Демографическое поведение крестьян XIX - начало XXвв

Согласно исследованиям Б. Н. Миронова и его предшественников, со второй половины XIX в. в Европейской России повсеместно снижалась рождаемость, причем в городах быстрее, чем в селениях13. Наши подсчеты показывают, что снижение рождаемости было характерно для населения всей Российской империи: в интервале между 1892–1896 и 1910–1914 гг. рождаемость в стране сократилась с 44,5 до 40,6 ‰, при этом в городах конечный итог сокращения составил 32, а в деревнях – 41,9 ‰14. Что касается Сибири, то в литературе долгое время воспроизводились сведения А. Г. Рашина, согласно которым рождаемость в регионе в начале ХХ в. нисколько не уменьшалась, а удерживалась на высоком уровне в 48–51 ‰15.

Мои расчеты по Сибири уточняют и дополняют сведения А. Г. Рашина. Во-первых, они сделаны в более широких хронологических границах, включающих конец XIX в., с учетом уже скорректированных рамок этапов демографической истории региона. Во-вторых, уточнены территориальные границы Сибири – из них исключены Дальний Восток и Семипалатинская область. В процессе анализа результатов нового подсчета (см. таблицу) выясняются следующие обстоятельства.    

В нашем крае на рубеже XIX–XX вв. рождаемость имела несколько более высокие показатели, чем в Европейской России и в целом по стране, это касается и сельского, и городского населения. Долгое время она не сокращалась и даже, пожалуй, обнаруживала тенденцию к увеличению. Наибольшей интенсивности за весь досоветский период рождаемость и в городах, и в деревнях Сибири достигла в 1906–1909 гг. Главной причиной этого, по-видимому, стала высокая рождаемость в семьях многочисленных переселенцев столыпинской волны: большинство их образовалось недавно, они состояли из относительно молодых по возрасту людей, были заинтересованы в увеличении числа «земельных душ» и рабочих рук. Кроме того, здесь полезно вспомнить, что некоторое повышение рождаемости – это характерное проявление начального этапа модернизации демографической сферы общества: оно происходит ввиду общего улучшения благосостояния населения, стартовых успехов профессиональной медицины и пр.

В то же время в 1902–1905 гг. в регионе наблюдался временный спад рождаемости. Вероятно, он проявился и в городах, и в селениях – негативно сказались последствия неурожая начала века, политические потрясения 1904–1905 гг., сопровождавшиеся, в частности, массовым призывом на Русско-японскую войну молодых мужчин. Второй момент снижения рождаемости в Сибири пришелся на 1910–1914 гг., особенно сильно он проявился в городском населении. Этот спад пока еще принципиально не изменил демографическую ситуацию в регионе, рождаемость в селениях оставалась неконтролируемой. Однако применительно к городам, возможно, следует говорить уже об относительно зрелом признаке начавшегося демографического перехода: все более широкие слои городского населения втягивались в процесс «планирования семьи» и регулирования рождаемости.

В Европейской России, по данным С. А. Новосельского, которыми оперируют и современные ученые, в XIX – начале XX в. масштабы смертности населения постепенно снижались, причем в городах этот процесс происходил быстрее, чем в селениях, в крупных городах – заметнее, чем в малых, среди привилегированных слоев населения – значительнее, чем в низших слоях16. Наши расчеты применительно к рубежу XIX–XX вв. показывают, что такая закономерность действовала в рамках всей страны.

 В период между 1892–1896 и 1910–1914 гг. в населении Российской империи общий коэффициент смертности уменьшился от 32 до 25,3 ‰, в интервале с 1902–1905 гг. до мировой войны в городах он снизился с 26 до 23, в деревнях – с 28,2 до 25,7 ‰17.

Сокращение масштабов смертности можно трактовать как проявление разворачивающейся в стране демографической модернизации, ведь последняя проявляется, в частности, в замене равновесия высокой рождаемости и смертности равновесием низкого уровня рождаемости и смертности.

В. А. Скубневский и Ю. М. Гончаров распространяют вывод о последовательном снижении смертности на рубеже XIX–XX вв. на города Западной Сибири, при этом они опираются на данные, опубликованные ранее мной и Н. М. Дмитриенко18. Результаты моих расчетов, привлеченные в более полном объеме, показывают, что на самом деле ситуация со смертностью развивалась в Сибири не столь прямолинейно (см. таблицу). Обращает на себя внимание тот факт, что в Сибири показатели смертности в изучаемую эпоху держались на уровне более высоком, чем в Европейской России и Российской империи в целом. В промежутке между 1892–1896 и 1902–1905 гг. коэффициент смертности населения Сибири сокращался. По-видимому, эта тенденция существовала и в городах, и в селениях, взятых по отдельности, но точно описать параметры ее проявления здесь невозможно ввиду отсутствия данных. В 1906–1909 гг. произошел скачкообразный прирост смертности и городского, и деревенского населения, который, впрочем, в масштабах всего региона не привел к ее возвращению на уровень начала 1890-х гг. Вряд ли увеличение смертности в годы Столыпинской аграрной реформы являлось проявлением каких-либо процессов возвратного, по отношению к демографической модернизации, характера. Главную роль здесь, как и в случаях с брачностью и рождаемостью, сыграл массовый наплыв в Сибирь переселенцев: в первые годы жизни на новых местах, в весьма неблагоприятных условиях, смертность (особенно детская) в их среде была гораздо выше, чем у сибиряков-старожилов.

