Политическая доктрина партии Эсеров

Левение в стане эсеров сближало их с большевиками. С ними заодно левые эсеры были и на Демократическом совещании, и в Предпарламенте. В эти дни Спиридонова заявила, что “левые эсеры смотрят на власть так же, как и большевики, и думают, что единственным спасением России является переход власти” к советам. Будущий блок в верхах уже в сентябре–октябре стихийно складывался на местах. Левые эсеры сотрудничали большевиками и в Военно-революционных комитетах: в 37 ВРК (из 41, функционировавшего в Центральном районе страны) они действовали совместно. Показательно, что первым председателем Петроградского ВРК был левый эсер П.Е. Лазимир.

Октябрьский переворот ускорил размежевание в рядах ПСР. Каждому предстояло занять свое место на баррикадах, но левые эсеры тянули с самоопределением; так как надеялись получить большинство на предстоящем IV съезде ПСР и унаследовать, таким образом, налаженную партийную машину. Однако стремительный ход событий не позволял ждать [7, с. 99].

19 ноября 1917 г. в Петрограде собрался съезд левах эсеров, которому предстояло стать учредительным съездом ПЛСР. Он был немноголюдным, решающими голосами обладали 69 делегатов от 38 организаций, в том числе от 8 губерний, 22 городов, нескольких уездов и воинских соединений, представлявших, по позднейшим подсчетам ЦК ПЛСР, лишь 25 тыс. человек. Основная часть делегатов состояла из членов левоэсеровской фракции ВЦИК и делегатов Чрезвычайного крестьянского съезда. Заметная доля приходилась на солдат – участников проходившей в это время в Петрограде конференции военных организаций левых эсеров. Сказались дефицит времени, продолжавшаяся борьба за власть на местах, выжидательная позиция многих комитетов ПСР. Свою роль сыграло и отсутствие стабильного и авторитетного центра, способного наладить связи, собрать в единые руки периферию [8, с. 105].

Руководители съезда видели всю неполноту и случайность его состава, знали, что по тем или иным причинам в столицу не сумели добраться делегаты от активно действовавших групп в Сибири (Минусинск, Красноярск, Иркутск), на Украине (Киев, Юзовка, Полтава), Северном Кавказе (Екатеринодар, Нальчик, Грозный) и т.д. Так что мнения некоторых делегатов (“не рвать связи”, “повременить”, “подождать общепартийного съезда”) не могли их смутить, и они решительно вели дело к полному организационному разрыву с ПСР.

Становящейся на ноги партии приходилось решать множество важнейших вопросов, повестка дня была перегруженной, поэтому ход съезда оставлял сумбурное впечатление. Тем не менее основные вопросы были решены. Съезд признал, что массы идут за большевиками и, “как ни чужды нам их грубые шаги”, следует быть с ними “в тесном контакте”. По вопросу об Учредительном собрании (а к этому Времени выборы уже состоялись, и левые эсеры знали, что у них всего 40 мандатов) съезд занял позицию, которая 6 января 1918 г. позволила ПЛСР солидаризоваться с большевиками.

Не имея времени на детальное и даже на принципиальное обсуждение новой программы, съезд ограничился принятием Организационного устава, 3-й параграф которого гласил: “Членом партии считается: 1) принимающий основные принципы программы, утвержденной в 1905 году Первым съездом Партии социалистов-революционеров; 2) подчиняющийся партийной дисциплине; 3) участвующий Водной из партийных организаций; 4) вносящий членские взносы” [10, с. 76].

При этом по ряду принципиальных вопросов левые эсеры, выражая интересы зажиточного крестьянства и мелкой буржуазии, с самого начала расходились с большевиками, не приемля крайностей диктатуры пролетариата и вообще отвергая её необходимость. Разрыв произошёл уже в феврале 1918 — на заседании ВЦИК 23 февраля левые эсеры проголосовали против подписания Брестского мира с Германией, а затем, на IV Чрезвычайном съезде Советов (14—16 марта 1918) — и против его ратификации. Поскольку их мнение не было принято во внимание, то левые эсеры вышли из состава СНК и объявили о расторжении соглашения с большевиками. При этом они продолжали работать во ВЦИК и других советских учреждениях.

3.2 Восстания левых эсеров

Представители партии левых эсеров покинули СНК, но остались во ВЦИК, коллегиях наркоматов, ВЧК, других учреждениях. Однако к лету 1918 г. антибрестский вал снова стал угрожающе нарастать; на этот раз он был обусловлен порочной, по мнению левых эсеров, продовольственной политикой большевиков [17, с. 138].

