Франко-Германская война 1870-1871 гг. и ее международные отношения в контексте преподавания истории в школе

8 августа министр иностранных  дел Французской империи Друэн-де-Люис  решил итти уже официальным  путем, чтобы прекратить возможность дальнейших уверток со стороны Бисмарка. Он составил меморандум, в котором развивал мысль об устройстве из Рейнских провинций (по левому берегу Рейна) особого государства; оно должно было пользоваться перманентным нейтралитетом и служить «буфером», устраняющим трения и столкновения между Пруссией и Францией. Было неясно, как представляет себе Друэн-де-Люис отношение этого буферного государства к союзу германских государств, лежавших к северу от реки Майна, который проектировал Бисмарк.21

Но нервность в Тюильрийском дворце возрастала так быстро, что не успели еще в Берлине ознакомиться с меморандумом Друэн-де-Люиса, как уже Наполеон III выдвинул новый проект. Раньше чем переслать этот новый проект Бисмарку, Наполеон III, очевидно, сам несколько в нем усомнился. Поэтому он велел Руэру предварительно ознакомить с этим документом графа Гольца, прусского посла в Париже. В этом проекте Пруссии предлагалось согласиться на аннексию Францией областей Ландау, Саарбрюкена и Люксембурга. Гольц стал доказывать Руэру, что Пруссии политически и морально будет трудно согласиться на уступку чисто немецких областей. Тут же прусский посол заявил, что если бы в будущем Франция захотела присоединить Бельгию, то Пруссия не стала бы ей препятствовать. Возможно, что не Гольц, а Руэр первый заговорил о Бельгии, и что бельгийский план давным давно был выработан самим Наполеоном III. Во всяком случае 16 августа 1866 г. Бенедетти получил официальный приказ из Парижа явиться к Бисмарку и узнать окончательное мнение прусского правительства по такому вопросу: не будет ли оно возражать против присоединения к Франции Ландау, Саарбрюкена и Люксембурга; одновременно сообщалось, что Французская империя согласна заключить с Пруссией секретный наступательный и оборонительный союз. Одним из непременных последствий этого будущего секретного договора должно было явиться присоединение к Франции всей Бельгии, кроме города Антверпена. Что касается Антверпена, то Наполеон III соглашался признать его вольным городом с самостоятельным управлением. Очевидно, французский император хорошо помнил слова своего дяди, Наполеона I: «Антверпен — это пистолет, направленный в грудь Англии». Наперед считаясь с возможными протестами Англии, Наполеон III отказывался от этого «пистолета».22

Бенедетти явился к Бисмарку с этими предложениями и был принят так, что у него могла появиться надежда на удачную сделку. Правда, уступать Франции какие-либо пограничные территории Бисмарк считал невозможным, пока само население этих областей не выразит желания перейти во французское подданство. Относительно Люксембурга у Бисмарка также не нашлось ни одного слова, которое можно было бы принять за согласие. Бисмарк настаивал, что препятствия возникнут со стороны Голландии, связанной личной унией с Люксембургом, а так как Голландия пожелает получить для обеспечения своей границы какую-либо территорию из германских земель, то Пруссия на это не пойдет. Из всего этого путаного построения явствовало, что Бисмарк всецело поддержит Голландию, и Люксембург к Франции не отойдет.

При разговоре Бисмарк обрадовал Бенедетти тем, что предложил ему письменно сформулировать все пожелания французского правительства; Бисмарку будто бы необходимо иметь такой меморандум, чтобы представить его королю Вильгельму I для окончательного обсуждения. При этом Бисмарк меньше всего возражений выдвигал по поводу самой важной части предложений: относительно инкорпорирования всего Бельгийского королевства в состав Французской империи. Бисмарк выразился лишь в таком смысле, что он боится, как бы не запротестовала Англия, несмотря на отказ французов от Антверпена. Все это давало надежду, что Бисмарк примирился с будущим усилением Франции. Только спустя четыре года Бенедетти понял все коварство своего собеседника и сообразил, зачем Бисмарку понадобилось получить письменное изложение требований Наполеона III относительно Бельгии.23

Желательный документ был с полной готовностью доставлен Бисмарку, и это убийственное оружие против Франции было до поры до времени припрятано.

