Творчество Марка Шагала

География мест, связанных  с именем художника Марка Шагала, весьма широка — Франция и Швейцария, Германия и Англия, США и Израиль. Роспись плафона «Гранд-Опера» в  Париже, витражи в церквях Майнца, Цюриха и Тьюдли, в синагоге в  Иерусалиме, мозаичные панно для  Национальной библиотеки в Чи­каго, тысячи полотен и графических работ, находящихся теперь в разных странах на разных континентах... За свою жизнь, длиною почти в целое столетие, Шагал стал настоящим «гражданином мира». Его творчество близко и понятно людям разных национальностей и вероисповеданий. Однако был в жизни великого художника город, память о котором он пронес через всю жизнь, — Витебск, известный сегодня благодаря Марку Шагалу всему миру, место, где прошли его детство и юность.  
 

Уже в числе десятков молодых людей, приехавших в 1910-х  гг. в столицу искусств Париж постигать  тайны живописи, Шагал выделялся  тем, что не стремился поскорее забыть прошлое, проведенное в бедной провинции, а, наоборот, стал запечатлевать на полотнах свои воспоминания, на десятки  последующих лет обретя в них  источник вдохновения.  

 Своеобразным  манифестом любви Марка Шагала  к Витебску стало его поэтическое  обращение «К моему городу  Витебску», опубликованное 15 февраля  1944 г. в Нью-Йорке в газете  «Эйникайт» («Единство»), которую издавал  американский комитет еврейских  писателей, художников и ученых. В это время художник жил  в Нью-Йорке, куда перебрался  из Франции, спасаясь от фашизма.  
 

Представляем Вашему вниманию несколько мест из этого  послания: «Давно уже, мой любимый  город, я тебя не видел, не слышал, не разговаривал с твоими облаками и  не опирался на твои заборы. 

Как грустный странник — я только нес все годы твое дыхание на моих картинах. И так  с тобой беседовал и, как во сне, тебя видел… 

Я оставил на твоей  земле — моя родина, моя душа — гору, в которой под рассыпанными камнями спят вечным сном мои родители. 

Почему же я ушел так давно от тебя, если сердцем  я всегда с тобой, с твоим новым  миром…? 

Еще в моей юности я ушел от тебя — постигать язык искусства... Я не могу сам сказать, выучился ли я чему-либо в Париже, обогатился ли мой язык искусства, привели  ли мои детские сны к чему-то хорошему. 

Но все же, если специалисты говорили и писали, что  я достиг чего-то в искусстве, то я этим принес пользу и тебе. 

Но сегодня, как  всегда, хочу я говорить о тебе. 

Что ты только не вытерпел, мой город: страдания, голод, разрушения, как тысячи других братьев-городов  моей родины. 

Я счастлив и горжусь  тобой, твоим героизмом, что ты явил и являешь страшнейшему врагу  мира, я горжусь твоими людьми, их творчеством и великим смыслом  жизни, которую ты построил. 

Ты это даешь  не только мне, но и всему миру. 

Еще более счастлив был бы я бродить по твоим полям, собирать камни твоих руин, подставлять  мои старые плечи, помогая отстраивать  твои улицы. 

Лучшее, что я могу пожелать себе — чтобы ты сказал, что я был и остался верен  тебе. 

А иначе бы я не был художником! 

Я знаю, что уже  не найду памятники на могилах  моих родителей, но, мой город, ты станешь  для меня большим живым памятником, и все твои новорожденные голоса будут звучать, как прекрасная музыка, будут звать к новым жизненным  свершениям. 

Когда я услышал, что враг у твоих ворот, что  теснит он твоих героических защитников, я словно сам воспламенился желанием создать большую картину и  показать на ней, как враг ползет в  мой отчий дом на Покровской улице, и из моих окон бьется он с вами. 

Но вы несете навстречу  ему смерть, которую он заслужил, потому что через смерть и кару, возможно, много лет спустя, о6ретет  он человеческий облик. 

Я смотрю, мой город, на тебя издалека, как моя мать на меня смотрела из дверей, когда я  уходил. На твоих улицах враг. Мало ему  было твоих изображений на моих картинах, которые он громил везде. Он пришел сжечь мой настоящий дом и  мой настоящий город. Я бросаю ему обратно в лицо его признание  и славу, которые он когда-то дал мне в своей стране. 

Его «доктора от философии», которые обо мне писали «глубокие» слова, сейчас пришли к тебе, мой  город, чтобы сбросить моих братьев  с высокого моста в воду, похоронить их живьем, стрелять, жечь, грабить и  все это наблюдать с кривыми  улыбками в монокли». 

