Сергей  Александрович Есенин… «…наследник  Пушкина наших дней», – так  отзывался о великом русском  поэте XX века в своих воспоминаниях «Петербургские зимы» поэт Г.В. Иванов,  – значение Есенина именно в том, что он оказался как раз на уровне сознания русского народа «страшных лет России», совпал с ним до конца, стал синонимом и ее падения, и ее стремления возродиться. В этом «пушкинская» незаменимость Есенина, превращающая и его грешную жизнь, и несовершенные стихи в источник света и добра».

     Сергей  Есенин написал роман «Яр», две пьесы – «Пугачев» и «Страна негодяев», рассказы «Бобыль и Дружок», «У белой воды», очерк «Железный Миргород», поэтический трактат «Ключи Марии», а также ряд статей по вопросам литературы. Все эти произведения отражают определенные стороны есенинского творчества и имеют для нас большую ценность. Но основное в творчестве поэта – его лирика.

     В нашу литературу Сергей Есенин вошел  как выдающийся лирик. Именно в лирике выражено все, что составляет душу есенинского  творчества. В ней и пленяющая сила поэтического дара Есенина, и его порой младенческая идейная слабость. В ней полнокровная, искрящаяся радость юноши, заново открывающего удивительно красивый мир, тонко чувствующего полноту земной прелести, и глубокая трагедия человека, слишком долго остававшегося в «узком промежутке» старых чувств и воззрений. Сергей Есенин, прежде всего, – певец Руси, и в его стихах, по-русски искренних и откровенных, мы ощущаем биение беспокойного, нежного сердца. В них «русский дух», в них «Русью пахнет». ¹ 
 

     В рязанском селе Константиново, где 21 сентября (3 октября) 1895 года Сергей Есенин увидел свет, поражают сегодня не столько узнаваемые черты, связанные с пребыванием здесь поэта, сколько необычайной красоты картина, что открывается с высокого берега Оки. Огромное, на километры уходящее пространство земли: излучина реки, луга, дальше – лес до самого горизонта. Над всем этим безграничное небо, которое сходится с землей почти незаметно, словно переходя в нее и проникая собой. Константиновские земные обители кажутся поистине благодатными. И как видимый воочию духовный мост, соединяющий временное пристанище человека с миром вечной жизни, стоит на речном откосе, напротив дома Есениных, церковь иконы Казанской Божьей матери. В ее стенах венчались родители поэта Александр Никитич и Татьяна Федоровна, в ней он был крещен именем Сергей.

     На  рубеже двух веков: XIX и XX, русская деревня еще хранила традиционное, создавшее и укрепившее Россию, сознание того, что родная земля – это подножие Престола Божьего, Новый Иерусалим, что истинное отечество каждого россиянина в царстве ином, непреходящем. Бабушки и деды Есенина, люди православные уже по своему родовому определению – крестьяне, хорошо знали эту главную истину, полученную в наследство от своих бабушек, своих дедов. Те из них, кому довелось заниматься воспитание внука, сделали все, чтобы вдохнуть ее и в душу будущего поэта. По прошествии многих лет Есенин, говоря о поэтической книге «Зарево» своего друга Петра Орешина, напишет: «Даже боль ее, щемящая, как долгая, заунывная русская песня, приятна сердцу, и думы ее в четких и образных строчках рождают милую памяти молитву, ту самую молитву, которую впервые шептали наши уста, едва научившись лепетать: “Отче наш, иже еси…”».

     Евангелие, жития святых были настольными книгами  в каждой деревенской семье, и данные в них миру высокие истины воспринимались поэтом так же естественно, как воздух, которым он дышал.

     Неотделимая от веры отцов народная культура: духовные стихи, обрядовые песни, в которых  веками являла себя православная Русь, – тоже очень рано получила отклик в душе у поэта. И вся земля вокруг: ее луга, поля, березовые перелески, как любая земля в России, только по-своему, по-рязански, отражала лучи незримого Божественного света. В этих лучах, щедро изливавшихся на будущего художника в начальную пору жизни, происходило становление его таланта. Отсюда – много из того,

что отличало уже первые его стихи: редкая поэтическая  искренность, особая мелодичность, напевность, их сочные и яркие, укорененные в  искусстве русского народа, всегда неповторимые метафоры. Отсюда – никогда не увядающая нравственная отзывчивость есенинской лирики, в разные годы написанных больших и малых поэм.  

