История России на рубеже 19 века

2 .Биографические особенности которые послужили толчком для проявления художественного мира поэта.

Почти всю свою сознательную жизнь великий русский  лирик Афанасий Афанасьевич Фет  посвятил борьбе за право носить другую фамилию — Шеншин, фамилию своего отца. Хотя был ли тот его отцом, неизвестно.

Происхождение поэта — это самое темное место  в его биографии. Никто не может  с определенностью сказать, какова точная дата его рождения (февраль  или ноябрь 1820 года) и кто был  его настоящим отцом. Известно, что  в начале 1820 года в Германии, в Дармштадте, лечился 44-летний русский отставной офицер Афанасий Неофитович Шеншин, богатый орловский помещик. В доме местного оберкригскомиссара Карла Беккера он познакомился с его дочерью, 22-летней Шарлоттой, бывшей замужем за мелким чиновником Иоганном Фётом. Осенью того же года она бросила мужа и дочь и бежала с Шеншиным в Россию. Шарлотта была уже беременна, но обвенчалась со своим любовником по православному обряду и взяла себе имя Елизавета Петровна Шеншина. Вскоре в семье родился мальчик, который был записан в метриках как сын Шеншина.

Некоторые источники  указывают на то, что бракоразводный процесс Шарлотты-Елизаветы с  бывшим мужем был очень длительным, и с Шеншиным она обвенчалась  только спустя два года после рождения сына Афанасия, которого еще при крещении родители, подкупив священника, записали под фамилией Шеншин. Таким образом, до 14 лет будущий поэт считал себя потомственным дворянином, но, после того как в 1834 году тайна его рождения была раскрыта, орловское губернское правление учинило следствие и лишило отрока фамилии. Афанасию не только запретили именоваться Шеншиным, но и вообще отобрали право носить какую бы то ни было фамилию.

Первое, что  за этим последовало, были злые догадки  и издевки товарищей. Но вскоре Фет  в полной мере ощутил тяжелейшие последствия, связанные с его новой фамилией. Это были не просто оскорбления и злые насмешки приятелей, это была утрата всего, чем он должен был обладать по праву, — дворянского звания, положения в обществе, имущественных прав, даже национальности, российского гражданства.

Потомственный дворянин, богатый наследник в  один момент стал человеком без имени  — безвестным иностранцем весьма темного и сомнительного происхождения. И, разумеется, юный Фет воспринял  это как мучительнейший позор, бросивший, по понятиям того времени, тень не только на него, но и на горячо любимую им мать. Потеря имени для будущего поэта явилась величайшей катастрофой, изуродовавшей, как он считал, его жизнь.

Но через  некоторое время опекуны сестры Лины Фёт прислали из Германии документ, согласно которому Афанасий признавался сыном первого мужа Шарлотты-Елизаветы, чиновника Иоганна Петера Карла Вильгельма Фёта. Теперь будущий поэт наконец обрел законный статус, но зато лишился дворянства и наследственных имущественных прав.

Таким образом, одним росчерком пера дотошного  чиновника потомственный дворянин Афанасий Шеншин стал Фетом, превратившись  из русского в немца, а из российского  подданного — в иностранца, лишившись  прав наследования имущества и земли. С той роковой минуты будущий поэт стал подписываться «К сему руку приложил иностранец Фет». Кстати, в университете он числился «студентом из иностранцев».

Впоследствии  в письме своему другу Полонскому Фет с горечью признавался  «Я два раза в жизни терял свое состояние, потерял даже имя, что дороже всякого состояния». А будучи уже известным поэтом, на вопросы приятелей, что было для него самым мучительным в жизни, он отвечал, что все слезы и боль его израненной души сосредоточены в одном слове — Фет.

«Искупят  прозу Шеншина

Стихи пленительные Фета...» 

Что касается буквы  «ё», то она превратилась в «е»  в фамилии лирика случайно. Наборщик его стихов однажды перепутал  литеры, и Афанасий Афанасьевич после  этого так и стал подписываться  Фет.

Стоит ли говорить о том, насколько потрясла сознание Афанасия Фета перемена статуса. С того момента, как он стал Фетом — сыном  чиновника, им овладела всепоглощающая идея вернуть утраченное дворянское достоинство. Все его мысли и  разговоры сводились только к одному стать обычным русским помещиком Шеншиным, т.е. тем, кем он и должен быть на самом деле. Навязчивая идея послужила толчком к развитию душевной болезни, тяготевшей над родом Фетов (по материнской линии) и передававшейся из поколение в поколение.

Поступив на словесное отделение в Московский университет, Афанасий Фет подружился с будущим критиком и поэтом Аполлоном Григорьевым, под влиянием которого и начал писать стихи. Первая книга Фета — «Лирический Пантеон» — вышла, когда он еще был студентом. Читатели по достоинству оценили талант юного лирика, для них было неважно, помещик он или сын простого чиновника.

