Ламетри Жюльен Офреде

Ламетри Жюльен Офре (1709 – 1751)

ЧЕЛОВЕК- МАШИНА[*]

Так вот он — луч, что с неба к нам идет,

Перед чьим сиянием толпа благоговеет!

Так вот тот дух, что нас переживет!

Он вместе с чувствами рожден,

растет, слабеет...

Увы, он с ними и умрет.

Вольтер

ПРЕДУВЕДОМЛЕНИЕ ИЗДАТЕЛЯ [1]

Быть может, будут удивляться тому, что я осмелился поставить свое имя на столь дерзкой книге, как эта. Я бы, конечно, не сделал этого, если бы не думал, что религия достаточно защищена от всяких попыток ее ниспровержения, и не был бы убежден, что какой-нибудь другой издатель не сделает с большой готовностью то, от чего я отказался бы по убеждению. Я сознаю, что благоразумие требует не подавать повода к соблазну слабых умов. Но, даже предполагая их таковыми, я при первом же чтении этой книги убедился, что нечего бояться за них. В самом деле, к чему проявлять такое рвение и поспешность в замалчивании аргументов, противоречащих идеям божества и религии? Ведь это может вселить в сознание народа мысль, что его обманывают. А стоит ему начать сомневаться, прощай доверие, а следовательно, и религия! Можно ли надеяться найти средство смутить когда-нибудь безбожников, если их как будто боишься? Можно ли вернуть их снова к вере, если, запрещая им пользоваться собственным Разумом, ограничиваются нападками на их нравственность, не справляясь, заслуживает ли она такого же осуждения, как их образ мыслей?

Подобное поведение приносит пользу только делу неверующих; они насмехаются над религией, примирения которой с философией не допускает наше невежество; они торжествуют победу в своих окопах, которые наш способ борьбы заставляет считать неприступными. Если религия не выходит победительницей из этой борьбы, то только по вине ее неумелых защитников. Пусть люди благомыслящие возьмутся за перо и покажут, что они хорошо вооружены; когда теология в жарком споре одержит верх над столь слабым соперником. Я мог бы сравнить атеистов с гигантами, захотевшими взять приступом небеса: они неизбежно испытают участь этих гигантов.

Вот что я считал необходимым предпослать этой небольшой работе, чтобы предупредить всякие недоразумения. Не мне надлежит опровергать то, что я печатаю, ни даже высказывать свое мнение по поводу рассуждений, изложенных в этом произведении. Знатоки легко увидят, -что трудности всякий раз встречаются только там, где возникает попытка объяснить союз души и тела. И если делаемые автором выводы опасны, то надо помнить, что в их основании лежит только гипотеза. Разве требуется что либо большее, чтобы их опровергнуть? Но пусть мне позволено будет предположить то, во что я не верю: если б даже эти выводы было трудно опровергнуть, их опровержение представляло бы только лишний повод к тому, чтобы блеснуть умом. Побеждая, не подвергаясь опасности, торжествуешь, не приобретая славы.

Автор, которого я совсем не знаю, прислал мне свою работу из Берлина, прося меня только отослать шесть экземпляров ее по адресу маркиза д'Аржанса[2]. Конечно, нельзя было лучше сохранить свое инкогнито, ибо я убежден, что самый этот адрес является насмешкой.

ГОСПОДИНУ ГАЛЛЕРУ [3]

