Реформы Столыпина

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

3. Губернатор.

 

 

 

В 1899 г. Столыпин стал ковенским губернским предводителем дворянства, а в 1902 г. был назначен гродненским губернатором. Его выдвинул новый министр внутренних дел В. К. Плеве, считавший, что замещать губернаторские должности должны местные землевладельцы. Здесь был и определённый расчет Плеве, подбиравшего на губернаторские посты западных губерний людей культурных, образованных, даже «в меру либеральных», имевших тесные связи с местным дворянством, дабы оказывать на него влияние. Столыпин как нельзя лучше подходил для этой роли.

В Гродно Столыпин пробыл 10 месяцев. В  это время были созваны местные комитеты о нуждах сельскохозяйственной промышленности, и на заседаниях Гродненского комитета будущий премьер впервые публично изложил свои взгляды. Они в основном сводились к уничтожению крестьянской чересполосицы и расселению на хутора.

При этом Столыпин подчеркивал: «Ставить в зависимость от доброй воли крестьян момент ожидаемой реформы, рассчитывать, что при подъеме умственного развития населения, которое настанет неизвестно когда, жгучие вопросы разрешатся сами собой, - это значит отложить на неопределенное время проведение тех мероприятий, без которых немыслима ни культура, ни подъем доходности земли, ни спокойное владение земельной собственностью». Иными словами, народ темен, пользы своей не разумеет, а потому следует улучшать его быт, не спрашивая его мнения. Это убеждение Столыпин пронес через всю свою государственную деятельность.

Один из присутствовавших на заседании  помещиков подметил наиболее удачное, на его взгляд, выражение в этой тираде и попытался его развить: «Нам нужна рабочая сила человека, нужен физический труд, а не образование. Образование должно быть доступно обеспеченным классам, а не массе, нравственные и государственные взгляды которой таковы, что с введением обязательного образования или с расширением доступа в школы она несомненно будет стремиться к государственному перевороту, социальной революции и анархии».

Но губернатор не согласился с такой  трактовкой: «Бояться грамоты и просвещения, бояться света нельзя. Образование народа, правильно и разумно поставленное, никогда не поведет к анархии... Общее образование в Германии должно служить идеалом для многих культурных стран».

Во время пребывания Столыпина  на посту гродненского губернатора  уже чувствовалось приближение  народной революции: то тут, то там вспыхивали крестьянские народные бунты, в стране усиливалась революционная пропоганда. В. К. Плеве переводит Столыпина в “наиболее опасную” Саратовскую губернию, где столкновения крестья с помещиками были особенно остры, революционная пропаганда наиболее активна, где набирало силу либерально-оппозиционное движение. Плеве надеялся, что умный и энергичный Столыпин сможет навести в этой губернии “должный порядок”.

Итак, в 1903 г. Столыпин был назначен саратовским губернатором. Для детей переезд на новое место был путешествием в незнакомую страну. Пожалуй, и их отец отчасти чувствовал себя «иностранцем». Ведь вся его прежняя жизнь (ему было уже за 40) была связана с Западным краем и Петербургом. В коренной России он бывал едва ли чаще, чем в Германии, а русскую деревню знал недостаточно. Чтобы освоиться на новом месте, требовалось время.

Между тем в 1904г. началась война с Японией. Старшая дочь Столыпина однажды спросила, почему не видно того воодушевления, как в 1812 году? «Как может мужик идти радостно в бой, защищая какую-то арендованную землю в неведомых ему краях? - ответил отец. - Грустна и тяжела война, не скрашенная жертвенным порывом». Этот разговор состоялся незадолго до отправки из Саратова на Дальний Восток отряда Красного Креста. На обеде в связи с этим событием губернатор произнес речь. Он говорил, в частности, о том, что «каждый сын России обязан, по зову своего царя, встать на защиту Родины от всякого посягательства на величие и честь её». Речь имела шумный успех. «Мне самому кажется, что сказал я неплохо,- говорил потом Столыпин.- Не понимаю, как это вышло: я ведь всегда считал себя косноязычным и не решался произносить больших речей».

Вслед за войной пришла первая российская революция. Как и всюду, в Саратове и других городах губернии начались забастовки, митинги и демонстрации. Столыпин попытался сплотить всех противников революции, от черносотенного епископа Гермогена до умеренных земцев типа А. А. Уварова и Д. А. Олсуфьепа. Было собрано около 60 тыс. руб., губернский город разбили на три части, в каждой из которых открыли «народные клубы», ставшие центрами контрреволюционной пропаганды и опорными пунктами черносотенных дружин.

Всякий раз, когда начинались демонстрации, правые устраивали контрдемонстрации, каждый участник которых нес корзину с камнями, а во главе колонны шли дюжие молодцы. Получая камни из задних рядов, они швыряли их в демонстрантов. Так, руками черносотенцев, стараясь не прибегать к помощи войск, Столыпин боролся с революционным движением в Саратове. Но отношения с черносотенцами у Столыпина не всегда ладились. Черносотенная агитация «Братского листка», издававшегося под покровительством епископа, перешла пределы допустимого даже с точки зрения губернатора, и он задержал распространение нескольких номеров.