Как только Бисмарк заручился доказательством агрессивных намерений Наполеона III против Бельгии, он прекратил переговоры с Бенедетти, ссылаясь на то, что король все еще не рассмотрел вопроса. А пока он постарался дать знать и в Лондон и в Петербург о покушениях Наполеона на Бельгию.24

Королева Виктория обратилась к первому министру графу Дерби с запросом, что намерен он предпринять для противодействия намерениям Наполеона III изменить границы Франции включением новых территорий, в том числе и Бельгии. Граф Дерби немедленно дал распоряжение британскому послу в Париже лорду Каули навести справки у самого императора. Каули попросил личной аудиенции. Наполеон III, застигнутый врасплох, объявил лорду Каули, что сведения о его намерении присоединить силой новые территории неверны. Вскоре затем император приказал Друэн-де-Люису написать ноту для графа Дерби, в которой прямо заявлялось, что Наполеон III вовсе не желает добиваться уступки какой-либо территории силой или угрозами, но рассчитывает исключительно на добровольное согласие соответствующих держав. Это было уже отступлением, по всей линии. Хотя бумага и предназначалась исключительно для графа Дерби, но лорд Каули, получивший ее в Париже для отправки в Лондон, поспешил ее показать прусскому послу в Париже графу Гольцу. Тот сейчас же (15 августа 1866 г.) сообщил ее содержание Бисмарку. Конечно, Бисмарк даже и виду не подал, что ему все это очень хорошо известно. Напротив, он с самым невинным видом отнесся к этому внезапному миролюбию императора французов, прикидываясь, будто верит его отказу от Бельгии и от Люксембурга.

После окончательного провала, вопроса о компенсациях и Наполеон III, и новый его министр иностранных дел де Мустье, и старые преданные советники, и друзья вроде Руэра, и императрица Евгения — все поняли, что Францию постигла вторая тяяжая дипломатическая неудача.25

Опасность предстала перед Французской империей в таких размерах, которых до тех пор нельзя было и предвидеть. Создание Северо-Германского союза, оформленное в начале 1867 г., делало прусского короля повелителем вооруженных сил всей Германии, кроме четырех южных государств. Но и эта оговорка ничего утешительного для Наполеона III не представляла: во-первых, все эти четыре государства (Бавария, Вюртемберг, Баден и Гессен) в случае войны обязывались присоединить свои армии к войскам Северо-Германского союза; во-вторых, все разведки и зондирование, произведенные французскими посланниками и их агентами в этих южногерманских государствах, сходились в том, что в случае войны с Францией население этих стран непременно станет на сторону Северо-Германского союза. Это, правда, не мешало Наполеону III и некоторым его слугам, в том числе бездарному и тупому военному министру Лебефу, льстить себя надея«дой, что во время войны можно будет внести раздор между Южной и Северной Германией. Но все-таки условия этой вероятной войны явно складывались не в пользу Франции.26

О неудачах дипломатии Наполеона III заговорили во Франции прежде всего в широких кругах буржуазии. Между тем этот класс до тех пор беспрекословно следовал за всеми зигзагами императорской политики, одобряя почти без критики все, что исходило из Тюильрийского дворца.

С одной стороны, явно проваливалась поглотившая миллионы франков и много человеческих жертв мексиканская авантюра, с другой — рядом с Францией без малейших компенсаций или гарантий для империи выросло могущественное германское государство. Естественно, что ропот становился все громче.

Но Наполеон III не желал расстаться с мыслью о Люксембурге. После паузы, продолжавшейся несколько месяцев, он снова поднял вопрос о компенсации.

В новый Северо-Германский союз Люксембург войти не пожелал. К началу 1867 г. французской дипломатии удалось добиться принципиального согласия со стороны голландского правительства на аннексию этого герцогства. Оставалась Пруссия. Ее гарнизон стоял в Люксембурге.27

В январе 1867 г. французский посол в Берлине Бенедетти явился к Бисмарку с предложением высказаться, наконец, совершенно ясно по люксембургскому вопросу.28 Бисмарк, по-прежнему твердо решившийся не отдавать Люксембург и вместе с тем желая снять с себя ответственность, прибег к обходному маневру. Он не отказал прямо в согласии подписать уже изготовленный в Париже договор, условно пока подписанный голландским королем. Он лишь несколько замедлил дело подписания, а пока постарался воспользоваться этим промедлением в своих целях.