Белинский в  печатных отзывах неоднократно выделял  Фета, заявляя, что «из живущих  в Москве поэтов всех даровитее г-н  Фет», что среди его стихотворений «встречаются истинно поэтические». И действительно, в числе стихов, опубликованных в 1842-1843 годах, уже были жемчужины фетовской лирики.

Отзывы Белинского послужили Фету «путевкой» в литературу. Он начал печатать свои стихотворения  в различных журналах, а через несколько лет при активном участии Аполлона Григорьева подготовил новый сборник лирики.

Хотя радость  творчества и литературный успех  целительно действовали на «больную»  душу Фета, но укротить его «бунтующую»  идею-страсть они не могли. Он по-прежнему больше всего на свете желал стать тем, кем он должен был быть по праву — помещиком Шеншиным.

Во имя поставленной цели Афанасий был готов пойти  на что угодно. К удивлению своих  товарищей, в 1845 году, после окончания  университета, он покинул Москву и поступил на службу в один из провинциальных полков, расквартированных в Херсонской губернии. Сам Фет объяснял это тем, что на военной службе он скорее, чем на какой-либо другой, мог приблизиться к осуществлению своей заветной цели — стать дворянином — и тем самым вернуть хоть часть утраченного.

Вскоре Фет  перестал значиться «студентом из иностранцев» — ему удалось вернуть гражданство. Хотя на военной службе он продолжал  писать и печатать стихи, но его литературная деятельность в новых условиях все  более ослабевала. Так, одному из своих друзей детства, И.П. Борисову, Фет с тоской говорил, что его судьба сравнима разве что с «существованием в окружении чудовищ всякого рода» «…через час по столовой ложке лезут разные гоголевские Вии на глаза, да еще нужно улыбаться».

Свою жизнь  Фет сравнивал с «грязной лужей», в которой он нравственно и  физически тонет, а испытываемые им страдания — с «удушьем заживо схороненного» «Никогда еще не был  я убит морально до такой степени». В одну из таких минут он признался  одному из своих приятелей, что страстно желает «найти где-нибудь мадмуазель с хвостом тысяч в двадцать пять серебром, тогда бы бросил все».

Но пока «мадмуазели  с хвостом» у Фета не было, он продолжал  нести воинскую службу. Целых 8 лет  он барахтался в «грязной луже», терпел лишения и подлаживался под начальство. А по прошествии этого времени, когда цель уже казалась такой близкой, она неожиданно отдалилась. Дело в том, что за несколько месяцев до присвоения Фету первого офицерского чина был издан, чтобы затруднить доступ в дворянство выходцев из других сословий, указ, согласно которому для получения наследственных дворянских прав надо было иметь более высокое воинское звание.

Разумеется, это  обстоятельство расстроило поэта, но остановить его ничто не могло. Хотя он и сравнивал себя с мифологическим Сизифом, но настойчиво и ревностно продолжал вести свою «ложную, труженическую, безотрадную жизнь» «Как Сизиф, тащу камень счастья на гору, хотя он уже бесконечные разы вырывался из рук моих». Как бы трудно ему ни было, возможность отступиться от поставленной цели он категорически отвергал «Ехать домой, бросивши службу, я и думать забыл, это будет конечным для меня истреблением».

Фет не дослужился до дворянства, да и «мадмуазели  с хвостом» не нашел, но все же судьба смилостивилась над ним в 1853 году ему посчастливилось вырваться из «сумасшедшего дома» и добиться перевода в гвардейский лейб-уланский полк, который был расквартирован сравнительно недалеко от Петербурга.

Время перевода Фета совпало с благоприятными переменами в отношении общества к поэзии. Как и предсказывал Белинский, во второй половине 1840-х годов стихотворчество утратило в глазах читателей всякую ценность. Литературные журналы совсем перестали печатать стихи, а спрос на новые поэтические сборники резко упал. Но к началу 1850-х годов ситуация изменилась в лучшую сторону Некрасов стал редактором «Современника» (туда же перешел Белинский из «Отечественных записок»), и вскоре к журналу примкнули талантливые писатели, будущие корифеи литературы второй половины XIX века — Тургенев, Толстой, Герцен, Гончаров.

В 1850 году наконец  увидел свет давно прошедший цензуру, но пролежавший три года на полках издателей второй сборник стихотворений  Фета. Творениям поэта дали положительную  оценку такие известные критики того времени, как В.П. Боткин и А.В. Дружинин, и вскоре под давлением Тургенева они помогли Фету подготовить новую книгу стихов, в основу которой был положен «вычищенный» и основательно переработанный сборник 1850 года.

