Женский мир в русской культуре XVIII - начала XIX вв.

Пятого мая 1764 г. Екатерина II подписала указ: «В новостроющемся Санкт-Петербургском Воскресенском Новодевичьем монастыре учредили Мы воспитывать беспрерывно до двухсот благородных девиц, и при сем оного воспитания конфирмованный Нами указ прилагаем... повелевая его напечатать и разослать по всем губерниям, провинциям и городам, дабы, ведая о сем новом учреждении... каждый из дворян мог, ежели пожелает, дочерей своих в младенческих летах препоручить сему Нами учрежденному воспитанию...»¹⁴⁹.

Кроме самой императрицы и И.И.Бецкого, в России тогда можно было назвать лишь немногих, кто бы полностью понимал цель, во имя которой учреждалось Воспитательное общество. Идея не домашнего, а общественного воспитания дворянских девушек не встретила должного сочувствия - сказывались предрассудки веков. Отношение к новому учебному заведению поначалу было весьма прохладным, и прием в него шел трудно. Причины были разные.

По уставу в Смольный институт девочек принимали совсем маленькими - пяти-шестилетними. Обучаться здесь они должны были на протяжении двенадцати лет, и родители обязывались до истечения срока «ни под каким видом» не требовать вернуть им детей. Лишь в редких случаях, в особо назначенные дни, они могли навещать дочерей, но и эти встречи проходили лишь с разрешения начальницы института и в присутствии воспитателей. Екатерина II хотела, таким образом, надолго изолировать детей от дурного влияния невежественной домашней обстановки - она была невысокого мнения о степени развития тогдашнего русского общества. Дворяне, особенно из провинции, не спешили отдавать своих детей в новое учебное заведение, пусть и на полное государственное обеспечение. Лишь немногие родители решались расставаться с малолетними дочерьми и везти их в Петербург - они не могли понять, почему их девочкам недостаточно того обучения, которое давалось в родном доме. Так что первый прием, объявленный в мае 1764 г., длился долго, и только в июле следующего года, когда последней была принята дочь князя Щербатова, состав воспитанниц Смольного института - пятьдесят человек - стал полным. (Следующие приемы, в каждом по пятьдесят человек, проводились регулярно каждые три года.)

Только семь девочек  из первого набора принадлежали к  титулованным фамилиям, большинство же были из обычных дворянских семей, в основном не слишком обеспеченных. Хотя по уставу предписывалось принимать «девиц природного (т.е. потомственного) дворянства и дочерей чиновников, имеющих чины по воинской службе не ниже полковников, а по статской не ниже статского советника», но из-за того что заявок о приеме поступало мало, решили зачислять и дочерей мелких чиновников и даже низших придворных служителей - камер-фурьера, камер-цалмейстера. Екатерина II не предпринимала никаких побудительных мер, чтобы заставить родителей помимо их воли отдавать дочерей в Смольный. Она поступила более мудро - стала всячески оказывать ему свое монаршее внимание.

На следующий год  после основания Воспитательного  общества благородных девиц Екатерина II «озаботилась разлить свое благодеяние на других своих подданных» и учредила «особливое училище для воспитания малолетних девушек всякого чина». В это училище могли отдавать своих детей дьячки и солдаты, лакеи и конюхи и т.п. Оно поступало в ведение начальницы Смольного института. Сроки приема, время пребывания детей были одинаковы в обоих заведениях, но программы обучения разнились. Учитывая среду и условия жизни, в которых девушки недворянского происхождения окажутся, выйдя из училища, их основательно готовили «к употреблению ко всем женским рукоделиям и работам, то есть шить, ткать, вязать, стряпать, мыть, чистить», давали обширные хозяйственные знания - все то, что могло бы пригодиться им в трудовой жизни. Конечно, их обучали и другим предметам, в том числе русскому и иностранному языкам, арифметике, рисованию, танцам, даже музыке и пению, если у кого проявлялись к ним способности. По мысли Екатерины выпускницы училища должны были внести облагораживающее начало в мещанскую среду. Кроме того, она допускала, что выпускницы для заработка в будущем могли оказаться и гувернантками в «захолустных» дворянских семьях, где детей зачастую обучал грамоте местный пономарь или какой-нибудь отставной военный, и играть там роль образованных учительниц. Интересно, что для девушек, окончивших Мещанское училище, существовала «высочайше дарованная» привилегия - если кто-либо из них выходил замуж за крепостного, то муж получал вольную, вольными считались и их дети.

3.2. Обучение и принципы воспитания в Смольном институте

Двенадцатилетний курс обучения в институте делился на четыре возраста. В первом, самом младшем, где девочки находились до 9 лет, преподавали Закон Божий, русский и иностранные языки, арифметику, рисование, танцы, музыку, рукоделие. Иностранным языкам (французскому, немецкому, итальянскому) малолетних воспитанниц обучали, видимо, не всем сразу. Во втором возрасте - с 9 до 12 лет - в программу добавлялись история и география, но объем знаний по этим предметам был не очень обширен. Воспитанниц начинали знакомить с умением вести домашнее хозяйство. В третьем возрасте - с 12 до 15 лет - продолжалось преподавание тех же предметов, а также вводились «словесные науки, к коим принадлежит чтение исторических и нравоучительных книг», и опытная физика. Учили стихотворству, а также началам архитектуры, которая считалась полезной при обучении рисованию. Знакомили даже с геральдикой, правда, ограничиваясь при этом лишь ознакомлением с гербами важнейших дворянских фамилий. Кроме того, обучали «шитью всякого рода», а с ведением домашнего хозяйства девушки начинали знакомиться на практике.

