Анализ комедии "Горе от ума"

Это несправедливо. Ставить  рядом с Онегиным Чацкого нельзя: строгая объективность драма  формы не допускает той широты и полноты кисти, как эпическая. Если другие лица комедии являются строже и резче очерченными, то этим они обязаны пошлости и мелочи своих натур, легко исчерпываемы художником в легких очерках. Тогда как в личности Чацкого, богатой и разносторонней, могла быть в комедии рельефно взята одна господствующая сторона – а Грибоедов успел намекнуть и на многие другие.

Потом – если приглядеться вернее к людским типам в толпе  – то других встреча эти честные, горячие, иногда желчные личности, которые  не прячутся покорно в сторону  от встречной уродливости, а смело  идут навстречу ей и вступают в  борьбу, часто неравную, всегда со вредом себе и без видимой пользы делу. Кто не знал или не знает, каждый в своем кругу, таких умных, горячих  благородных сумасбродов, которые  производят в тех кругах, куда их занесет судьба, за правду, за честное  убеждение?!

Нет, Чацкий, по нашему мнению, из всех наиболее живая личность и  как человек и как исполнитель  указанной ему Грибоедовым роли. Но, повторяем, натура его сильнее и глубже прочих лиц и потому не могла быть исчерпана в комедии.

2.3.

Наконец, позволим себе высказать  несколько замечаний об исполнении комедии на сцене в недавнее время, а именно в бенефис Монахова, и о том, чего бы мог зритель пожелать от исполнителей.

Если читатель согласится, что в комедии, как мы сказали, движение горячо и непрерывно поддерживается от начала до конца, то из этого само собою должно следовать, что пьеса  в высшей степени сценична. Она  такова и есть. Две комедии как  будто вложены одна в другую: одна, так сказать, частная, мелкая, домашняя, между Чацким, Софьей, Молчалиным и  Лизой: это интрига любви, вседневный мотив всех комедий. Когда первая прерывается, в промежутке является неожиданно другая, и действие завязывается снова, частная комедия разыгрывается  в общую битву и связывается  в один узел.

Артисты, вдумывающиеся в  общий смысл и ход пьесы  и каждый в свою роль, найдут широкое  поле для действия. Труда к одолению всякой, даже незначительной роли, немало, – тем более, чем добросовестнее и тоньше будет относиться к искусству  артист.

Некоторые критики возлагают  на обязанность артистов исполнять  и историческую верность лиц, с колоритом  времени во всех деталях, даже до костюмов, то есть до фасона платьев, причесок включительно.

Это трудно, если не совсем невозможно. Как исторические типы, эти лица, как сказано выше, еще бледны, а живых оригиналов теперь не найдешь: штудировать не с чего. Точно так  же и с костюмами. Старомодные  фраки, с очень высокой или  очень низкой талией, женские платья с высоким лифом, высокие прически, старые чепцы – во всем этом действующие лица покажутся беглецами с толкучего рынка. Другое дело, костюмы прошлого столетия, совершенно отжившие: камзолы, роброны, мушки, пудра и пр.

Но при исполнении "Горя от ума" дело не в костюмах.

Мы повторяем, что в  игре вообще нельзя претендовать на историческую верность, так как живой след почти  пропал, а историческая даль еще  близка. Поэтому необходимо артисту  прибегать к творчеству, к созданию идеалов, по степени своего понимания  эпохи и произведения Грибоедова. Это первое, то есть главное сценическое условие.

Второе – это язык, то есть такое художественное исполнение языка, как и исполнение действия: без этого второго, конечно, невозможно и первое. В таких высоких литературных произведениях, как "Горе от ума", как "Борис Годунов" Пушкина  и некоторых других, исполнение должно быть не только сценическое, но наиболее литературное, как исполнение отличным оркестром образцовой музыки, где  безошибочно должна быть сыграна  каждая музыкальная фраза и в  ней каждая нота. Актер, как музыкант, должен доиграться, то есть додуматься до того звука голоса и до той  интонации, какими должен быть произнесен каждый стих: это значит додуматься до тонкого критического понимания  всей поэзии пушкинского и грибоедовского языка. У Пушкина, например, в "Борисе Годунове", где нет почти действия, или по крайней мере единства, где действие распадается на отдельные, не связанные друг с другом сцены, иное исполнение, как строго и художественно-литературное, и невозможно. В ней всякое прочее действие, всякая сценичность, мимика должны служить только легкой приправой литератур исполнения, действия в слове.

За исключение некоторых  ролей в значительной степени  можно сказать то же и о "Горе от ума". И там больше всего  игры в языке: можно снести неловкость мимическую, но каждое слово с неверной интонацией будет резать ухо, как фальшивая нота.