Бисмарк устроил так, что Беннигсен, лучший оратор и вождь национал-либеральной партии, который славился независимостью своих политических суждений и охотно вступал в полемику с правительством, получил информацию, будто Бисмарк готов уже отдать Люксембург и робеет перед Францией. Беннигсен организовал внушительную демонстрацию, прямо направленную против этой мнимой уступчивости Бисмарка. Он собрал больше семидесяти подписей членов северогерманского рейхстага под петицией, резко протестующей против уступки Люксембурга, и произнес патриотическую речь в соответствующем духе. Бисмарк делал вид, что сильно смущен, оправдывался и извинялся. Затем в дальнейших переговорах с Францией он уже окончательно отказался содействовать аннексии Люксембурга.29

Дипломатическое поражение Наполеона III было полным. Русский канцлер Горчаков был раздражен и успехами Бисмарка и неудачными действиями Наполеона III. В 1865 г. и даже во второй половине 1866 г. Горчаков и Александр II весьма непрочь были выступить против быстрого уничтожения Пруссией самостоятельности мелких германских государств. С весны 1867 г., нисколько не желая помогать Наполеону III в безнадежно проигранном люксембургском деле, Горчаков настаивал на созыве конференции великих держав: ему хотелось выяснить ближайшие намерения не столько Наполеона III с его люксембургским вопросом, сколько Бисмарка.30 Англия откликнулась немедленно: разговоры о покушении Наполеона III на захват Бельгии слишком встревожили лорда Дерби.

Конференция держав собралась в Лондоне и заседала с 7 по 11 мая 1867 г. Ее решения ничего нового не внесли: Люксембург остался в прежнем положении, только Пруссия должна была вывести из герцогства свои войска. Нейтралитет Люксембурга был гарантирован отныне всеми европейскими державами.

Не успела Лондонская конференция закончить свою работу, как из Мексики стали поступать самые тревожные известия. Уход французских войск повлек за собой естественные последствия: державшийся исключительно французскими штыками ставленник Наполеона император Максимилиан стал терпеть поражения за поражениями; в июне 1867 г. он был захвачен в плен и расстрелян республиканцами. Эта мрачная трагедия озарила зловещим светом окончательный провал авантюры французского императора: «Уже больше не осталось ошибок, которые вы могли бы наделать, потому что уже все возможные ошибки сделаны вами», — эти слова Тьера по адресу французской дипломатии особенно часто вспоминались и повторялись после расстрела Максимилиана. Под влиянием дипломатических неудач стала поднимать голову давно безмолвствовавшая, загнанная в подполье оппозиция.31

Чем больше росло недовольство в широких общественных кругах, тем более нервной становилась французская дипломатия. Она явно искала новой «удачной» войны, которая укрепила бы корону Бонапарта. Но Франция была изолирована. Правда, Австрия могла бы еще быть полезным для Франции союзником: император Франц-Иосиф не хотел окончательно примириться с потерей прежнего положения в Германии и продолжал мечтать о реванше. Но Наполеон III колебался. Англия на этот раз не могла и не хотела быть союзницей. Прорытие Суэцкого канала в 1869 г. рассматривалось английским правительством как потенциальная угроза Индии. Становилось ясно, что англичане ровно ничего не сделают, чтобы предупредить войну Франции с Северо-Германским союзом.

Оставались Италия и Россия. Но в Италии раздражение широких слоев народа против Наполеона III поддерживалось не только воспоминаниями о его коварном поступке в июле 1859 г. в Виллафранке, но и гораздо более свежими, совсем недавними событиями. 3 ноября 1867 г. Гарибальди с отрядом добровольцев сделал новую отчаянную попытку занять Рим, но был наголову разбит при Ментане французским отрядом, охранявшим папскую власть в Церковной (папской) области. Последствием битвы при Ментане было острое раздражение и чувство обиды в Италии против Франции. Вдобавок Наполеон III как будто нарочно делал все для того, чтобы еще более обострить эти настроения. Он разрешил опубликовать хвастливую телеграмму французского генерала Файльи, учинившего кровавую бойню при Ментане.

