Элитарная и массовая культуры. Многообразие подходов

В отличие от политических элит, элиты духовные, творческие вырабатывают собственные, принципиально новые механизмы саморегуляции и ценностно-смысловые критерии деятельностного избранничества, выходящие за рамки собственно социальных и политических, требований, а нередко сопровождаемые демонстративным уходом от политики и социальных институтов и смысловым противостоянием этим явлениям как внекультурным (неэстетическими, безнравственными, бездуховным, в интеллектуальном отношении бедным и пошлым). В элитарной культуре сознательно ограничивается круг ценностей, признаваемых истинными и «высокими», и ужесточается система норм, принимаемых данной стратой в качестве обязательных и неукоснительных в сообществе «посвященных». Количественное сужение элиты и ее духовное сплочение неизбежно сопровождается ее качественным ростом (в интеллектуальном, эстетическом, религиозном, этическом и иных отношениях), а значит и норм, ценностей, оценочных критериев деятельности, нередко принципов и форм поведения членов элитарного сообщества, становящихся тем самым уникальными. 

Собственно ради этого круг норм и ценностей элитарной культуры становится подчеркнуто высоким, что может быть достигнуто различными средствами: 

1) освоение новых социальных  и мысленных реалий как культурных  феноменов или, напротив, неприятие любого нового и «охранение» узкого круга консервативных ценностей и норм; 

2) включение своего предмета  в неожиданный ценностно-смысловой контекст, что придает его интерпретации неповторимый и даже исключит, смысл; 

3) создание новой, нарочито усложненной  культурной семантики (метафорической, ассоциативной, аллюзивной, символической и метасимволической), требующей от адресата специальной подготовки и необъятного культурного кругозора;

4) выработка особого культурного  языка (кода), доступного лишь  узкому кругу ценителей и призванного  затруднить коммуникацию, воздвигнуть  непреодолимые (или максимально сложные для преодоления) смысловые преграды профанному мышлению, оказывающемуся в принципе неспособным адекватно осмыслить новшества элитарной культуры «расшифровать» ее смыслы;

5) использование нарочито субъективной, индивидуально-творческой, «отстраняющей» интерпретации обычного и привычного, что приближает культурное освоение реальности субъектом к мысленному (подчас художественному) эксперименту над нею и в пределе замещает отражение действительности в элитарной культуре, ее преобразованием, подражание — деформацией, проникновение в смысл — домысливанием и переосмысливанием данности. Благодаря своей смысловой и функциональной «закрытости», «узости», обособленности от целого национальной культуры, элитарная культура превращается нередко в разновидность (или подобие) тайного, сакрального, эзотерического знания, табуированного для остальной массы, а ее носители превращаются в своего рода «жрецов» этого знания, избранников богов, «служителей муз», «хранителей тайны и веры», что часто обыгрывается и поэтизируется в элитарной культуре.

Историческое происхождение элитарной культуры именно таково: уже в первобытном социуме жрецы, волхвы, колдуны, племенные вожди становятся привилегированными обладателями особых знаний, которые не могут и не должны предназначаться для всеобщего, массового пользования. Впоследствии подобного рода отношения между элитарной культурой и культурой массовой в той или иной форме, в частности секулярной, неоднократно воспроизводились (в различных религиозных конфессиях и особенно сектах, в монашеских и духовно-рыцарских орденах, масонских ложах, в ремесленных цехах, культивировавших профессиональное мастерство, в религиозно-философских собраниях, в литературно-художественных и интеллектуальных кружках, складывающихся вокруг харизматичного лидера, ученых сообществах и научных школах, в политических объединениях и партиях, — в том числе особенно тех, что работали конспиративно, заговорщицки, в условиях подполья и т.д.). В конечном счете, формировавшаяся таким образом элитарность знаний, навыков, ценностей, норм, принципов, традиций была залогом утонченного профессионализма и глубокой предметной специализированности в сочетании с разносторонней развитостью и широчайшим кругозором, без которых в культуре невозможны исторический прогресс, ценностно-смысловой рост, содержательное обогащение и накопление формального совершенства, — любая ценностно-смысловая иерархия. Элитарная культура выступает как инициативное и продуктивное начало в любой культуре, выполняя преимущественно творческую функцию в ней; в то время как массовая культура шаблонизирует, рутинизирует, профанирует достижения элитарной культуры, адаптируя их к восприятию и потреблению социокультурным большинством общества. В свою очередь, элитарная культура постоянно высмеивает или обличает массовую культуру, пародирует ее или гротескно деформирует, представляя мир массового общества и его культуры страшным и уродливым, агрессивным и жестоким; в этом контексте судьбы представителей элитарной культуры рисуются трагическими, ущемленными, сломанными (романтическая и постромантическая концепции «гения и толпы»; «творческого безумия», или «священной болезни», и обыденного «здравого смысла»; вдохновенного «опьянения», в т.ч. наркотического, и пошлой «трезвости»; «праздника жизни» и скучной повседневности). 