Курс последнего возраста - с 15 до 18 лет - состоял в углубленном повторении всего пройденного, причем особое внимание обращалось на Закон Божий, на развитие религиозного чувства и христианского благочестия. Домашняя экономия изучалась теперь во всех подробностях. Воспитанницы должны были по очереди присутствовать на кухне, учиться выбирать съестные припасы и договариваться с поставщиками, «при себе платеж производить, определять цену всякому товару по качеству оного», «вести записку расходам», «смотреть, чтоб во всем наблюдаем был совершенный порядок и чистота». Кроме того, так же поочередно, по две каждый день, они должны были помогать учительницам и обучать в двух первых классах маленьких воспитанниц - для получения педагогических навыков, чтобы «будучи матерями, обучать детей своих и в собственном своем воспитании найти себе великое вспоможение».

Учениц низшей ступени  называли «кофейницами»: они носили платьица кофейного цвета с белыми коленкоровыми передниками. Жили они в дортуарах по девять человек; в каждом дортуаре проживала приставленная к ним дама. Кроме того, имелась также классная дама, таким образом, надзор был строгий, почти монастырский. Средняя группа - «голубые» - славилась своей отчаянностью. «Голубые» всегда безобразничали, дразнили учительниц, не делали уроков, с девочками переходного возраста труднее всего было сладить. Девочек старшей группы называли «белые», хотя на занятиях они носили зеленые платья. Название «белые» происходило от цвета бальных платьев. Этим девушкам разрешалось уже в институте устраивать балы, где они танцевали «шерочка с машерочкой», но в особых случаях, на балах могли присутствовать в ограниченном числе придворные кавалеры.

Екатерина II, вводя новую систему воспитания для «юношества обоего пола», вовсе не собиралась умножать в России число «ученых женщин». Одной из основных ее целей, особенно при воспитании и образовании, было способствовать развитию гуманности в отношениях между людьми. А для этого у девочек, попавших в институт из семей, где, по большей части, царили тогдашние грубые нравы, следовало с «самого нежного возраста» облагораживать характеры, развивать благожелательность, изящество в поведении. Устав Смольного института предписывал персоналу относиться к воспитанницам с «кротостью, благопристойностью, учтивостью, справедливостью и также непритворной веселостью и отсутствием лишней важности в обращении». Прививать эти качества детям наставники должны были, подавая личный пример. От классных дам требовалось, чтобы они всегда были в ровном настроении, скрывали от воспитанниц свои собственные огорчения - уныние и грусть в присутствии детей не допускались. Даже правительница, второе лицо в институте, обязана была вести себя так, чтобы никогда не обнаруживать суровости, досады, гнева. О наказании за нерадивость в учении не могло быть и речи. Предписывалось доискиваться причин плохих успехов и ограничиваться увещеваниями. Самым строгим порицанием считалось «пристыжение» перед всем классом. Но эта мера применялась лишь в очень серьезных случаях, например за нарушение благонравного поведения во время молитвы: в Смольном придавалось особое значение религиозному воспитанию, «яко первому всему основанию». Благожелательность, приветливость в обращении, уважение к личности другого, как полагала Екатерина II, «сближает людей, придает вид пристойной и благородной скромности в поведении, в осанках приятных, в разговорах вежливых и разумных». Это был тот, столь желанный ею культурный тип, который помогал бы ей осуществить государственную задачу по созданию людей «новой породы».

Обращалось внимание и на физическое воспитание воспитанниц. «Всякая излишняя нега вовсе изгнана быть долженствует», - говорилось в уставе Смольного института. Гигиены, как науки, в те времена еще не существовало, потому тем более знаменательно, что Бецкой в уставе требовал от педагогов особо приучать детей к опрятности, которой не могло похвастаться в быту даже высшее тогдашнее общество. Роскоши не было ни в чем - ни на столе, ни в дортуарах. Не было ее и в одежде: в обычные дни девочки ходили в платьях из камлота (недорогой шерстяной ткани, которую, впрочем, привозили тогда в Россию из Англии), лишь в воскресные и праздничные дни воспитанницам выдавали платья из шелка и такие же шелковые пояса, один на три года. Пища должна была быть здоровой и в достатке, рекомендовалось давать детям молоко или воду, а чай и кофе считались для них вредными. Предписывалось в дортуарах проветривать воздух, а печи топить «с умеренностью и по термометру». Время сна определялось, исходя из возраста девочек. Обязательными были прогулки, во время которых воспитанницы должны были «питаться свежим и здоровым воздухом» (в плохую погоду дети играли «по склонностям и времени» в особо отведенных местах). При монастыре существовал сад с беседками, фонтанами, прудами. На лето из придворных оранжерей в него привозили редкие растения, даже выписывали из-за границы цветы.