Важно, что в 1910–1914 гг., после временного всплеска, смертность населения Сибири вновь снизилась, причем в городской среде очень сильно – сразу на 9 пунктов. В результате этого коэффициент смертности в городах впервые за все доступное нам для наблюдения время оказался меньше, чем в селениях. Вероятно, этот факт можно считать ярким симптомом начавшегося на востоке России демографического перехода. Динамика смертности в городах, где быстрее проявлялись прогрессивные изменения в медицинском обслуживании, санитарно-гигиенической культуре и жизнеохранительном поведении жителей, в условиях наметившейся урбанизации отражает одну из самых перспективных тенденций развития демографической сферы Сибири.

Естественный прирост населения объединяет рождаемость и смертность в рамках единой системы непрерывного физического воспроизводства поколений. Последовательное увеличение коэффициентов естественного прироста в масштабах страны или больших регионов, достижение высоких значений в диапазоне 15–20 ‰ однозначно трактуется специалистами как проявления начальной стадии демографической модернизации общества.

В Европейской России, согласно авторитетным данным А. Г. Рашина, Б. Ц. Урланиса, А. Я. Боярского, на которые опираются и современные исследователи, коэффициент естественного прироста с середины XIX столетия повышался, в период с 1896 по 1914 г. он достиг обычных значений в 16–18 ‰.19

 В целом по Российской  империи, по моим подсчетам, показатель, составлявший в 1892–1896 гг. 12,5 ‰, на  рубеже веков, в 1897–1909 гг., достиг  значений более 16, но немного снизился  перед мировой войной, составив  в 1910–1914 гг. 15,3 ‰. Интересно, что в начале ХХ в. в городах России фиксируется снижение естественного прироста – с 10,7 в 1902–1905 до 9 ‰ в 1910–1914 гг. В деревенской среде в том же временном диапазоне также обнаруживается небольшое сокращение (с 16,7 до 16,2 ‰), но прерываемое подъемом в 1906–1909 гг. – до 17,1 ‰20.

В отличие от центральных губерний и страны в целом, Сибирь изучаемого периода предстает как край с почти последовательно нарастающим естественным приростом населения (см. таблицу). В целом по региону коэффициент прироста увеличился между 1892–1896 и 1910–1914 гг. наполовину – на 6,6 пунктов. Некоторый сбой в указанной тенденции случился лишь в 1902–1905 гг., его можно объяснить социальной и политической напряженностью в обществе, последствиями неурожая начала века, перерывом в переселенческом движении. В начале ХХ в. естественный прирост в сибирских городах был заметно ниже, чем в деревнях, но в обоих видах поселенческих комплексов показатели неуклонно повышались. К концу изучаемой эпохи в селениях Сибири коэффициент превысил 20 ‰. Это означает, что в самом многочисленном слое населения, в среде крестьянства, начался «демографический взрыв» – яркое явление, характерное для начальной стадии демографического перехода.

Описанные выше количественные показатели режима естественного воспроизводства населения Сибири являются своеобразными индикаторами состояния качественных, содержательных характеристик демографической сферы общества. Обобщение количественных и качественных черт физического возобновления поколений горожан и сельчан позволяет обсуждать вопрос о наличном историческом типе воспроизводства населения.

 Применительно к Европейской  России, всей Российской империи  в целом А. Г. Вишневский, Б. Н. Миронов  и их последователи считают  возможным утверждать: в XIX – начале XX в. здесь господствовал традиционный (экстенсивный, деревенский) тип естественного воспроизводства, который характеризуется слабой подконтрольностью, стихийной властью высокой смертности (особенно младенческой и детской), влекущей за собой непомерную компенсаторную рождаемость, низкую продолжительность жизни, большую «затратность» и высокую скорость смены поколений. В то же время наблюдались стартовые проявления, начальные признаки перехода к новому, современному (модернизированному, городскому) типу воспроизводства, которому присущи сознательное регулирование рождаемости, минимализация смертности, высокая продолжительность жизни людей, «экономный» режим замедленного возобновления поколений и т. п.

На рубеже XIX–XX вв. признаки начала перехода (или демографической модернизации) уже явственно обнаруживаются статистически, но в полной мере он развернулся только в 1920-х гг., по существу не завершившись до сих пор, поскольку развивался в обстановке неприятия обществом и государством главной ценности демографической модернизации – свободы личной жизни человека.