Теория и практика элитарной культуры расцветает особенно продуктивно и плодотворно на «сломе» культурных эпох, при смене культурно-исторических парадигм, своеобразно выражая кризисные состояния культуры, неустойчивый баланс между «старым» и «новым», Сами представители элитарной культуры осознавали свою миссию в культуре как «застрельщики нового», как опережающие свое время, как творцы, не понятые своими современниками (таковы, к примеру, в своем большинстве романтики и модернисты — символисты, культурные деятели авангарда и профессиональные революционеры, осуществлявшие культурную революцию). Сюда же относятся «начинатели» масштабных традиций и создатели парадигм «большого стиля» (Шекспир, Гёте, Шиллер, Пушкин, Гоголь, Достоевский, Горький, Кафка и т.п.). Эта точка зрения, во многом справедливая, не была, впрочем, единственно возможной. Так, на почве русской культуры (где обществ, отношение к элитарной культуре было в большинстве случаев настороженным или даже неприязненным, что не способствовало даже относительному распространению элитарной культуры по сравнению с Зап. Европой) родились концепции, трактующие элитарную культуру как консервативный уход от социальной действительности и ее злободневных проблем в мир идеализированной эстетики («чистое искусство», или «искусство для искусства»), религиозных и мифологических фантазий, социально-политических утопий, филосовского идеализма и т.п. (поздний Белинский, Чернышевский, Добролюбов, М. Антонович, Н. Михайловский, В. Стасов, П. Ткачев и др. радикально-демократические мыслители). В этой же традиции Писарев и Плеханов, а также стоявший несколько особняком Ап. Григорьев трактовали элитарную культуру (в том числе «искусство для искусства») как демонстративную форму неприятия социально-политической действительности, как выражение скрытого, пассивного протеста против нее, как отказ участвовать в общественной борьбе своего времени, усматривая в этом и характерный исторический симптом (углубляющийся кризис), и выраженную неполноценность самой элитарной культуры (отсутствие широты и исторической дальновидности, обществ, слабость и бессилие воздействовать на ход истории и жизнедеятельность масс). 

Теоретики элитарной культуры — Платон и Августин, Шопенгауэр и Ницше, Вл. Соловьев и Леонтьев, Бердяев и А.Белый, Ортега-и-Гассет и Беньямин, Гуссерль и Хайдеггер, Манхейм и Эллюль — различно варьировали тезис о враждебности демократизации и омассовления культуры ее качеств. уровню, ее содержательности и формальному совершенству, творческому поиску и интеллектуальной, эстетической, религиозной и иной новизне, о неизбежно сопровождающей массовую культуру шаблонности и тривиальности (идей, образов, теорий, сюжетов), бездуховности, об ущемлении творческой личности и подавлении ее свободы в условиях массового общества и механического тиражирования духовных ценностей, расширения индустриального производства культуры. Эта тенденция — углубления противоречий между элитарной культурой и массовой — небывало усилилась в 20 в. и инспирировала множество острых и драматических коллизий (романы: «Улисс» Джойса, «В поисках утраченного времени» Пруста, «Степной волк» и «Игра в бисер» Гессе, «Волшебная гора» и «Доктор Фаустус» Т. Манна, «Мы» Замятина, «Жизнь Клима Самгина» Горького, «Мастер и Маргарита» Булгакова, «Котлован» и «Чевенгур» Платонова, «Пирамида» Л. Леонова и др.). Одновременно в истории культуры 20 в. немало примеров, ярко иллюстрирующих парадоксальную диалектику элитарной культуры и массовой: их взаимопереход и взаимопревращения, взаимовлияния и самоотрицание каждой из них. 