С небывалой горячностью левые эсеры выступили против декретов “О продовольственной диктатуре” и “О комитетах бедноты”. Во-первых, как “чистые демократы” они были “против продовольственной диктатуры, как против диктатуры вообще”. Во-вторых, идее централизации продовольственного дела, пронизывающей декрет о продовольственной диктатуре, они противопоставляли идею децентрализации, предлагая передать осуществление продовольственной политики в руки местных советов. В-третьих, в декрете о продовольственной диктатуре говорилось не только о “деревенской буржуазии”, о “кулаках”, но и о “держателях хлеба” вообще. Это (и не без оснований) смутило левых эсеров. “Что обозначает то чрезвычайно расплывчатое понятие: крестьянская буржуазия, кулаки, люди, имеющие и деревне излишек хлеба, которое выставлено в этом проекте декрета? Само собой разумеется, что беспощадная борьба с теми, кто задерживает у себя излишки, должна быть; борьба с этим злом и составляет прямую обязанность советской власти. Но нужно определить эту категорию. Нужно понять, что сейчас в деревне имеются элементы чисто трудовые, крестьянские, которые могут преследовать кулацкие элементы, и эти трудовые элементы могут быть оплотом в борьбе с кулаками”.

Как видим, левые эсеры были за борьбу с кулаками, но опасались, что удар придется по мелкому и среднему крестьянину, поскольку декрет обязывал каждого “владельца хлеба” сдать его и объявлял “всех, имеющих излишек хлеба и не вывозящих его на ссыпные пункты, врагами народа”. Левые эсеры были не готовы, в отличие от большевиков, к признанию факта эксплуатации сытым “трудовым крестьянством” голодного пролетариата.

Отношение левых эсеров к “комитетам бедноты” закономерно вытекало из их теории классов, не признающей за деревенской беднотой классово-категориального значения. Противопоставление деревенской бедноты всем другим слоям деревни, “трудовому крестьянству” им казалось бессмысленным и даже кощунственным. Не находи в деревенской бедноте созидательного начала, они называли комбеды не иначе, как “комитетами лодырей” [19, с. 218].

Когда левые эсеры, близко стоявшие к российскому мужику, спрашивали, где взять такой градусник, который позволил бы различать кулака и середняка, большевики отмахивались, поскольку теоретически ответ казался очевидным. Однако первые же походы продотрядов в деревню вызвали в ней, как и предсказывали левые эсеры, “поножовщину”, разрушили выборную, подлинно советскую власть заставили среднее и мелкое крестьянство отшатнуться от большевиков. Уже на VIII съезде РКП(б) Ленин вынужден был признать, чти “сплошь и рядом по неопытности советских работников, по трудности вопроса, удары, которые предназначались для кулаков, падали на среднее крестьянство”, однако затруднился объяснить, в чем же состояла “трудность” вопроса, который недавно казался ему таким очевидным.

В то же время небесспорна и трактовка, из которой исходили левые эсеры. Им думалось, что линия большевиков обусловлена вынужденной ориентацией на Германию. Всю совокупность факторов, толкнувших большевиков весной– летом 1918 г. на отчаянные и крайне непопулярные меры, левоэсеровские публицисты сводили к германскому колену, поставленному на грудь революционной России. “Мирбах не позволит!” – эту очень характерную реплику, раздавшуюся со скамей левой оппозиции, зафиксировал стенограф во время выступления Ленина на V съезде советов.

Отнюдь не способствовало сближению между былыми партнерами по правительственной коалиции исключение из советов партий социалистов-революционеров и меньшевиков 14 июня 1918 г. Если большевикам казалась противоестественной сама мысль о том, что и советы входят “антисоветские” партии, то левые эсеры стояли на точке зрения демократизма и резонно полагали, что, во-первых, нет оснований “устанавливать участие партий в контрреволюционных попытках как партий”, а, во-вторых, “ставить вопрос (об исключении) до съезда Советов формально недопустимо, так как представители эсеров и меньшевиков (во ВЦИК) делегированы от съезда и их исключение может быть решено только съездом” [18, с. 65].

Разумеется, решение ВЦИК от 14 июня, принятое голосами большевиков, невзирая на протесты левых эсеров, было должным образом воспринято последними. Они почувствовали, что и над ними занесен дамоклов меч. Развязка стремительно приближалась, однако никто не знал, как она близка.

Еще весной 1918 г. в Москве состоялось представительное совещание левоэсеровских верхов, на котором было принято решение о возвращении к тактике индивидуального террора – старому, хотя и не вполне надежному оружию партии социалистов-революционеров. Помимо прочих планировалось даже покушение на кайзера Вильгельма II, для обсуждения которого Смолянский, видный левый эсер и секретарь ВЦИК, совершил нелегальную поездку в Берлин. Тем временем развернулась широкая партизанская борьба против германской оккупационной армии на Украине, и левоэсеровские боевики погрузились в нее о головой.

Однако, по мере нарастания противоречий между ПЛСР и РКП(б), в верхах первой все более крепло убеждение в необходимости “центрального террора”. 24 июня ЦК партии принял решение, в котором говорилось, что он “считает возможным и целесообразным организовать ряд террористических актов в отношении виднейших представителей германского империализма... Что касается формы осуществления настоящей линии поведения в первый момент, то постановлено, что осуществление террора должно произойти по сигналу из Москвы. Сигналом таким может быть и террористический акт”.