В демографической истории досоветской Сибири теорию демографического перехода применяли автор настоящей статьи, вслед за ним – А. Н. Сагайдачный, Ю. М. Гончаров и др. Можно считать доказанными (в том числе и материалами настоящей статьи) следующие наши выводы: 

1. Людность и структура семьи, брачность, рождаемость, смертность  населения Сибири, как и России  в целом, оставались на рубеже XIX–XX вв. в основном традиционными. Об этом свидетельствуют высокие, как в целом по региону, так и в отдельно взятых городах и деревнях, коэффициенты брачности, рождаемости, смертности, преобладание ранних браков, минимальная распространенность разводов, малое количество повторных браков, большое число деторождений у средней брачной пары, сверхвысокая младенческая и детская смертность, тесная связь годового цикла рождаемости и смертности, народного демографического и церковного календаря (распределения постов) и иные статистически и содержательно установленные факты.

2. В Сибири, как и в целом по стране, в XIX – начале XX в., но особенно явственно на рубеже столетий сформировались признаки начавшейся демографической модернизации. В нашем крае они были менее ярко выражены, чем в Европейской России. В городах Сибири, особенно в крупнейших, они проявились определеннее, чем в селениях, в Западной Сибири были более заметными, чем в Восточной21.

Материалы нашей работы, как нам представляется, свидетельствуют о наличии следующих признаков демографического перехода в Сибири: латентное снижение интенсивности брачности, явное сокращение общих коэффициентов смертности, увеличение естественного прироста населения до масштабов демографического взрыва. За пределами статьи остался анализ таких новых тенденций, как уменьшение людности семьи и семейного домохозяйства, упрощение их структуры, выравнивание количества мужчин и женщин в населении, повышение брачного возраста, увеличение количества повторных браков и т. п. Безусловно, специфика Сибири – интенсивно заселяемой аграрной окраины, экономической колонии, района преимущественного развития капитализма вширь накладывала свой отпечаток на характер и темпы стартового этапа демографической модернизации.

Есть своя специфика и в деятельности ученых, изучающих демографические процессы в досоветской Сибири. Некоторые особенности наличной источниковой базы нашей исследовательской работы, специфические трудности и перспективы последней можно показать на примере изучения еще одного сюжета – о росте продолжительности жизни как явлении, характерном для демографической модернизации.

Продолжительность жизни населения – это важный интеграционный показатель уровня и характера развития демографической сферы общества. Правильнее сказать – целое гнездо показателей, поскольку в демографии вычисляют среднюю продолжительность предстоящей жизни для лиц различного возраста, отсроченную среднюю продолжительность предстоящей жизни, медианную, модальную продолжительность жизни и другие величины, отличающиеся друг от друга по значению22.

Чаще всего оперируют величинами средней продолжительности предстоящей жизни для новорожденных, которую иногда для краткости именуют средней продолжительностью жизни. Вычисление этого показателя применительно к какому-то конкретному историческому моменту требует сведений: 1) о возрастной структуре всего жившего в указанный момент населения с годовым интервалом; 2) о погодовом распределении возраста всех умерших хотя бы за один полный год до интересующего нас момента и в течение года после него.

Историко-демографы, изучающие досоветский период отечественной истории, знают, что комплекс указанных сведений существует только по Европейской России конца XIX столетия. По той же Европейской России путем экстраполяции данных Всероссийской переписи населения 1897 г. и других источников специалистами была воссоздана следующая динамика: с середины XIX в. до Первой мировой войны средняя предстоящая продолжительность жизни для новорожденных выросла примерно на 7–8 лет. Согласно оценке, в 1894–1903 гг. в Центре страны она составляла 30,8 лет у мужчин, 32,6 – у женщин. В 1904–1913 гг. соответствующие показатели равнялись 32,4 и 34,5 лет23. По городам и селениям показатели не дифференцированы, однако и в таком виде они свидетельствуют о начале движения страны к новому типу воспроизводства населения, для которого, в частности, характерен медленный темп физической смены поколений при высокой продолжительности жизни.

Историкам-сибиреведам не повезло с демографической статистикой: за весь досоветский период (и далее до 1926–1927 гг.) не существует комплекса обобщенных данных, которые позволили бы надежно определить среднюю продолжительность жизни населения Сибири, ее отдельных достаточно обширных местностей, городских или деревенских комплексов. А. Н. Сагайдачный был одним из немногих, кто пытался работать хотя бы в локальных масштабах. Он создал необходимую базу данных по волостному селу Викулово Тарского округа-уезда Тобольской губернии за период 1863–1914 гг. путем обработки первичных источников – карточек переписи 1897 г. и метрических книг местной Троицкой церкви. На основе этих данных, как положено в таком случае, была построена таблица смертности и определен искомый показатель – 24,3 года24. Если эта цифра верна, она в статике фиксирует среднюю продолжительность жизни лишь в одном из многих тысяч сибирских селений. При этом, как выясняется, типичным для Сибири в демографическом отношении с. Викулово не являлось, при таких его коэффициентах за 1863–1914 гг.: брачность – 9,5, рождаемость – 40,5, смертность – 39,1, естественный прирост населения – всего 1,4.