 Марк Шагал  родился в Витебске 7 июля (24 июня  по старому стилю) 1887 г. во время  большого пожара — самого страшного  за все XIX столетие, в результате  которого выгорела почти треть  города. Его родители в это  время жили «в маленьком домике  у дороги, позади тюрьмы на  окраине Витебска», как писал  позднее художник в автобиографической  книге «Моя жизнь», в районе, который  назывался Песковатик. 
 

В этом домике родителям  Шагала вместе с маленьким сыном, которого назвали Моисеем, довелось жить недолго. Семья вскоре переехала  в другую часть города — Задвинье — и поселилась на Покровской улице. 
 

Вначале родители Шагала — Хацкель и Фейга-Ита —  имели только один деревянный дом  на Покровской улице, но со временем усердным трудом смогли приумножить семейное богатство и построили еще  два деревянных и один кирпичный  дом. Семейство быстро увеличивалось. После старшего Моисея в 1889 г. родила Анна (или Хана, как ее звали в семье), после нее — Давид (1891 г.), Зисля (или Зина, 1893 г.), близнецы Лея (Лиза) и Маня (1898 г.), Роза (1899 г.), Мария (1902 г.,); которую в семье все называли Марьясей. Самая последняя девочка — Рахель — появилась на свет в 1904 г., но прожила около пяти лет. 
 

В кирпичном доме, в котором теперь создан мемориальный Дом-музей художника, Фейга-Ита открыла  небольшую бакалейную лавку. Главный  предмет торговли составляли селедки  из бочек, овес, пиленый сахар, мука и свечи. 
 

Шагал всегда вспоминал  о своих родителях с большой  теплотой и любовью. Мать художника  Фейга-Ита была женщиной энергичной, общительной и предприимчивой. «Весь  мой талант таился в ней, в моей матери, и все , кроме ее ума, передалось мне», — писал Шагал в «Моей жизни». 
 

Глава семейства  Хацкель Мордухов Шагал был человеком  тихим, набожным и работящим. Марк Шагал  оставил несколько портретов  своего отца, запечатленных на холстах  красками и кистью, а также в  слове на страницах «Моей жизни». Всегда Хацкель Шагал зарабатывал  на жизнь тяжелым физическим трудом — он был приказчиком на складе, грузил бочки с селедкой. «Работать  в лавке, как отец, я не мог, просто не хватило бы физических сил ворочать тяжеленные бочки», — писал в  «Моей жизни» художник. 
 

Дети в семье  не бедствовали, для них всегда находился  кусок хлеба с маслом. С пятилетнего  возраста Мовша Шагал, как и всякий еврейский мальчик, должен был посещать хедер (начальную еврейскую школу) или учиться у меламеда, приглашенного  в семью. Хедер был особым учебным  заведением, где не было места ни светским наукам, ни профессиональному  обучению. Основной функцией хедеров  было обучение детей молитвам и закону Божьему. Сложность заключалась в том, что языком евреев Беларуси был идиш, а священные книги писались на древнееврейском, из-за чего ученики часто не могли понять самого смысла молитв. Однако, поскольку алфавит обоих языков совпадал, благодаря хедеру мальчики получали основы грамотности и, кроме того, сохраняли приверженность родной вере. 
 

В 1900 г. Мовше исполнилось 13 лет — возраст совершеннолетия. По законам Талмуда, юноша, которому исполнилось 13 лет и один день, уже  мог жениться, так как с этого  времени сам отвечал перед  Богом за свои грехи. В этом возрасте ему первый раз навязывали на руку и на лоб тфилин, читали Тору в  синагоге, и отец благодарил Бога за освобождение от ответственности за поведение своего сына. 
 

В этом же году Мовша  поступил в Витебское городское  четырехклассное училище с ремесленными классами — русскоязычное светское учебное заведение, которое давало начальное образование. Учеба в  училище будущему художнику большого удовольствия не доставляла. В то время  он был очень неуверен в себе, стал заикаться и не мог у доски  ответить урок, даже если и знал его. Свои глубокие переживания художник очень образно и трогательно  описал позднее на страницах «Моей жизни»: «Ужас сковывал меня при взгляде на множество голов над партами. Содрогаясь болезненной дрожью, я успевал, пока шел к доске, почернеть как сажа или покраснеть как рак. (...) Мне казалось, я лежу без сил, а надо мной стоит и лает рыжая из страшной сказки собака. Рот у меня забит землей, землей облеплены зубы». В предпоследнем классе за неуспеваемость Шагал был оставлен на второй год. Наконец, летом 1905 г. учеба в училище была завершена. К этому времени юноша уже имел первый опыт общения с искусством. «Однажды в пятом классе, — писал Шагал, — на уроке рисования зубрила с первой парты, который все время щипался, вдруг показал мне лист тонкой бумаги, на которой он перерисовал картинку из «Нивы» — «Курильщик». (...) Я ринулся в библиотеку, впился в толстенную «Ниву» и принялся копировать портрет композитора Рубинштейна — мне приглянулся тонкий узор морщинок на его лице; изображение какой-то гречанки и вообще все картинки подряд, а кое-какие, кажется, придумывал сам. Все эти работы я развесил дома в спальне». 