профессору медицины в Геттингене

Это вовсе не посвящение. Вы гораздо выше всяких похвал, которые я мог бы по вашему адресу расточать. За исключением разве академических речей, что может быть более безвкусно и бесполезно, чем похвала? Но это и не изложение нового метода, при помощи которого я снова хотел бы подойти к старой и избитой теме. Вы не откажетесь признать за мной хотя бы эту заслугу и вообще будете судьей, насколько ваш ученик и друг хорошо выполнил свою задачу. О наслаждении, испытанном мною при составлении этой работы, намерен я здесь говорить. Я обращаюсь к вам не с книгой, а с открытой душой, чтобы вы уяснили мне природу этого возвышенного наслаждения познанием. Это является предметом моего обращения. Я не стану уподобляться писателям, которые, не находя в себе ничего, что могло бы заполнить бесплодность собственного воображения, обращаются к тексту, в котором воображения и вовсе никогда не было. Скажите же мне, дитя Аполлона, знаменитый швейцарец и современный Фракасторо, вы, постигающий одновременно все, умеющий измерять природу и, что еще важнее, чувствовать ее и даже изображать, ученый врач и еще более великий поэт, скажите мне: какими чарами познание превращает часы в мгновения; какова природа этих наслаждений ума, столь отличных от пошлых наслаждений? Чтение ваших очаровательных поэтических произведений так потрясло меня, что я не могу не попытаться сказать, чем вдохновили они меня. Человек, представший мне в этом свете, не может быть чужд моей теме.

Сладострастие, как бы приятно и дорого оно нам ни было, какие бы похвалы ни расточало ему столь же признательное, по-видимому, сколь и нежное, перо молодого французского врача, знает одну только форму наслаждения, являющуюся для него могилой. Если полное наслаждение не убивает его безвозвратно, то все же требуется известное время для его воскрешения. Насколько отличны от него источники умственных наслаждений! По мере приближения к истине находишь ее все более прекрасной. Здесь наслаждение не только увеличивает желания, но уже самое стремление к наслаждению вызывает наслаждение. Последствия наслаждения продолжаются долгое время, хотя само по себе оно быстрее молнии. Следует ли удивляться тому, что умственные наслаждения настолько же превосходят чувственные, насколько дух выше тела? Ведь дух является первым из всех чувств и как бы местом встречи всех ощущений. Не ведут ли они, подобно лучам, все к центру, от которого берут начало? Поэтому не будем спрашивать себя, каким непреодолимым очарованием воспламененное любовью к истине сердце вдруг переносится, так сказать, в лучший мир, где испытываются наслаждения, достойные богов. Из всех привлекательных даров природы для меня по крайней мере, как и для вас, дорогой Галлер, самым привлекательным является философия. Какая слава может быть прекраснее, чем шествие в ее храм под руководством разума и мудрости? Какая победа более достойна, чем власть над всеми умами?

Рассмотрим все объекты наслаждений, неведомых душам пошляков. Сколько в них красоты и широты! Время, пространство, бесконечность, земля, море, небосвод, все стихии, все науки и искусства — все охватывается этого рода наслаждениями. Втиснутая в пределы мира, философия при помощи воображения создает миллионы миров. Природа в целом — ее пища, воображение — ее торжество. Остановимся на этом подробнее.

Поэзия или живопись, музыка или архитектура, пение, танцы — все это доставляет знатокам упоительные наслаждения. Посмотрите на Дельбар (жену Пирона) в оперной ложе: попеременно, то бледнея, то краснея, она отбивает такт вместе с Ребелем, волнуется вместе с Ифигенией, впадает в ярость вместе с Роландом. Все звуки оркестра отражаются на ее лице, как на полотне. Ее глаза обволакиваются мягкостью и кротостью, смеются или наполняются воинственным пылом. Ее можно принять за безумную, но она не безумна, если только нет безумия в переживании наслаждения. Она пронизана красотой, ускользающей от меня.

Вольтер не мог не плакать, видя свою Меропу: так высоко ценил он свой труд и труд актрисы! Вы читали его произведения; к несчастью для него, он уже не в состоянии читать ваши. Кто не читал, кто не помнит их?! И существует ли столь жестокое сердце, которое не смягчилось бы при чтении их?! Ведь все вкусы передаются от одного к другому. Он говорит об этом с воодушевлением.

А великий художник — я это мог констатировать, читая недавно с удовольствием предисловие Ричардсона, — как говорит он о живописи, каких только похвал не расточает ей! Он обожает свое искусство, он ставит его превыше всего, он почти сомневается, можно ли быть счастливым, не будучи художником, до такой степени он очарован своей профессией.