     Многие  критики и литературоведы того времени  во всем творческом пути Есенина выделяли несколько этапов. Порой мнения насчет тематики и хронологии разделялись, но, характеризуя раннюю поэзию Сергея Есенина, все исследователи употребляли такие понятия как «религиозный период», «церковно-мистический период» и другие. Первый период обозначен развитием темы «Руси консервативной», созерцательным отношением поэта к жизни, отсутствием активного вмешательства в нее. Есенин использует в это время малую форму – преимущественно лирическое стихотворение, ритм и рифма которых просты, строфика преимущественно однообразна, тропы вещественны и взяты из крестьянского обихода. Так характеризует творчество поэта 1914 – 1917 годов Б. Розенфельд.

     «А  между тем первый период творчества Есенина  сплошь религиозен»,– категорически заявил один из авторов. В действительности дело обстоит не так. В ранней лирике поэта есть не только религиозные мотивы, но и изумительные, сочные пейзажи русской природы, и социальные темы.  Религиозные символы лишь гармонично вплетаются в общую  картину

ранней  есенинской поэзии, создавая при этом определенный образ русской земли. 

     Существует  мнение, что из Есенина вышел бы прекрасный христианский проповедник, если бы он избрал этот путь… Свидетельство  тому – его послания закадычному  другу Грише Панфилову: «В настоящее время я читаю Евангелие и нахожу очень много для меня нового… Христос для меня совершенство…». А в другом письме восклицает: «Все люди – одна душа… В жизни должно быть искание и стремление, без них смерть и разложение…».

     Привлекательность есенинской поэзии – в тесной связи  с национальной жизнью, с бытом, психологией и духовным миром русского патриархального крестьянства.

     Запас детских впечатлений был у  Есенина велик, но они крайне противоречивы. В идейно неокрепшее сознание поэта  причудливо вплетался и «мир иной», возникавший из частых и искусных рассказов богомольных странников, а также из церковных книг, смысл которых настойчиво втолковывал внуку его дед. Эти неравноценные впечатления детства, легшие в основу первых стихотворных опытов поэта, и были источником противоречивой неоднородности его ранней поэзии, в которой то звонко и ослепительно ярко переливаются звуки и краски полнокровной жизни, то слышатся гнусавые монашеские голоса. 

                    Ковыляли убогие по стаду,

                    Говорили страдальные  речи:

                    «Все единому служим мы господу,

                    Возлагая вериги на плечи». 

                    Вынимали калики поспешливо

                    Для коров сбереженные  крохи.

                    И кричали пастушки насмешливо:

                    «Девки, в пляску! Идут скоморохи!»

                                                     («Калики», 1910)

     В этом стихотворении, которое относится  к самой ранней лирике Есенина, мы видим, как яркие краски жизни (смех, пляски скоморохов)  переплетаются с унылыми и печальными голосами убогих странников («говорили страдальные речи»). Все воспоминания и впечатления детства Сергей Есенин отражает в своих произведениях: это и молитвы, обращения к Богу, которые он слышал из уст православных христиан еще будучи мальчиком, и веселые гуляния, без которых не обходится ни один деревенский праздник.                                                                                                                                 

     Позже, вспоминая детство, Сергей Есенин пишет: «Первые мои воспоминания относятся  к тому времени, когда мне было три-четыре года. Помню лес, большая  канавистая дорога. Бабушка идет в  Радовецкий монастырь, который от нас  верстах в 40. Я, ухватившись за ее палку, еле волочу от усталости ноги, а бабушка все приговаривает: «Иди, иди, ягодка, бог счастья даст». Часто собирались у нас дома слепцы, странствующие по селам, пели духовные стихи о прекрасном рае, о Лазаре, о Миколе и о женихе, светлом госте из града неведомого… Дедушка пел мне песни старые, такие тягучие, заунывные. По субботам и воскресным дням он рассказывал мне библию и священную историю».

     Густой  религиозный колорит окружавшей мальчика жизни создавала и церковь, взметнувшая свой крест над просторами окских вод прямо перед окнами дома, где родился поэт. А неподалеку монастыри – Пощуповский, Солотчинский, собор в Рязани, а в окрестных селах много церквей и церквушек со своими богослужениями, монахами и монашками, «святыми».  

                  Полюбил я тоской журавлиною

                  На высокой горе монастырь.

