Монетаристская теория совокупного спроса, её эффективность в развитых экономиках и в России

За США  последовали Великобритания, Франция  и другие европейские страны.

Для стран-членов ЕЭС были приняты параметры: прирост  объема денежной массы (не более 5—8% в  год), изменение валютного курса (не более 5—6% в год).

Другим важным пунктом при определении экономической  политики государства стало признание  существования длительных и непредсказуемых лагов между изменением денежной массы и сдвигом в производстве.

М. Фридман  ссылается на статистические расчеты, проведенные им совместно с А. Шварц, согласно которым поворотные точки темпов роста (или замедления) денежной массы нам кого опережают поворотные точки хозяйственного цикла — в среднем на 16 месяцев в случае подъемов и на 12 месяцев — в случае циклических спадов. Дискреционная политика ФРС может не только не иметь положительных последствий, но и нанести серьезный вред, поскольку ее эффект проявится через много месяцев после применения мер в совершенно иной обстановке.

Считается, что популярность монетаризма была подогрета распространением либерально-консервативной идеологии в политическом мышлении Запада.

Сам Фридман, анализируя результаты монетаристской политики в разных странах, был далек  от безудержного оптимизма по поводу ее «лечебных» свойств. Он писал, что  монетарные рычаги настолько чувствительны, что пользоваться ими нужно очень осторожно. Ведь «наше знание о взаимосвязях между денежной массой, ценами и производством настолько ограничено, что оперирование ими на практике может принести больше вреда, чем пользы».

В свое время  он заявил, что «боится приписывать монетарной политике большую роль, чем она в состоянии выполнить; боится требовать от нее результатов, которые она не может дать и, в конце концов, боится не дать ей сделать того, что она сделать действительно в состоянии».

Дальнейшее  развитие экономической политики.

Какой денежный агрегат должен контролироваться: М₁ или М₂? В условиях широкого распространения разного рода кредитных субститутов (векселей, сертификатов и пр.) наряду с наличными и чеками обращаются достаточно ликвидные "почти-деньги". Разделительную линию между ними провести трудно.

Каков должен быть разрешаемый прирост денежной массы? М. Фридман рекомендует ориентироваться на устойчивый прирост ВНП и долговременную тенденцию к замедлению скорости обращения денег. Первый фактор требует в США  3-х процентного прироста М, второй дополнительно еще 1%. А в целом ежегодное увеличение денежной массы не должно выходить за пределы 4%.

Последовали обвинения монетаристов в "механическом подходе", в негибкости. У ряда монетаристов возникла идея "вилки", т. е. введения верхнего и нижнего пределов возрастания денежной массы.

Но вместе с ухудшением экономической конъюнктуры  популярность идеи "денежного правила" возрастала.  Новая программа  действий была взята на вооружение сначала рядом западноевропейских банков (1974—1977 гг.). Вилку колебаний  установили там применительно к  М₃ .В 1976-1977 гг. вилка составляла 9-13%, а затем в 1979-1981 гг. уже 7—11% ежегодного прироста.

В США вокруг денежного правила развернулась острая 
борьба. ФРС пыталась сочетать его применение с сохранением элементов дискретности. Но вилку на денежные агрегаты все же установила, хотя и пересматривалась она во второй половине 70-х гг. практически ежеквартально, конечно же в сторону повышения квот. Только в конце 70-х гг., когда инфляция в Штатах и подрыв международных позиций доллара стали угрожающими, ФРС были предприняты шаги по резкому ограничению эмиссии и росту денежной массы. В последующем ФРС вновь вернулась к практике сочетания монетаристских рецептов и кредитно-денежной поддержки конъюнктуры.

Возвращение к либеральной денежной политике оставалось внутренним кредо Центробанка. Противники монетаризма ссылались обычно на то, что, несмотря на введенные новые правила, в начале 80-х гг. экономический спад вновь настиг США. Сами же монетаристы полагают, что бюрократический аппарат ФРС никогда всерьез не желал переломить старые традиции, ревностно охранял свои права и привилегии. Пойти на жесткое ограничение эмиссии в конце 70-х гг. их заставило только отчаянное состояние доллара и требования Международного Валютного Фонда.

Парадокс  монетаристской политики.

