  находимся теперь в лагере под  столичным городом Москвою; дела наши                 в таком положении, в каком благоволил быть оным всеблагий Бог; о сем подробней уведомит вас податель сего письма. Затем, препоручая себя и всех своих вашим святым молитвам, испрашиваем от вас апостольского благословения. Что же касается до нас, то будьте уверены и благонадежны, что мы потщимся употребить все меры и все силы к тому, что только будет относиться к славе всемогущего нашего Бога и распространению римско-католической веры. Паки препоручаем себя любви, благосклонности и святым молитвам вашим.

Дано  в лагере под столичным городом  Москвою, 15 генваря, 1609 года.

Марина, царица московская.

1610 г., февраль. — Из письма Марины  Мнишек тушинскому “воинству”

<...> Не могу уже дальше быть  к себе жестокой, попрать, отдать  на произвол судьбы и не  радеть о том, что люди добродетельные  ставят выше всего <...> и  не уберечь          от окончательного несчастия и оскорбления себя и своего сана от тех самых, которым долг повелевает радеть обо мне и защищать меня. Полно сердце скорбью, что и на доброе имя, и на сан, от Бога данный, покушаются! С бесчестными меня равняли на своих собраниях и банкетах, за кружкой вина и в пьяном виде упоминали!.. Тревоги и смерти полно сердце от угроз, что не только, презирая мой сан, замышляли изменнически выдать меня и куда-то сослать, но и побуждали некоторых к покушению на мою жизнь! Подобно тому, как я не могла вынести оскорбления невинности и презрения, так и теперь не попустит Бог, чтобы                 кто-нибудь частно спекулировал моей особой, изменнически выдавая меня, прислуживаясь, понося меня и мой сан, задумывая увезти меня туда-то и выдать тому-то, ибо никто не имеет никаких законных прав ни на меня, ни на это государство. Не дай Бог того, чтобы он когда-нибудь порадовался своей измене           и клятвопреступничеству!