                            («За горами, за  желтыми долами…», 1916)

     По  обширной пойме Оки далеко распространялся  блеск запрокинутых ввысь христианских символов-крестов, а по просторам  разносилась божественная песня  колоколов…  

                     Запели тесаные  дроги,

                     Бегут равнины и  кусты.

                     Опять часовни на дороге

                     И поминальные кресты.

                                               («Запели тесаные  дроги…», 1916) 

      Одухотворенная  красочность лирики Сергея Есенина  часто напоминала в те времена изобразительный язык русской иконы. Между тем «иконописный стиль» молодого Есенина, подобно творческой манере художника одной с ним поры К.И. Петрова-Водкина, представлял собой словно перевернутое, исподволь потерявшее (или готовое потерять) единственно возможную для него перспективу древнее возвышенное искусство. Если церковная живопись во все века стремилась воплотить непостижимое, совершенное и вечное, то «новые богомазы», искренне очарованные родной землей, избрали своим предметом просто осязаемую реальность, которую они, применяя отеческие приемы, отеческую символику, почти молитвенно возводили до степени божества.^1,2

      Может быть, ярче других подобное настроение в есенинской поэзии ранних лет отразила признанная ее вершина – стихотворение  «Гой ты, Русь моя родная…». Это восторженное признание в любви было адресовано той стране, которая, верил Есенин, как ни одна другая в мире, запечатлела на себе образ Божий. И он находил для нее таившие в себе одновременно несколько смыслов, богатые и глубокие определения. «Хаты – в ризах образа»… Скорее всего, здесь имелись в виду не только лики святых угодников, но также  изукрашенный резьбой сельский дом – это своего рода земная икона, прообраз вечности. «Как захожий богомолец, я смотрю твои поля»… Это можно было прочесть и в самом прямом, явном смысле, а можно понять иначе: паломник пришел поклониться теплым родным просторам, более того, сам он – только временный гость на божественно просветленной земле. Такие смысловые ряды выстраивались постоянно.

      Способность «обнимать» считанными словами огромное содержание вела Есенина к непреходящей ценности открытиям. И все-таки художественный образ в каждом из этих случаев, отдавая дань прошлому, устремлялся к новому идеалу, заключал в себе возможность внутреннего перехода, даже разрыва с вековыми ценностями русской жизни. Святыня потому и выглядела здесь настолько яркой, что это был ее прощальный свет, напоследок увиденный путником, идущим от нее вдаль. Заключительные строки есенинского шедевра не оставляли сомнения на этот счет. Сияние Святой Руси в ее земном обличье рисовалось поэту таким безбрежным, что он, кажется, готов был пожертвовать и самой причиной ради открывшегося ему непостижимо прекрасного следствия:² 

                        Если крикнет рать святая:

                        «Кинь ты Русь, живи в раю!»

                        Я скажу: «Не надо рая,

                        Дайте родину мою».   
 

     Лирика  дореволюционного Есенина интимна, лишена сложных философских и  абстрактных размышлений. Поэтому  в ней образ, прежде всего, конкретен  и имеет в своей основе частицу  материального мира, воплощенного поэтом в соответствии с лирической идеей в звуках, красках и запахах.³ 

     Таким образом, ранняя лирика Сергея Есенина  носит религиозный характер, и  огромную роль играют в ней по-своему осмысленные библейские образы. Россия предстает землей обетованной, освященной свыше, пользующейся прямым покровителем Бога:  

                                   Земля моя золотая! 

                                  Осенний светлый  храм! 

     По  образу и подобию земной деревни, реального мира Сергей Есенин создает  и «мир иной»: «нездешняя страна», «небесная сторона», «царствие небес», «небесный рай», «небесный сад», куда с земли ведут «небесные лестницы». Обе эти сферы взаимодействуют, влияют друг на друга: божественный мир приземляется, а земной обожествляется. Преображается вся земля есенинская Русь – поля, леса, деревни, избы… Природа – божественный храм: ночные небеса – иконостас, звезды – «лампадки небесные», «хаты – в ризах образа», «поля как святцы, / Рощи в венчиках иконных», деревья – монашки, ветки деревьев – четки, сумрак – ангел, ветер – схимник, «туман как ряса»… И природа словно участвует в литургии: «С голубизны незримой кущи / Струятся звездные псалмы», степи звенят «молитвословным ковылем», «поют быстровины / Про рай и весну», ели льют запах ладана, «у лесного аналоя / Воробей псалтырь читает», «вербы четки уронили», «черная глухарка / К всенощной зовет…».¹