После выхода нового сборника, в 1856 году, Некрасов писал «Смело можем сказать, что человек, понимающий поэзию и охотно открывающий душу свою ее ощущениям, ни в одном русском авторе, после Пушкина, не почерпнет столько поэтического наслаждения, сколько доставит ему г-н Фет». Помимо восхищенных откликов Некрасова и критиков-эстетов Дружинина и Боткина, которые провозгласили поэзию Фета боевым знаменем «чистого искусства», его стихи получили положительные отзывы в журналах всех направлений.

Воодушевленный  похвалами ведущих критиков, Фет  развил активнейшую литературную деятельность, систематически печатая свои произведения почти во всех наиболее крупных журналах. Его материальное положение, благодаря гонорарам за изданные стихи, в этот период тоже намного улучшилось. Однако на воинской службе дела шли весьма неважно. Тяжелейший камень, который Сизиф-Фет поднял на самую вершину горы, покатился вниз…

Приблизительно  в то же время, когда вышел его  сборник стихов, появился новый указ отныне звание потомственного дворянина  полагалось лишь тем военным, кто дослужился до чина полковника. Фет понимал, что осуществление его цели отодвинулось на столь неопределенно долгий срок, что продолжать делать военную карьеру становилось абсолютно бесполезным.

Еще во время  армейской службы на Украине, гостя  у своих друзей Бржеских в Березовке, Фет познакомился в соседнем поместье с одаренной музыкантшей Еленой Лазич, чей талант произвел впечатление даже на Ференца Листа, гастролировавшего тогда на Украине. Девушка была страстной поклонницей поэзии Фета, а лирик, в свою очередь, восхищался ее красотой и музыкальными способностями. Взаимное восхищение вскоре переросло в глубокое чувство, и казалось, что ничто не может помешать молодым людям соединить свои судьбы.

1849 год —  начало их любви. О чем говорили  Фет и Елена Лазич в минуты первых встреч В автобиографической поэме «Талисман» Фет подробно описал и родовое имение, и «сонные куртины», и атмосферу их бесед

«Мы говорили Бог знает о чем 

Скучают ли они в своем именье,

О сельском лете, о весне, потом 

О Шиллере, о музыке и пенье…»

Но в том  же 1849 году влюбленный поэт написал  своему другу Ивану Петровичу  Борисову следующее «Я встретил существо, которое люблю и, что еще, глубоко  уважаю… Возможность для меня счастья и примирения с гадкой действительностью… Но у ней ничего и у меня ничего — вот тема, которую я развиваю и вследствие которой я ни с места…»

И Фет не решился  жениться на Елене, объяснив это тем, что не имеет возможности содержать  семью. Драма назревала, и в июне 1850 года Фет написал Борисову «О моей сердечной комедии молчу — право, нечего и сказать, так это избито и истерто». А в письме, датированном 1 июля 1850 года, поэт совершенно категорично заявил «Я не женюсь на Лазич, и она это знает».

С этого трагического момента Фет был обречен на духовное одиночество. Сам поэт говорил, что пытался, как мог, убедить Елену в невозможности соединения их судеб «Я ясно понимаю, что жениться офицеру, получающему 300 рублей, без дому, на девушке без состояния значит необдуманно и недобросовестно брать на себя клятвенное обещание, которого не в состоянии выполнить».

Когда в мае 1851 года Фет снова приехал в  Березовку, в имение своих друзей, Бржеский посоветовал ему съездить к Елене, дабы «постараться любыми усилиями развязать этот гордиев узел. Но поэт не решился ехать. Позднее он признал, что это была большая ошибка «Я виноват; я не взял в расчет женской природы и полагал, что сердце женщины, так ясно понимающей неумолимые условия жизни, способно покориться обстоятельствам. Не думаю, чтобы самая томительная скорбь в настоящем давала нам право идти к неизбежному горю всей остальной жизни».

В другом его  письме есть следующие строки «Итак, что же, жениться — значит приморозить  хвост в Крылове и выставить  спину под всевозможные мелкие удары  самолюбия. Расчету нет, любви нет, и благородства сделать несчастие того и другой я особенно не вижу».

Наверное, это  и есть самое главное его признание  он не хотел сделать несчастной любимую  девушку. Понимала Елена это или  не желала понимать — неизвестно. Но полный разрыв отношений с Фетом, которого она страстно любила, толкнул ее на отчаянный шаг. Хотя было ли это самоубийством или несчастным случаем, как гласит официальная версия, никто не знает. Тайну своей смерти Елена Лазич унесла с собой в могилу, а Фет стал называть себя палачом «Как тебя умолял я — несчастный палач» или «Ты отстрадала, я еще страдаю».