Так, например, творческие искания различных представителей культуры модерна (символистов и импрессионистов, экспрессионистов и футуристов, сюрреалистов и дадаистов и т.п.) — и художников, и теоретиков направлений, и философов, и публицистов — были направлены на создание уникальных образцов и целых систем элитарной культуры. Многие формальные изыски носили экспериментальный характер; теоретические манифесты и декларации обосновывали право художника и мыслителя на творческую непонятость, отделенность от массы, ее вкусов и потребностей, на самоценное бытие «культуры для культуры». Однако по мере того, как в расширяющееся поле деятельности модернистов попадали предметы повседневности, житейские ситуации, формы обыденного мышления, структуры общепринятого поведения, текущие исторические события и т.п. (пусть и со знаком «минус», как «минус-прием»), модернизм начинал — невольно, а затем и сознательно — апеллировать к массе и массовому сознанию. Эпатаж и ерничество, гротеск и обличение обывателя, буффонада и фарс — это такие же законные жанры, стилевые приемы и выразит, средства массовой культуры, как и обыгрывание штампов и стереотипов массового сознания, плакат и агитка, балаган и частушка, декламация и риторика. Стилизация или пародирование банальности почти неотличимы от стилизуемого и пародируемого (за исключением иронической авторской дистанции и общего смыслового контекста, остающихся практически неуловимыми для массового восприятия). Зато узнаваемость и привычность пошлости делает ее критику — высокоинтеллектуальную, тонкую, эстетизированную — мало понятной и эффективной для основной массы реципиентов (которые не способны отличить насмешку над низкопробным вкусом от потакания ему). В результате одно и то же произведение культуры обретает двойную жизнь с различным смысловым наполнением и противоположным идейным пафосом: одной стороной оно оказывается обращено к элитарной культуре, другой — к массовой культуре. Таковы многие произведения Чехова и Горького, Малера и Стравинского, Модильяни и Пикассо, Л. Андреева и Верхарна, Маяковского и Элюара, Мейерхольда и Шостаковича, Есенина и Хармса, Брехта и Феллини, Бродского и Войновича. Особенно противоречива контаминация элитарной культуры и массовой культуры в культуре постмодерна. Например, в таком раннем феномене постмодернизма, как поп-арт, происходит элитаризация массовой культуры и одновременно — омассовление элитарности, что дало основание классику современного постмодерна У. Эко охарактеризовать поп-арт как «низкобровую высокобровость», или, наоборот, как «высокобровую низкобровость» (по-англ.: Lowbrow Highbrow, or Highbrow Lowbrow). 

He меньше парадоксов возникает  при осмыслении генезиса тоталитарной  культуры, которая, по определению, является культурой массовой и культурой масс. Однако по своему происхождению тоталитарная культура коренится именно в элитарной культуре: так, Ницше, Шпенглер, Вейнингер, Зомбарт, Юнгер, К. Шмитт и др. философы и социально-политические мыслители, предвосхитившие и приблизившие к реальной власти германский нацизм, принадлежали безусловно к элитарной культуре, и были в ряде случаев превратно и искаженно поняты своими практическими интерпретаторами, примитивизированы, упрощены до жесткой схемы и незамысловатой демагогии. Аналогичным образом обстоит и с коммунистическим тоталитаризмом: и основоположники марксизма — Маркс и Энгельс, и Плеханов, и сам Ленин, и Троцкий, и Бухарин — все они были, по-своему, «высоколобыми» интеллектуалами и представляли весьма узкий круг радикально настроенной интеллигенции. Более того, идеологическая атмосфера социал-демократических, социалистических, марксистских кружков, затем строго законспирированных партийных ячеек строилась в полном соответствии с принципами элитарной культуры (только распространенными на политическую и познавательную культуру), а принцип партийности предполагал не просто избирательность, но и довольно строгий отбор ценностей, норм, принципов, концепций, типов поведения и пр. Собственно, сам механизм селекции (по расовому и национальному признаку или по классово-политическому), лежащий в основании тоталитаризма как социокультурной системы, рожден элитарной культурой, в ее недрах, ее представителями, а позднее лишь экстраполирован на массовое общество, в котором все, признаваемое целесообразным, воспроизводится и нагнетается, а опасное для его самосохранения и развития, — запрещается и изымается (в том числе средствами насилия). Т.е. тоталитарная культура первоначально возникает из атмосферы и стиля, из норм и ценностей элитарного кружка, универсализируется в качестве некоей панацеи, а затем предлагается или насильственно навязывается обществу в целом как идеальная модель и практически внедряется в массовое сознание и общественную деятельность любыми, в том числе внекультурными, средствами. 

