Утверждение христианства на Руси

Низкий уровень теоретической  мысли летописная повесть демонстрирует  и в сфере чисто теологической проблематики. Проповедь четырех миссионеров давала возможность летописцу показать собственную эрудицию относительно догматизма, присущего четырем обсуждаемым монотеистическим системам. К сожалению, автор не воспользовался этой возможностью, поэтому вложенные им в уста проповедников речи поражают наивностью, а кое-где и невежеством. Летописец не имеет надлежащего представления ни об исламе, ни об иудаизме, ни о католической форме христианства. Даже догматические установки, отличавшие латинство от греческого христианства, остались для него за семью печатями.

Вот что мусульманские проповедники сообщили Владимиру: ”Вђруемъ Богу, а  Бохъмитъ ны оучить, глаголя: обръзати оуды таиныя, а свинины не ђсти, а  вина не пити, и по смерти съ женами похоть творити блудную. Дасть бохъмить комуждо по семидесятъ женъ красенъ, и избереть єдину красну и всђхъ красоту възложить на едину, и та будеть ему жена. Здђ же, рече, достоить блудъ творити всякыи. На семь же свђтђ аще буде кто оубогь, то и тамо, аще ли богать есть здђ, то и тамо, и ина многа лђсть, ея же нелзђ писати срама ради” [250, с. 71—72]. Летописец не знает Аллаха, ”кланятися” мусульман вынуждает Бохмиту (испорченное Мухаммед) , что, естественно, также не украшает его эрудицию.

Латинское учение летописец пересказывает так: ”пощение по силђ, аще кто пьеть или ђсть, все въ славу Божию, рече оучитель нашь Павелъ” [там же, с. 72]. Ни одного догматического положения, отличающего западную ветвь христианства от восточной, не приведено — ни filioque, ни догмата о непорочном зачатии Богоматери, ни учения о сверхобязательных деяниях, словом, ничего о расхождениях по существу.

Такой же убогой выглядит и характеристика иудейства: ”обрђзатися, и свинины  не ясти, ни заячины, суботу хранити” [там  же, с. 73]. Нечего и говорить, что подобный перечень догматов не дает даже минимального представления о сущности талмудизма.

Тем не менее в этом эпизоде помещена очень важная идея об отвержении и  рассеянии Израиля. Она имеет  первостепенное значение для идеологической концепции ”Сказания”, но, конечно, никоим образом не носит рекламного характера в устах иудаистских проповедников. На вопрос Владимира: ”где ваша земля” они отвечают: ”Разгнђвалъся Бог на отци наши и расточи ны по странам, грђхь ради нашихъ, и предана бысть земля наша хрестьяномъ” [там же, с. 73]. Подобное ”самоизобличение” в ходе миссионерской проповеди представляет собой явную нелепость — оно могло только испортить все дело и поставить под угрозу результаты миссии.

Еще хуже выглядят ответы Владимира, которые летописцу, очевидно, казались очень остроумными. Вот реакция ”равноапостольного князя” на магометанскую доктрину: ”Володимиръ же слушаше ихъ, бђ бо самъ любяше жены и блужение многое, и послушаше сладъко; но се бђ ему не любо: обрђзание оудовъ и о неяденьи свиныхъ мясъ, а о питьи отинудь рекъ: ”Руси веселье питье, не можемъ безъ того быти” [там же, с. 72]. Выходит, что Русь не стала мусульманской страной только благодаря склонности Владимира к выпивке. Однако и ”положительная” часть выглядит курьезно. У летописца выходит, что только от желания неофита зависит реализация потустороннего обещания: достаточно ему приобщиться к исламу, а там уж всесильный Бохмит взаправду обеспечит ему 70 прекрасных женщин, воплощенных в одну. Поневоле возникает мысль, что автор серьезно считает каждую религию истиной, которую можно свободно выбирать, и сам факт выбора выступает залогом истинности этой истины.

Западным миссионерам киевский властитель не смог сказать ничего лучшего, как: ”Идите опять, яко отци наши сего не прияли суть” [там же, с. 72]. Аргумент ”от традиции” сам по себе не может считаться убедительным. Вообще это не ответ на конкретную аргументацию конкретных проповедников. В самом деле, совершенно не понятно, почему такая сентенция адресована представителям Рима, а не мусульманам или иудаистам, ведь и их веры ”отцы не восприняли”.