В высказанных  до сих пор взглядах существует монетаристов по поводу денег и монетарной политики. С одной стороны, М. Фридман и его сторонники призывают "Не трогать деньги!", объясняют кризисы, инфляцию и безработицу прежде всего вторжением государства в кредитно-денежную сферу, где оно орудует "подобно слону в посудной лавке". С другой стороны, способы лечения экономики напрямую связаны у монетаристов с контролем за состоянием денежной массы, соотношением М₁ и М₂, их темпами и взаимодействием.

Гипотез и  парадоксов, порою кажущихся, действительно  в учении монетаризма достаточно и, размышляя над ними, можно прейти  следующим результатам.

Являясь отражением практики, эмпирическая теория не может  быть гладкой и определенной. Внутренняя логика присутствует в исследовании, но ее восприятие затруднено. В абстрактной схеме оторванной от реальной жизни, структура и логика подчас более очевидны.

Монетаристы часто повторяют: не трогайте деньги, но ведь их реформированию Центробанка по сути дела построены на том, чтобы обеспечить и сохранить автономию, самостоятельность долгосрочной денежной политики, освободив её от решения задач «быстрого реагирования».

Но связь  между деньгами и реальным производством  всё же существует. И здесь таится особая сложность моделирования  процессов, а также уязвимое звено  монетаристской концепции.

Денежное  обращение относительно самостоятельно в своей динамике, проявлениях. Оно, возможно, более других секторов экономики  подвластно воздействию поведенческих  рефлексов людей, массовым ожиданиям, ажиотажу. Импульсы, идущие от денежной сферы в производственную, имеют как это доказано эмпирически, значительное временное запаздывание. Прогнозирование «выходов в производство» напоминает поиск тропы в джунглях и вызывает головную боль у экономистов в США, Европе и нашей стране. Думается, однако, что время для отказа от дискретной политики на национальном уровне ещё не наступило.

3). Монетаризм и Россия. Проблемы совместимости.

Стало уже  общим утверждение, что теоретической  и идеологической основой «шоковых реформ» в России и во всей Восточной  Европе является современный монетаризм. Однако трудно представить, чтобы столь  авторитетная, глубоко разработанная  и широко принятая экономическая  доктрина могла быть научным обоснованием для столь провальной хозяйственной  политики. Возникает вопрос, являются ли «шокотерапевты» действительными представителями научного монетаризма или это попросту самозванцы, которых всегда немало объявлялось в смутные времена на Руси?

Как было показано выше, основное содержание монетаристской теории состоит в выяснении факторов, определяющих движение спроса на деньги. В России же за монетаризм  выдаётся некоторое теоретизирование по поводу предложения денег, хотя сама возможность  такой экономической теории самим  монетаризмом отрицается.

Такая подтасовка, разумеется, не случайна, ибо вопрос о спросе на деньги – это вопрос  о фундаментальных факторах хозяйственной  системы и её институциональной  структуре, её целевой функции и  функциональном механизме, словом, о  природе системы. Задача шокотерапевтов состояла в том, чтобы обойти все эти особенно сложные в условиях реформируемой России, и потому неприятные вопросы, и свести проблему макроэкономической стабилизации к ограничению предложения денег и замедлению роста цен.

В рамках нормального монетаризма, основанного  на анализе спроса, стабилизации к  ограничению предложения денег  и замедлению роста цен означает стабилизацию всей хозяйственной системы; рецепты же фальсифицированного  монетаризма, игнорирующего анализ факторов спроса на деньги, не могли  не привести к экономической дестабилизации. Это не укрылось от внимания широкой  публики, и шокотерапевты  стали посыпать псевдоучёные головы пеплом, рыдая по «годам, потерянным для реформ».

Обратимся теперь к факторам, определяющим спрос  на деньги в трансформируемой экономике  вообще и в условиях России в частности. Согласно Фридману спрос на деньги определяется действием трёх основных факторов: 1) общей суммой богатства, которым владеет общество; 2) издержками с которыми связано получение  дохода от денежной формы богатства  в сравнении с издержками получения  аналогичного дохода от других форм богатства; 3) целями и предпочтениями собственников  богатства.