Тем не менее в момент наивысшего подъема революции пришлось использовать и войска. 16 декабря 1905 г. они разогнали митинг, восемь человек были убиты; 18 декабря полиция арестовала членов Саратовского Совета рабочих депутатов. В дальнейшем идентичной тактики Столыпин придерживался в других городах губернии.

На всю Россию стал известен инцидент в Балашове. В местной гостинице собрались забастовавшие земские медики. Толпа черносотенцев окружила гостиницу и начала выламывать ворота. Неизвестно, что произошло бы далее, если бы не присутствие в городе губернатора. По его распоряжению казаки образовали живой коридор, по которому стали выходить осажденные. Но черносотенцы бросали камни через цепь казаков, а те вдруг обрушили нагайки на земских служащих. Один камень попал и в губернатора, что, надо думать, не входило в первоначальный замысел.

Еще летом 1905 г. Саратовская губерния стала одним из главных очагов крестьянского движения. В сопровождении казаков Столыпин разъезжал по мятежным деревням. «Высокий рост, косая сажень в плечах, что не мешало стройности его фигуры, соколиный взгляд, властный тон - придавали ему вид достойного представителя власти, начальника и хозяина губернии»,- вспоминал один из крестьян, видевший Столыпина в те дни.

Против крестьян губернатор уже  не стеснялся использовать войска. Производились повальные обыски и аресты. Чтобы выявить рожь, предположительно захваченную у помещиков, Столыпин составил таблицу, которая показывала соотношение между крестьянской посевной площадью и величиной урожая. Выступая на сходах, губернатор употреблял много бранных слов, грозил Сибирью, каторгой и казаками, сурово пресекал возражения.

Не всегда такие выступления  были для него безопасны. Современники приводили немало рассказов о его храбрости. Передаваясь из уст в уста, некоторые из них превратились в легенды. Например, одни из почитателей Столыпина, В. В. Шульгин, пишет, как губернатор оказался однажды без охраны перед лицом взволнованного схода и «дюжий парень пошел на него с дубиной». Не растерявшись, Столыпин бросил ему шинель: «Подержи!»- «буян опешил, послушно подхватил шинель и выронил дубину». Сам Шульгин не присутствовал при этом эпизоде, как и старшая дочь Столыпина М. П. Бок.

Однако она услышала рассказ  из уст отца по свежим следам события: «Из толпы выделился какой-то парень с крайне возбужденным лицом и далеко не доброжелательным видом и направился прямо на моего отца... Он нагло поднял голову и, глядя в лицо отца, собирался говорить, как вдруг услыхал спокойный и повелительный голос отца: «Подержи мою шинель!». Следовательно, дубины не было. В другой раз, как говорили, Столыпин, явившись в недавно бунтовавшее село, ударом ноги выбил из крестьянских рук поднесенные ему хлеб-соль.  

Подобную твердость Столыпин умело  сочетал с выдержкой и хладнокровием: где необходимо лавировал, шел на уступки (как, на-пример, в отношении  к земскому оппозиционному движению, стремясь расколоть его и привлечь на свою сторону).                                

«В настоящее время,- докладывал царю 6 августа 1905 г. товарищ министра внутренних дел Д. Ф. Трепов,- в Саратовской губернии благодаря энергии, полной распорядительности и весьма умелым действиям губернатора, камергера двора Вашего императорского величества Столыпина порядок восстановлен». За успешное подавление крестьянских волнений Столыпин удостоился личной благодарности Николая II.

В августе 1905 г., в разгар полевых работ, наблюдался общий спад крестьянского движения. Осенью, однако, волнения возобновились с невиданной силой. Столыпин на этот раз не вполне справлялся с положением, и на помощь ему был командирован генерал-адъютант В. В. Сахаров, бывший военный министр.

Сахаров отправился в карательную экспедицию, а по возвращении, в конце ноября 1905 г., был застрелен посетительницей, явившейся к нему на прием. Вместо Сахарова прибыл генерал-адютант К. К. Максимович, действовавший в Саратовской и Пензенской губерниях до начала 1906 года. Отчасти потому, что в критический период революции карательными экспедициями руководили генерал-адъютанты, а Столыпин оказался как бы в стороне, он прослыл либеральным губернатором. Крестьянское же движение продолжалось, то затухая, то разгораясь, и после отъезда из губернии не только Максимовича, но и Столыпина.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

4. На вершине  власти.