Образование, которое  давалось питомицам Воспитательного  общества, соответствовало «тому духу, тому психическому строю и практическим навыкам, какие сложились в золотую пору нашего дворянского быта - быта очень твердого, очень высокого, о котором мы можем судить по множеству художественных отражений литературы, который мы все невольно любим уже в этих отражениях».¹⁵⁰ Основное место в учебной программе уделялось тому, что считали необходимым для светской жизни: изучению языков (прежде всего - французского) и овладению «дворянскими науками» - танцами, музыкой, пением и т.д. Этих умений было более чем достаточно, чтобы иметь репутацию не просто образованных, но «ученых» девушек. Лотман считает, что вопреки широким замыслам, обучение в Смольном было поверхностным. Исключение составляли лишь языки, серьезные требования к языковой подготовке оборачивались большими успехами воспитанниц. Из остальных предметов значение придавалось только танцам и рукоделию, среди последнего был забавный набор «ремесел», включая и токарное дело. Известно, что одна из воспитанниц пообещала Екатерине II вытачать деревянный перстень. Что же касалось изучения всех других наук, столь пышно объявленного в программе, то оно было весьма неглубоким. Физика сводилась к забавным фокусам, математика – к самым элементарным знаниям. Немного лучше преподавали литературу, особенно в начале XIX в., в пушкинскую эпоху, когда профессорами в Смольном институте стали А.В. Никитенко, известный литератор и цензор и П.А. Плетнев, приятель Пушкина. Но уже в середине XIX в. программа по литературе была сильно сокращена: Лермонтов был изложен на восемнадцати страницах, а Пушкин – на тридцати двух.¹⁵¹

В воспоминаниях выпускниц  об обучении говориться весьма поверхностно, как о второстепенном занятии. В лучшем случае упоминается об изучении французского языка. На девочку, хорошо говорившую на французском, смотрели с благоговением и многое ей прощали. На изучение французского отводилось наибольшее количество часов. В старшем классе изучали французскую литературу, писали письма и сочинения на иностранном языке. Между собой воспитанницы обязывались говорить только на этом языке. Воспитанницам внушали веру в его огромное значение. Водовозова описывает случай в Патриотическом институте: «Когда 14 декабря 1825 г. раздалась пальба из орудий, начальница Патриотического института обратилась к воспитанницам с такой речью: «Это господь Бог наказывает вас, девицы, за ваши грехи. Самый главный и тяжкий ваш грех тот, что вы редко говорите по-французски и, точно, кухарки, болтаете по-русски»». Осознав весь ужас грехопадения, девушки на коленях перед иконами поклялись начальнице не употреблять в разговоре русского языка. Пальба стихла, а в Патриотическом институте больше не слышалось русской речи.¹⁵² Что касается Смольного, то привычка обращать знания в пустую формальность и отсутствие ценности систематических занятий превращали языковую подготовку в весьма поверхностною, разговоры на французском сводились в большинстве случаев к знанию десятка-двух официальных фраз для общения с начальством. В итоге, богатством слов и выражений не отличались ни русская, ни французская речь.

Отношение смолянок к  занятиям во многом зависело от положения их семей. Девушки победнее учились, как правило, очень прилежно, потому что институтки, занявшие первое, второе и третье места, получали при выпуске «шифр», украшенный бриллиантами вензель императрицы. Смолянки, окончившие с шифром, могли надеяться стать фрейлинами, что было для бедных девушек очень важно. Институтки из знатных семей не ставили себе такой цели, их заветным желанием было только выйти замуж, поэтому учились они часто спустя рукава.

В целом, можно сказать, что обучение в институте было далеко не первым делом. В нравах учителей крепко укоренился обычай не тревожить воспитанницу в течение дальнейших занятий, если она начинала плохо отвечать. За нерадение  в обучении не было никаких взысканий, никого не беспокоила мысль, что воспитанница бросила учиться.

Не способствовал обучению и распорядок дня в институте. Уроки в старших классах заканчивались в пять часов, после этого начинался обед. Теоретически после обеда и до вечернего чая отводилось время на подготовку уроков. Но практически один вечер в неделю уходил на танцы, один или два – на церковную службу перед праздничными днями, еще один вечер у одних занимало пение, у других рукоделие. В итоге, в неделю оставалось два-три свободных вечера. Методика подготовки к занятиям также не способствовала развитию. В кофейном классе большая часть времени тратилась на переписку, существовали специальные тетради для басней, рассказов, французских глаголов. Чернильное пятно или несколько криво написанных строк были поводом для переписывания всей тетради. Много переписывали и в старших классах, несмотря на то, что чистоте ведения тетрадей уделялось значительно меньше внимания. Старшеклассницы переписывали записки учителей, так как учебников не было, и учителя задавали уроки по собственным записям.