Только ответ хазарским иудеям представляется остроумным и убедительным. Услышав о печальной участи еврейского народа, Владимир сказал: ”То како вы инђхь оучите, а сами отвђржени  Бога? Аще бы Богъ любилъ васъ, то не бысте расточени по чюжимъ землямъ, еда и намъ то же мыслите зло прiяти” [там же, с. 73].

Низкий уровень теологического мышления наблюдается и в других эпизодах летописной повести. Вот какую  характеристику мусульманских обычаев автор вкладывает в уста греческого философа: ”Си бо омывають оходы своя, поливавшеся водою, и въ ротъ вливають, и по брадђ мажются, наричюще Бохмита; тако же и жены ихъ творят ту же сквђрну, и ино же пуще: от совокупления мужьска вкушають” [там же]. Изобличая латинян, философ коснулся только одного момента — опресноков (причащения пресным хлебом). Это расхождение не принадлежит к основным и носит главным образом обрядовый характер. Основные различия и здесь оставлены без внимания.

Неправдоподобно низкий теоретический уровень импровизированного заочного диспута дал исследователям основания взять под сомнение самую возможность рассматривать его в качестве исторической реальности. В самом деле, невозможно представить, чтобы настоящие миссионеры (которые обычно выбирались из числа наиболее просвещенных и умных лиц) могли нести подобную околесицу перед властителем большого государства, которого они надеялись обратить в свою веру. Летописец явно перестарался. Стремясь показать преимущества греческой веры по сравнению с исламом, католичеством и иудаизмом, он изобразил последние в карикатурном виде, не думая ни о теологическом уровне; ни об элементарной достоверности. Вложив в уста проповедников банальности, несуразности или просто компрометирующие сентенции, он лишил рассказ даже внешнего правдоподобия.

”Неужели проповедники магометанские, — резонно ставил вопрос Е. Е. Голубинский, — могли приходить к Владимиру затем, чтобы держать пред ним возможно срамные речи и таким образом доказать, что вера их есть самая срамная в мире? Неужели проповедники еврейские приходили затем, чтобы сказать, что Евреи суть народ, Богом отверженный? Неужели проповедники папские только и могли сказать то, что влагает им в уста повесть, и не ясно ли, что не имеющий смысла ответ Владимира… означает то, что от одинаковых с греками христиан составитель повести не видел возможности отделаться с умом?” [180, с. 112]. Поставленные вопросы считаем совершенно справедливыми. Однако они не отрицают вообще исторического содержания в комментированном отрывке; поиски исторического смысла ставят перед исследователем новые, не менее сложные проблемы.

Историческая несообразность произведения.  В литературе неоднократно подчеркивалось, что с точки зрения исторической достоверности ”Сказание о Владимировом крещении” оставляет желать много лучшего. В нем киевский властитель выступает как малообразованный человек, не имеющий никакого представления об обычаях стран, с которыми Русь поддерживала постоянные отношения. В самом деле, у Владимира не было никакой необходимости отправлять специальных послов в Византию, дабы ознакомиться с православным церковным обрядом, так как христиане жили в самом Киеве и непосредственные контакты с ними не требовали далеких путешествий. В окружении киевского князя адептов новой веры, вероятно, было больше, чем язычников: еще малым ребенком будущий реформатор мог видеть христианское богослужение.

Так же неправдоподобно выглядит и  посещение послами мусульманской  мечети в Волжской Булгарии. Прежде всего обращает на себя внимание несообразность самого описания: по утверждению послов, они нашли там ”печаль и смрадъ великъ”, тогда как мусульмане содержат свои храмы в особой чистоте и порядке; входить туда разрешается только босиком, оставив обувь за дверью; традиционное омовение входит в ритуал и т. п.