 

 

 

В докладах царю Столыпин утверждал, что главной причиной аграрных беспорядков является стремление крестьян получить землю в собственность. Если крестьяне станут мелкими собственниками, они перестанут бунтовать. Кроме того, он ставил вопрос о желательности передачи крестьянам государственных земель. Как видно, Столыпин отчасти признавал крестьянское малоземелье. Вряд ли именно эти доклады сыграли роль в выдвижении Столыпина на пост министра внутренних дел. Тем не менее, сравнительно молодой и малоопытный губернатор, мало известный в столице, неожиданно взлетел на ключевой пост в российской админи-страции.

Какие пружины при этом действовали, до сих пор не вполне ясно. Впервые его кандидатура обсуждалась в октябре 1905 г. на совещании Витте с «общественными деятелями». Обер-прокурор Синода князь А. Д. Оболенский, родственник Столыпина, предложил его на пост министра внутренних дел, просто стараясь вывести тогда переговоры из тупика. Но Витте не хотел видеть на этом посту никого другого, кроме П. Н. Дурново, а «общественные деятели» мало что знали о Столыпине.

Вторично вопрос о Столыпине  на таком уровне встал в апреле 1906 г., когда уходило в отставку правительство Витте. Американская исследо-вательница М. Копрой высказывает предположение, что новым на-значением Столыпин во многом был обязан своему шурину Д. Б. Нейгардту, недавно удаленному с поста одесского градоначальника (в связи с еврейским погромом), но сохранившему влияние при дворе. Предположение резонное, хотя, думается, больше всего Столыпин был обязан Д. Ф. Трепову, который был переведен с поста товарища министра внутренних дел на должность дворцового коменданта и приобрел огромное влияние на царя. С того времени Трепов стал разыгрывать глубокомысленные и многоходовые «назначенческие» комбинации. Замена непосредственно перед созывом Думы либерального премьера Витте на реакционного Горемыкина явилась вызовом общественному мнению. Зато прямолинейный каратель Дурново был замещен сравнительно более либеральным Столыпиным.

«Достигнув власти без труда  и борьбы, силою одной лишь удачи  и родственных связей, Столыпин всю свою недолгую, но блестящую карьеру чувствовал над собой попечительную руку Провидения»,— вспоминал товарищ министра внутренних дел С. К. Крыжановский. Действительно, Столыпину сразу повезло на его новом посту. Когда разгорелся конфликт между правительством и I Думой, Столыпин сумел выгодно отличиться на фоне других министров, которые не любили ходить в Думу. Они привыкли к чинным заседаниям в Государственном совете и Сенате, где сияли золотом мундиры и ордена. В Думе же было иначе: там хаотически смешивались сюртуки и пиджаки, рабочие косоворотки и крестьянские рубахи, полукафтаны и священнические рясы; в зале было шумно, с мест раздавались выкрики, а когда на трибуне появлялись члены правительства, начинался невообразимый шум: это называлось новомодным словом «обструкция».

С точки зрения министров, Дума представляла собой безобразное зрелище: «Если первые дни кадеты, имевшие в Думе значительное число голосов и сумели придать собраниям некоторое благообразие, а тор-жественный Муромцев даже и напыщенность, то этот тон быстро поблек после первых же успехов Аладьина, Онипки и их товарищей, явно показавших, что элементы правового строя тонут в Думе в революционных и анархических».

Из всех министров достаточно уверенно в Думе вел себя только Столыпин, за два года пребывания в Саратовской  губернии познавший, что такое стихия вышедшего из повиновения многотысячного крестьянского схода. Выступая в Думе, Столыпин говорил твердо и корректно, хладнокровно отвечая на выпады. Это не всегда нравилось Думе, зато нравилось царю.

При посредничестве Крыжановского  Столыпин вскоре завязал негласные  контакты с председателем Думы кадетом С. А. Муромцевым, состоялась также его встреча с лидером кадетов П. Н. Милюковым. В либеральных кругах создалось впечатление, что Столыпин благосклонно относится к созданию думского министерства с сохранением за Столыпиным его портфеля. Трудно провести черту, до которой эти переговоры велись с целью зондирования почвы, а потом стали прикрытием подготовки к роспуску Думы. В конце концов Столыпин обнаружил то же коварство, как и при балашовском инциденте. Однажды и июльскую пятницу 1906г. он позвонил Муромцеву и сказал, что в понедельник выступит в Думе. А в воскресенье Дума была распущена.

В то же время гораздо более интенсивные  переговоры велись с правым дворянством. В мае 1906 г. собрался первый съезд уполномоченных дворянских обществ, созванный при ближайшем содействии правительства, представители которого (В. И. Гурко, А. И. Дыкошин) участвовали в заседаниях.

Настроение прибывших на съезд  дворян не было единодушным. Некоторых настолько напугала революция, что они считали необходимым сделать кое-какие уступки в земельном вопросе, но таких было немного. «Дворянство Рязанской губернии,- заявил, например, Л. Л. Кисловский,- не находится в таком цветущем состоянии, чтобы оно могло делать подарки и приносить жертвы. Наоборот, когда нас выбирали уполномоченными, то нам рекомендовалось заботиться о неприкосновенности частной собственности».