В условиях посттоталитарного развития, а также в контексте западной демократии феномены тоталитарной культуры (эмблемы и символы, идеи и образы, концепции и стиль социалистического реализма), будучи представлены в культурно-плюралистическом контексте и дистанцированы современной рефлексией — чисто интеллектуальной или эстетической, — начинают функционировать как экзотические компоненты элитарной культуры и воспринимаются поколением, знакомым с тоталитаризмом лишь по фотографиям и анекдотам, «остранненно», гротескно, ассоциативно. В культурной парадигме постмодерна компоненты элитарной культуры и массовой культуры используются в равной мере как амбивалентный игровой материал, а смысловая граница между массовой и элитарной культурами оказывается принципиально размытой или снятой. В этом случае различение элитарной культуры и культуры массовой практически утрачивает смысл (сохраняя для потенциального реципиента лишь аллюзивное значение культурно-генетического контекста). 

Заключение

Данная работа представляет собой исследование представлений о массовой и элитарной культуре. Особое место занимает массовая культура, распространение и степень влияния которой заметно увеличиваются. Более того, очевидной становится и трансформация классической культуры под влиянием культурной глобализации, коммерциализации искусства, опосредованные ростом возможностей шоу-бизнеса, компьютерных и аудиовизуальных технологий. Наблюдается постепенное слияние, а нередко и вытеснение элементов классической культуры образами и фрагментами культуры массовой, в результате чего формируется новый культурный тип, что и определяет актуальность предложенного исследования, несмотря на, казалось бы, более чем достаточную освещенность проблемы массовой культуры.

Особую актуальность тема массовой культуры приобретает в условиях глобального мирового экономического кризиса, ставшего первым серьезным испытанием глобализма на прочность. Кризис в очередной раз актуализировал проблему культурной сохранности и идентичности как стратегии выживания. В этих условиях анализ феноменов массовой и элитарной культур и процессов их трансформации как возможных фактора обеспечения социальной стабильности представляется нам чрезвычайно важным.

Степень изученности темы. Освещение  степени изученности темы данного исследования представляет особые трудности в силу наличия огромного числа публикаций как научного, так и публицистического характера.

Первую выделяемую нами группу составляют труды, посвященные изучению феномена массовой культуры. Стоит отметить, что исследования массовой культуры, начавшиеся еще в XIX, составляют чрезвычайно обширное концептуально-теоретическое поле в философии культуры, которое полностью осветить в рамках данной работы не представляется возможным. К общетеоретическим трудам, раскрывающим сущность явления массовой культуры, стоит отнести работы Г.Лебона,  Т.Адорно, Р.Миллса, X. Ортеги-и-Гассета, Ж. Делёза, Ж. Бодрийяра и др.

Так, согласно представлениям X Ортеги-и-Гассета, массовая культура трактуется как культура массового человека, уверенного в собственной значимости, полагающего, что может достичь социального успеха и рассматривающего свои представления об эстетических и нравственных идеалах как абсолютные. Подобное негативное представление о массовой культуре развивается в положениях представителей Франкфуртской школы социальных исследований (М. Хоркхаймера, Т. Адорно, Э. Фромма, В. Беньямина, Г. Маркузе). В их работах подчеркивается, что массовая культура порождает особый вид человека («одномерного человека», по Г. Маркузе), находящегося в ситуации отчуждения от результатов своего труда, общества и самого себя.