Исследователи справедливо отмечают, что магометанское богослужение не могло составлять тайны для  Владимира и его окружения. Русь поддерживала оживленные отношения  с Закавказьем, Халифатом, Ираном и  хорошо знала мусульманский Восток. Русские купцы и воины постоянно посещали страны, исповедовавшие ислам, были достаточно хорошо знакомы с их обычаями и обрядами. Владимир, очевидно, и не имел возможности лично видеть мечети, но в его окружении, очевидно, были лица, которые могли полностью охарактеризовать магометанский ритуал.

Еще легче было получить в Киеве  надежную информацию о латинских  обрядах, поскольку в Киеве проживало  немало поляков, немцев, чехов, венгров. Сам Владимир женил своего названого  сына Святополка на польской княжне. В  нашем распоряжении есть сведения о ее духовнике, епископе из Колобжега Рейнберне [Thit. Chr., р. 72—73]. Кроме того, за семь лет до крещения Владимир осуществил поход в Польшу с целью возвращения червенских городов [250, с. 69] и, конечно же, видел там костелы.

Но наиболее фантастическим является сюжет соревнования четырех религиозных систем в конце Х в. Здесь мы встречаемся с явным анахронизмом.

Четыре религии, которые фигурируют в эпизоде ”Выбора веры”, представляли довольно могущественные политические системы, чем и определялись шансы каждой из них на успех. Это специально подчеркнуто в летописном тексте, который подробно фиксирует, от какой страны прибыла каждая миссия. Читаем: ”приидоша Болгаре  (курсив наш. — М. Б.  ) вђры Бохъмичи, глаголюще…” [там же, с. 71]; далее: ”по семъ же придоша Нђмци от Рима  , глаголюще” [там же, с. 72]; ”се слышавше, Жидове Козрьстии  приидоша, ркуще…” [там же]; ”по семъ прислаша Грђци  къ Володимиру философа, глаголюще сице…” [там же, с. 73]. Подчеркнем, что учтены даже некоторые политические нюансы. Латиняне представляют сразу две системы: Германскую империю и Ватикан. Вероятно, здесь отразилась упорная борьба имперского и папского престолов за главенствующее положение в политической сфере. Однако в таком распределении скрывается скандальный исторический ляпсус: обрисованная летописной повестью политическая ситуация не накладывается на реальную коллизию конца Х в.

Во-первых, Хазарский каганат, выступающий  государственным базисом иудаизма, к 80-м годам Х в. уже не существовал. Он был уничтожен Святославом Игоревичем в 964—965 гг. [там же, с. 53]. Западная часть Хазарии, колонизованная славянами, вошла в состав Киевской Руси (в частности — Саркел, ставший Белой Вежей) [18; 19; 20; 21, с. 288—323, 426—437; 24; 27]; восточная — попала под власть печенегов и гузов [21, с. 431—437].

Правда, некоторые исследователи  высказывают предположение, что  война 964—965 гг. была лишь первой фазой  в ликвидации каганата, что после  смерти Святослава Хазария на какое-то время восстановила свою независимость  и была окончательно уничтожена Владимиром Святославичем в союзе с византийцами [466, с. 95; 788, с. 15]. Эта мысль базируется на двух источниках. Древнерусский писатель второй половины XI в. Иаков Мних утверждает, что Владимир ”На Козары шедъ, побђди и дань на нихъ положи” [189, с. 245; 21, с. 435]. Греческая хроника Скилицы рассказывает о походе византийского флота в Хазарию в 1016 г., в котором принимал участие русский экспедиционный корпус, возглавляемый воеводой Сфенгом [Scyl., р. 464]. Поход завершился успешно: архонт Хазарии Георгий Цуло погиб в бою, власть византийцев над Херсонской фемой была восстановлена.

Оба сообщения, однако, не дают оснований  для выводов, к которым пришли упомянутые исследователи. Прежде всего  хронология. По свидетельству Иакова Мниха, Владимир ходил на хазар еще до Корсуньской эпопеи — в 80-х годах Х в. Скилица датирует поход Сфенга в Тавриду 1016 г., то есть временем после смерти ”равноапостольного” князя. Понятно, что объединять эти известия нельзя.

”Память и похвала” Иакова Мниха не является историческим произведением. В ней нельзя искать адекватное изложение политических событий времени Владимира. Памятник содержит ряд ошибочных утверждений и вносит удивительную путаницу в исторические факты.