Кто не испытывал воодушевления Скалигера или отца Мальбранша, читая прекрасные тирады греческих, английских и французских трагических поэтов или некоторые философские произведения? Никогда госпожа Дасье не рассчитывала на то, что обещал ей муж, и она получила в сто раз больше. Если испытываешь своего рода энтузиазм даже при переводе и развитии чужих мыслей, то насколько большее наслаждение получаешь, когда мыслишь самостоятельно. Разве не наслаждение — это рождение и рост идей, создаваемые чутьем к природе и стремлением к познанию истины! Как изобразить акт воли или памяти, посредством которого душа как бы снова воспроизводится, приобщая одну идею к другой, родственной ей, так, чтобы из их сходства и как бы союза родилась третья; ибо поглядите на произведения природы: ее единообразие таково, что почти все эти произведения формируются по единому принципу.

Чрезмерные чувственные наслаждения лишаются своей яркости и перестают быть наслаждениями. Что касается умственных наслаждений, то они походят на них только до известной степени. Чтобы сделать их более утонченными, необходимо временно от них отказаться. Наконец, в умственных занятиях, как и в любви, бывают состояния экстаза. Да будет мне позволено это состояние назвать каталепсией, или неподвижностью ума, настолько опьяненного занимающим и очаровывающим его предметом, что кажется, будто при помощи абстракции он отделяется от собственного тела и от всего его окружающего, целиком отдаваясь тому, чем он поглощен. Упоенный чувством, он уже не чувствует ничего. Таково наслаждение, испытываемое в поисках и при нахождении истины. По экстазу Архимеда вы можете судить о могуществе этого очарования; известно, что этот экстаз стоил ему жизни[4].

Пусть другие бросаются в толпу, чтобы не познать или, вернее, чтобы возненавидеть себя; мудрец избегает большого света и ищет уединения. Почему хорошо ему только с самим собой или с себе подобными? Потому, что его душа — верное зеркало, в которое не страшно заглянуть истинно добродетельному человеку: ему нечего бояться самопознания, в худшем случае есть приятная опасность самовлюбления.

Мудрецу вроде вас вещи должны представляться в таком же виде, как человеку, который стал бы смотреть на землю с высоты небес и для которого исчезло бы все величие других людей и самые прекрасные дворцы превратились бы в хижины, а самые многочисленные армии стали бы похожи на кучу муравьев, со смехотворной яростью сражающихся из-за зернышка. Он потешался бы над суетностью людей, толпами заполняющих землю и толкающих друг друга из-за пустяков, которыми, по его справедливому мнению, никто из них не может удовлетвориться.

Как великолепно начинает Поуп свой «Опыт о человеке»! Как ничтожны великие мира сего и короли перед ним! Вы — скорее друг, чем учитель, получивший от природы такую же силу гения, что и Поуп; вы, злоупотребивший ею, неблагодарный, не заслуживший своих успехов в науках,— вы научили меня смеяться, подобно этому поэту, или, вернее, плакать над игрушками и пустяками, серьезно занимающими монархов. Всем своим счастьем обязан я вам. Право, завоевание целого мира не может сравниться с наслаждением философа в своем кабинете, окруженного немыми друзьями, которые, однако, говорят ему все, что он желает узнать. Только бы не отнял у меня бог самого существенного для жизни — здоровья, ибо при наличии здоровья мое сердце без отвращения будет любить жизнь; обладая самым необходимым для жизни, мой удовлетворенный дух будет всегда почитать мудрость.

Да, умственные занятия являются наслаждением для всех возрастов, для всех стран, для всех времен года и во все эпохи. Разве Цицерон не внушал многим из нас желание проверить это счастье на опыте? Увеселения хороши в молодости, буйные страсти которой они умеряют; чтобы испытать их, я несколько раз был вынужден предаваться любви. Любовь не внушает страха мудрецу: он умеет все примирить, увеличивать ценность одного при помощи другого. Тучи, омрачающие его разум, не делают последний бездеятельным: они только указывают ему средство их рассеять. И действительно, солнце не скорее рассеивает облака атмосферы.