Именно  исходя из предпосылки, что действие перечисленных факторов в короткосрочном плане стабильно и способно изменяться лишь постепенно в течение очень продолжительного времени, Фридман и сделал свой центральный вывод о том, что суммарный спрос на деньги относительно устойчив и не может служить причиной инфляции.

Для последней  четверти века в развитии стран Запада эта предпосылка оказалась в общем верна. Но верна ли она для стран с централизованной в прошлом экономикой, реформируемой шоковыми методами? И в особенности для современной России?

Начнём с  первого фактора – с общей  суммы богатства. Если оценивать  национальное богатство как капитализированный доход (а именно так подходит Фридман), то уже за два первых года шоковых  реформ в России произошёл катастрофический переворот в его суммарном  объёме и структуре. Скачкообразный переход к мировым ценам и  стандартам конкурентоспособности  резко обесценил и сократил в  итоге в несколько раз продукцию  и капитал в основной сфере  деятельности – в обрабатывающей промышленности.

Особенно  важно подчеркнуть, что обесценился  и в значительной мере разрушился человеческий капитал – главная  форма богатства для подавляющей  части населения. При этом правда, возросла ценность продукции и капитала (несмотря на сокращение их физического  объёма) в добывающих отраслях и  вообще у «естественных монополий».

Однако  в целом капитал России, оцененный  как капитализированный доход, сократился за период 90-95-гг не менее чем в 1,5 - 2 раза. Следовательно, указанный фактор в итоге действовал в направлении  сокращения спроса на деньги (в их реальном исчислении). Причём это сокращение проходило не линейно, а подобно волнам землетрясений с передачей в ходе «обвальной» приватизации очередной «порции» национального богатства из нерыночной в рыночный сектор, где большинство начинало обращаться как товар, спрос на реальные деньги резко возрастал, но затем, в ходе быстрого обесценивания подавляющей части этого богатства по мере углубления кризиса, этот спрос ещё резче сокращался.

Понятно, что сокращение суммарного спроса на деньги не может явиться причиной их нехватки; наоборот, оно способно вызвать их избыток и инфляцию даже без дополнительной эмиссии. Этот общий избыток денег сосуществует с острой нехваткой оборотных  средств у значительной части  или даже большинства фирм, порожденной  их неконкурентноспособностью в условиях новой системы цен, падения уровня доходов и сжатие совокупного спроса.

Где же в  таком случае концентрируется денежный капитал? Очевидно там, где он способен принести наибольший доход с наименьшими  издержками. И здесь мы обращаемся ко второму (структурному) фактору, определяющему, по Фридману, суммарный спрос на деньги: как влияет “трансформационный  кризис” на соотношение по доходности и по издержкам между денежными  и неденежными формами богатства?

В условиях кризиса и фактической конвертируемости национальной валюты падение доходов  от не денежного богатства и обесценение  последнего (включая  физические блага  и человеческий капитал) означает одновременно относительное возрастание доходности (денежной и не денежной) обладания  денежной формой богатства и её относительной  ценности. Учитывая, что и соотношение  издержек использования различных  форм богатства меняется в сторону денежной формы, легко понять, почему владельцы богатства стремятся значительно большую, чем в нормальных условиях, его часть переместить в денежную форму.

Мы получаем таким образом для современной России две противоборствующие тенденций, первая из которых направлена на сокращение суммарного спроса на реальный денежный капитал, а вторая – на его увеличение.

Наконец, третий фактор. Фридман пишет: «Чтобы теория стала эмпирически содержательной, необходимо предположить, что вкусы  и  предпочтения остаются постоянными  на значительных временных интервалах, хотя в действительности они зависят  от объективных обстоятельств и, разумеется, меняются. Например, когда  люди путешествуют или ждут каких-то потрясений, изменений они стремятся  увеличить денежную форму своего богатства. Эту тенденцию мы часто  наблюдаем в периоды войн». Можно  добавить: и в периоды гражданских  экономических войн, когда одна часть  населения, используя силу, политический шантаж, обман и множество явно противозаконных способов, присваевает себе богатство и доходы, принадлежащие другой части населения и всей нации в целом.

Непрерывно  продолжавшееся падение производства в России, незащищённость прав и  самой жизни граждан – всё  это ведёт к деформации целей  и предпочтений владельцев богатства  в пользу денежной его формы.