С этих пор, естественно, все надежды Италии на получение Рима связывались с мечтой о том, что когда-нибудь Наполеон III будет принужден той или иной неудачной войной отозвать из Рима своих солдат. Чем более натянутыми становились отношения между Пруссией и Наполеоном III, тем лучше делались отношения между Бисмарком и итальянским правительством.32 В 1869 г. Наполеон III снова стал пытаться сблизиться с Австрией, внешней политикой которой руководил тогда граф Бейст. Сам император Франц-Иосиф попрежнему весьма непрочь был от союза с Францией, но Бейст этому воспротивился, доказывая, что для Австрии такой союз стал затруднителен со времени обострения отношений между Италией и Наполеоном III: ведь не исключено было, что Италия в будущей войне займет позицию, враждебную Франции, чтобы выжить из Рима французский гарнизон. Италия будет враждебна ко всякому союзнику Франции, т. е., следовательно, и к Австрии, на которую нападет с юга. Франц-Иосиф неохотно отказался от своего плана.

Вокруг Наполеона III образовалась очень беспокоившая его пустота: ни на одну великую державу он не мог опереться; некоторые из тех, на кого он рассчитывал, как на союзников (например, Италия), могли даже выиграть от его военных неудач. Оставалась Россия. Горчаков был очень встревожен быстрыми успехами и усилением Пруссии;33 Александр II обнаруживал неудовольствие по поводу уничтожения самостоятельности ряда мелких германских государств в 1866 — 1867 гг. (Ганновер и др.). Но Наполеон III, не понимая всех размеров опасности, выросшей у восточной границы Франции, ничего не предпринял, чтобы сделать хотя бы попытку сблизиться с Петербургом. Когда осенью 1870 г. Тьер помчался в Петербург просить о союзе и помощи, было уже поздно. После Седана ни Александр II, ни Горчаков уже не желали об этом и слышать.34

Внутреннее положение империи, несмотря на попытки введения либеральных реформ, продолжало быть неустойчивым. Оставалось только одно: загладить новой удачной войной тяжкие дипломатические поражения последних лет. «Война необходима, чтобы это дитя царствовало»,35 — говорила весной 1870 г. императрица Евгения, указывая на своего сына, наследника престола. Ее поддерживал Руэр. Эмиль Оливье, назначенный первым министром в порядке «либеральных уступок» в январе 1870 г., не представлял себе, с каким сильным противником придется бороться Франции, не имеющей ни одного союзника. Наполеон III, мучимый каменной болезнью, утративший былую энергию, колебался.

И вдруг 1 июля 1870 г. в газетах появилась коротенькая телеграмма из Испании, что на вакантный тогда испанский королевский престол избран принц Леопольд из боковой линии Гогенцоллерн-Зигмаринген.

На другой день после появления известия об избрании Леопольда Европа узнала, что Наполеон III решительно протестует. Основания для протеста были тотчас же изложены и развиты во французской официозной прессе: Французская империя не может допустить, чтобы одна и та же династия — Гогенцоллерны — царствовала и в Пруссии и в Испании, и чтобы тем самым была создана угроза французской безопасности с двух флангов: с востока и с запада. В газетах поднялась буря. С одной стороны, само правительство раздувало начавшееся волнение, усматривая в этом событии удобный предлог для войны с Пруссией; с другой — оппозиционная пресса нападала на французскую дипломатию и в частности на французского посла в Берлине Бенедетти, укоряя министерство Эмиля Оливье в непредусмотрительности, вялости, трусости перед Бисмарком. Газеты сразу же приняли угрожающий тон: «Если г. Бисмарк воображает, что во Франции мы все, тридцать шесть миллионов французов, похожи на Бенедетти, то он очень заблуждается», — писал популярный тогда публицист писатель Эдмон Абу.36 Но нарекания шли и со стороны более левых кругов. Нападения на императорское правительство с патриотической точки зрения были наруку республиканской оппозиции. Наполеон III не боялся этой газетной бури, которую сам же вызвал: он знал, что решительный образ действий с его стороны заставит замолчать всех критиков его внутренней и внешней политики.