В старости, в возрасте равнодушия, когда уже невозможно ни доставление, ни получение других видов наслаждения, каким величайшим его источником является чтение и размышление! Какое наслаждение видеть каждый день, как на твоих глазах, твоими руками создается и вырастает работа, которая будет приводить в восторг будущие поколения и даже современников! «Я бы хотел,— так сказал мне однажды человек, тщеславию которого льстило то, что он писатель,— проводить всю свою жизнь в хождении от своего дома к типографу и обратно». И разве не был он прав? Найдется ли нежная мать, которая была бы более счастлива от того, что произвела на свет прекрасного ребенка, чем автор, который удостаивается рукоплесканий за свои произведения?

Но зачем столько прославлять наслаждение, испытываемое от умственных занятий?! Кто не знает, что это -благо, не вызывающее, подобно другим благам жизни, ни отвращения, ни беспокойства; неисчерпаемое сокровище, самое надежное противоядие против жестокой скуки, сопровождающей нас повсюду, следующей за нами по пятам?! Счастлив тот, кто сумел разбить цепи всех своих предрассудков; только такой человек может испытать наслаждение во всей его чистоте; только он один может испытать приятное спокойствие духа, полное удовлетворение сильной, но нечестолюбивой души, которое и есть если не самое счастье, то источник его.

Остановимся на минуту, чтобы осыпать цветами путь великих людей, которых, подобно вам, Минерва увенчала бессмертным плющом. Вот Флора, приглашающая вас вместе с Линнеем подняться по новым тропам на ледяную вершину Альп, чтобы восхититься садом, посаженным руками природы под снежной горой, — садом, который некогда составлял все наследство знаменитого шведского профессора. Оттуда вы спуститесь в луга, цветы которых ожидают Линнея, чтобы он привел их в порядок, которым до того времени они как будто пренебрегали. [5]

А вот Мопертюи, гордость французской нации, нашедший себе оценку в другой[6]! Он встает из-за стола величайшего из королей, которым любуется и которому дивится вся Европа. Куда он направляется? — В Совет природы, где его ожидает Ньютон.

Что можно сказать о химике, геометре, физике, механике, анатоме и т. п.? Последний испытывает, исследуя мертвого человека, почти такое же наслаждение, какое испытали люди, давшие ему жизнь.

Но все это уступает великому искусству врачевания. Врач является единственным философом, имеющим заслуги перед своей родиной, — это было сказано еще до меня. Он появляется, подобно братьям Елены[7], при всех бурях жизни. Что за волшебство и очарование! Один только вид его успокаивает кровь, возвращает мир взволнованной душе и возрождает сладкую надежду в сердцах несчастных смертных. Он возвещает жизнь и смерть, подобно астроному, предсказывающему затмение. У каждого в руках освещающий путь факел. Но если духу было радостно найти законы, управляющие им, — какое торжество вы испытываете при каждом удачном опыте, какое торжество, когда действительность оправдывает вашу смелость!

Итак, первая польза от наук — это польза от упражнения в них; само по себе это уже действительное и прочное благо. Счастлив тот, кто имеет вкус к умственным занятиям! Еще более счастлив тот, кому удается при помощи их освободить свой ум от иллюзий, сердце — от тщеславия. Это — желанная цель, которой вы достигли еще в нежном возрасте при помощи мудрости, тогда как множество педантов после полувека бессонных ночей и трудов, согбенные больше под тяжестью предрассудков, чем под тяжестью времени, по-видимому, научились всему, чему угодно, но только не мыслить. Эта последняя наука поистине очень редко встречается среди ученых, хотя она должна была бы быть, казалось бы, плодом всех других наук. Я с самого детства упражнялся именно в этой науке. А теперь, милостивый государь, судите вы, насколько я в ней преуспел; пусть эта благоговейная дань моей дружбы навеки сблизит меня с вами.