Поход 1016 г., отнесенный к реальной Хазарии, является недоразумением. Георгий Цуло не был хазарским каганом (как безосновательно утверждали В. Юргевич [772, с. 42], М. В. Левченко [333, с. 383—384], А. Васильев [117, с. 253], А. Л. Якобсон [788, с. 15—16] и некоторые другие исследователи). Он был византийским чиновником в Тавриде [21, с. 436—437; 614, с. 266—267]. Известна его печать с полным и точным титулом ”императорский протоспафарий и стратиг Херсона” [697; 769; 772, с. 41—43; 894, с. 26]. Следовательно, у Скилицы речь идет не о походе против Хазарского государства, а о подавлении восстания в Херсонской феме. ”Хазарией” еще в XIII—XIV вв. называли Крым вне всякой связи с хазарами или Хазарским каганатом.

Истинная судьба Восточной Хазарии (не колонизированной славянами) была печальной. Став легкой добычей кочевников, она искала помощи у арабов и в Хорезме. История ее окончательного падения освещена арабскими писателями Ибн-Хаукалем [170, с. 218—220; 811, с. 246; 848, с. 1—2], Ибн-Мискавейхом [21, с. 432], Мукадесси [21, с. 431] и др. Между 968/969 и 985/986 гг. она вошла в состав Хорезма и подверглась тотальной исламизации.

Мы не можем брать под сомнение все эти сведения, хотя рассматривать  победу ислама в Хазарии как сплошную и стопроцентную также не следует. Очевидно, определенный процент иудаистского населения остался и после установления хорезмийского господства. Но позиции древнееврейской религии были окончательно подорваны.

Таким образом, появление иудаистских  проповедников ”от Хазар” в Киеве  в 986 г. исключается. Поэтому следует  признать этот эпизод либо одним из легендарных элементов ”Сказания”, либо найти для него какое-то иное объяснение.

Очевидным анахронизмом является и  эпизод, посвященный латинским проповедникам, но по другим причинам. В нем политическая ситуация полностью соответствует задуманной коллизии повествования, поскольку вторая половина Х в. была временем формирования Священной Римской империи. Ее основателем считался Карл Великий, в действительности же был Оттон I, тоже прозванный Великим. 2 февраля 962 г. он был коронован императорской короной папой Иоанном XII. Этому торжественному акту предшествовала упорная борьба с многочисленными феодальными властителями, не желавшими признавать прерогативы нового правителя.

Таким образом, совершенно уместно  было бы считать сообщение летописного предания о приходе папских миссионеров именно ”от Немцев”. Серьезные сомнения вызывает отсутствие формального разрыва между западной и восточной церквями. Этим реальная коллизия времен Владимира коренным образом отличалась от описанной в летописи.

В истории Ватикана Х век —  наиболее тяжелый и позорный период [367, с. 107—114]. Упадок западной курии  устраивал Царьград, который в  то время вступил в период подъема. Следовательно, оснований для открытой конфронтации не существовало.

Более того, в 995—996 гг. собор западных епископов провозгласил вечную память патриархам, которые когда-то подверглись преследованиям со стороны Рима и были преданы анафеме. Поэтому не удивительно, что в источниках находим сообщения о папских депутациях в Киев, встречавших на Руси доброжелательный, даже уважительный прием.

Таким образом, участие в заочном  диспуте 986 г. латинян как представителей особой религии, альтернативной восточному христианству, исключается. Подобная миссия могла состояться либо в третьей  четверти IX в. при патриархе Фотии, когда дело явно шло к расколу, либо во времена Ярослава Мудрого, когда конфронтация двух церквей вспыхнула с новой силой и завершилась формальным разрывом в 1054 г. Необходимо признать и очевидный анахронизм третьего теологического трактата, помещенного в ”Повести временных лет” под 988 г., специально направленного против латинян [250, с. 100—101]. Появление такого произведения во времена Владимира представляется невероятным. Вне сомнения, здесь мы сталкиваемся с проекцией на конец Х в. — идеологической коллизии иного времени — то ли более раннего, то ли более позднего.