В 1906 г. Шагал поступил в школу рисования и живописи Иегуды Пэна — единственную тогда  художественную школу в Витебске. К тому времени у него уже было какое-то количество рисунков, которые  он и принес показать художнику. Несмотря на то, что родители Шагала были людьми верующими, они не имели ничего против занятий сына рисованием.  
 

Школу Пэна Шагал  посещал всего около двух месяцев. В это время он работал учеником у витебского фотографа А. С. Мещанинова, брата будущего известного скульптора Оскара Мещанинова. Шагал обучался там ремеслу ретушера и за год  бесплатной работы на владельца ателье должен был приобрести достаточные  профессиональные навыки. Однако, не дождавшись конца обучения, зимой 1906—1907 гг. Шагал  уехал учиться в Санкт-Петербург. Как считал сам Мовша, он уехал  из дому навсегда, чтобы стать художником. 
 

По приезде в  столицу Шагал предпринял попытку  сдать экзамен в Центральное  училище технического рисования  барона Штиглица, учеба в котором  давала бы ему право на жительство в Петербурге. Однако попытка эта  завершилась неудачей, рисунки Шагала были отклонены. Тем не менее, в Витебск  возвращаться юноша не стал и подал  заявление в Рисовальную школу  при императорском Обществе поощрения  художеств. Школа не давала ни прав, ни диплома, но принимали туда без  экзаменов. Шагал поступил сразу  на третий курс и скоро стал стипендиатом. Возглавлял школу художник Николай  Рерих. 
 

Жизнь в Петербурге была тяжела — постоянные мытарства  в поисках жилья, полуголодное существование  и отсутствие денег на холсты и  краски. В первые месяцы юноше пришлось работать ретушером у фотографа и художника М. С. Иоффе, близкого друга И. Пэна, в его ателье на Невском проспекте. Однажды возвратившегося с каникул и по-прежнему не имевшего вида на жительство в столице Шагала арестовал полицейский и, не получив ожидаемую взятку, посадил в тюрьму. Там юношу продержали несколько дней в одной камере с ворами. 
 
 

В конце 1908 г. Шагал  оставил Рисовальную школу, непродолжительное  время посещал частную школу  живописи и рисования С. М. Зайденберга, а осенью 1909 г. по рекомендательному  письму Л. А. Сева поступил в частную  школу живописи Е. Н. Званцевой, где  преподавателями были Л. Бакст и  М. Добужинский. Учебу у Льва Бакста Шагал считал поворотным моментом в  своей биографии. «Судьбу мою  решила школя Бакста и Добужинского. Бакст повернул мою жизнь в другую сторону. Я вечно буду помнить этого человека», — напишет позднее Шагал в своей автобиографии. 

 Осенью 1909 г. в  Витебске в доме своей приятельницы  Теи Брахман Шагал познакомился  с Беллой Розенфельд, дочерью  богатого коммерсанта. В 1907 г.  Белла вместе с Теей закончила Витебскую женскую Алексеевскую гимназию и ко времени знакомства с Шагалом училась в Москве на высших женских курсах В. И. Герье, где изучала историю, философию, литературу. Уже с первой встречи между Шагалом и Беллой установились отношения романтической влюбленности. 
 

Весной 1910 т. молодой  художник принял участие в своей  первой выставке — «Выставке работ  учениц и учеников Л. С. Бакста и М. В. Добужинского (школа Званцевой)», которая проходила в Петербурге в редакции журнала «Аполлон». Вскоре Лев Бакст окончательно переехал в Париж, где продолжал заниматься театральными постановками, организатором  которых выступал Сергей Дягилев. Его  место в школе Званцевой занял  К. С. Петров-Водкин, но Шагал уже  принял решение оставить школу. В  начале мая 1911 г. благодаря небольшой  стипендии, полученной от депутата Государственной  Думы Максима Винавера, он смог выехать  в Париж.