Фактически речь шла о покушении на командующего германской оккупационной армией на Украине генерала-фельдмаршала Эйхгорна и немецкого посланника в Москве графа Мирбаха. Этим же решением ЦК выделил две группы: одну (Спиридонова, Голубовский, Майоров) – “для учета и распределения всех партийных сил при проведении этого плана”, другую (Камков, Трутовский, Карелин) – с поручением “выработать лозунги нашей тактики и очередной политики и поместить статьи в центральном органе партии” [20, с. 18].

Однако обе группы демонстрировали озадачивавшую пассивность. В чем же дело? Во-первых, приближался III съезд ПЛСР, и элементарная лояльность побуждала дождаться санкции на принципиальный теракт от высшей партийной инстанции. Во-вторых, покушение на Мирбаха с технической стороны не представляло никаких трудностей: имелись взрывчатка, оружие, не было недостатка в исполнителях (треть коллегии ВЧК и примерно такую же часть ее отрядов составляли левые эсеры). В-третьих, еще крепки были нити, связывавшие большевиков и левых эсеров: совсем немного воды утекло с тех пор, как велись разговоры о слиянии двух партий социального переворота. Общее подполье в июле 1917-го, сотрудничество в ВРК в октябре, совместная работа во ВЦИК второго и третьего созывов, дружная работа в СНК (декабрь–март) – это и многое другое формировало устойчивую политическую и личную близость, которую нелегко было рвать. Знаменательно, что позднее, из своего кремлевского заточения Спиридонова писала делегатам IV съезда ПЛСР (октябрь 1918 г.): “Но не забывайте все же никогда, товарищи, и в агитации, и в борьбе с большевиками ни того, что они уже сделали великое дело, что за границей весь мир поднимается под их флагами; ни того, что у нас и большевиков общие враги и общие друзья”. И горестно добавляла: “В этом главный трагизм и трудность положения нашей партии”.

III съезд ПЛСР, завершившийся в первые дни июля и засвидетельствовавший быстрый рост партийных рядов (были представлены 85 тыс. членов партии, однако, по подсчетам мандатной комиссии. всего их было не менее 300 тыс.), прошел под знаком острой конфронтации с коммунистами. В резолюции по текущему моменту политика РКП(б), подверглась резкой критике: “Повышенная централизация, увенчивающая систему бюрократических органов диктатурой, применение реквизиционных отрядов, действующих вне контроля и руководства местных Советов, культивирование комитетов бедноты – все эти меры создают поход на Советы крестьянских депутатов, дезорганизуют рабочее Советы, вносят путаницу классовых отношений в деревне, создавая гибельный фронт города и деревни” [21, с. 451].

В заключительном слове Камков призвал “вновь поднять революционное восстание для восстановления попранных завоеваний революции. В этой борьбе мы левые эсеры, сыграем главную и решающую роль. Мировая революция придет путем нашего восстания против германского империализма”.

Съезд дал директиву ЦК “всемерно способствовать расторжению Брестского договора, не предрешая ни одной формы такого расторжения”. Между тем близился V Всероссийский съезд советов (он начался 4 июля), на который левые эсеры возлагали большие надежды. Они получили на нем свыше 30% мандатов (на IV у них было 20%), увеличив, таким образом, свое представительство наполовину. Предполагалось, что “правительство и его партия под натиском революционного настроения трудящихся, идущих за партией левых эсеров, вынуждены будут изменить свою политику”. С таким твердым убеждением закончился III съезд партии и был встречен IV съезд советов. Но уже после первого его заседания стало ясно, что правительство не только не думало перечинить направление своей политики, но и не склонно было даже подвергать его элементарной самокритике. Тогда ЦК “решился выполнить приказание партийного съезда”.

6 июля Мирбах был убит Я.Блюмкиным, который, по иронии судьбы, курировал в ВЧК вопросы безопасности германского посольства. Вопреки мнению официальной советской историографии, в этом акте и последовавшие за ним событиях, если судить по намерениям левых эсеров, не было ничего ни антисоветского, ни мятежного. Замысел состоял в том, чтобы покушением на Мирбаха “апеллировать к солидарности германского пролетариата, чтобы совершить реальное предостережение и угрозу мировому империализму, стремящемуся задушить русскую революцию, чтобы поставить правительство перед свершившимся фактом разрыва Брестского договора, добиться от него долгожданной объединенности и непримиримости в борьбе за международную революцию”. Однако левые эсеры не предусмотрели, что Германия не будет спешить с разрывом Брестского договора и что им придется арестовывать Дзержинского и других большевиков, дабы не быть арестованными самим; они не предвидели, что импульсивный Прош Прошьян пойдет много далее заранее условленного и, захватив на время телеграф, разошлет по России циркуляр, объявлявший левых эсеров властью [22, с. 56].