Не будем забывать, что  такие пьесы, как "Горе от ума", "Борис Годунов", публика знает  наизусть и не только следит мыслью за каждым словом, но чует, так сказать, нервами каждую ошибку в произношении. Ими можно наслаждаться, не только видя, а только слыша их. Эти пьесы  исполнялись и исполняются нередко  в частном быту, просто чтением  между любителями литературы, когда  в кругу найдется хороший чтец, умеющий тонко передавать эту  своего рода литературную музыку.

Несколько лет тому назад, говорят, эта пьеса была представлена в лучшем петербургском кругу  с образцовым искусством, которому, конечно, кроме тонкого критического понимания пьесы, много помогал  и ансамбль в тоне, манерах, и особенно – уменье отлично читать.

Исполняли ее в Москве в 30-х  годах с полным успехом. До сих  пор мы сохранили впечатление  о той игре: Щепкина (Фамусова), Мочалова (Чацкого), Ленского (Молчалина), Орлова (Скалозуба), Сабурова (Репетилова).

Конечно, этому успеху много  содействовало поражавшее тогда  новизною и смелостью открытое нападение  со сцены на многое, что еще не успело отойти, до чего боялись дотрагиваться  даже в печати. Потом Щепкин, Орлов, Сабуров выражали типично еще  живые подобия запоздавших Фамусовых, кое-где уцелевших Молчалиных или  прятавшихся в партере за спину  соседа Загорецких.

Все это придавало огромный интерес пьесе, но и помимо этого, помимо даже высоких талантов этих артистов и истекавшей оттуда типичности исполнения каждым из них своей роли, в их игре, как в отлично хоре певцов, поражал необыкновенный ансамбль всего персонала лиц, до малейших ролей, а главное, они тонко понимали и превосходно читали эти необыкновенные стихи, именно с тем "толком, чувством и расстановкой", какая для них необходима. Мочалов, Щепкин! Последнего, конечно, знает и теперь почти весь партер и помнит, как он, уже и в старости, читал свои роли и на сцене и в салонах! Постановка была тоже образцовая – и должна была бы и теперь, и всегда превосходить тщатель постановку всякого балета, потому что комедии этой век не сойти со сцены, даже и тогда, когда сойдут позднейшие образцовые пьесы.

Каждая из ролей, даже второстепенных в ней, сыгранная тонко и добросовестно, будет служить артисту дипломом на обширное амплуа.

К сожалению, давно уже  исполнение пьесы на сцене далеко не соответствует ее высоким достоинствам, особенно не блестит оно ни гармоничностью в игре, ни тщательностью в постановке, хотя отдельно, в игре некоторых  артистов, есть счастливые намеки или  обещания на возможность более тонкого  и тщательного исполнения. Но общее  впечатление таково, что зритель, вместе с немногим хорошим, выносит  из театра свой "мильон терзаний".

В постановке нельзя не замечать небрежности и скудости, которые  как бы предупреждают зрителя, что  будут играть слабо и небрежно, следовательно, не стоит и хлопотать  о свежести и верности аксессуаров. Например, освещение на бале так  слабо, что едва различаешь лица и  костюмы, толпа гостей так жидка, что Загорецкому, вместо того, чтоб "пропасть", то есть уклониться куда-нибудь в толпу, от брани Хлестовой, приходится бежать через всю пустую залу, из углов которой, как будто из любопытства, выглядывают какие-то два-три лица. Вообще все смотрит как-то тускло, несвежо, бесцветно.

В игре вместо ансамбля господствует разладица, точно в хоре, не успевшем спеться. В новой пьесе и можно  бы предположить эту привычку, но нельзя же допустить, чтобы эта комедия  была для кого-нибудь нова в труппе.

Половина пьесы проходит неслышно. Вырвутся два-три стиха  явственно, другие два поизносятся  актером как будто для себя – в сторону от зрителя. Действующие  лица хотят играть грибоедовские стихи, как текст водевиля. В мимике у некоторых много лишней суеты, этой мнимой, фальшивой игры. Даже и те, которым приходится сказать два-три слова, сопровождают их или усиленными, ненужными на них ударениями, или лишними жестами, не то так какой-то игрой в походке, чтобы дать заметить о себе на сцене, хотя эти два-три слова, сказанные умно, с тактом, были бы замечены гораздо больше, нежели все телесные упражнения.

Иные из артистов как будто  забывают, что действие происходит в большом московском доме. Например, Молчалин, хотя и бедный маленький  чиновник, но он живет в лучшем обществе, принят в первых домах, играет с знатными старухами в карты, следовательно, не лишен в манерах и тоне известных  приличий. Он "вкрадчив и тих", говорится о нем в пьесе. Это  домашний кот, мягкий, ласковый, который  бродит везде по дому, и если блудит, то втихомолку и прилично. У него не может быть таких диких ухваток, даже когда он бросается к Лизе, оставшись с ней наедине, какие  усвоил ему актер, играющий его роль.

Большинство артистов не может  также похвастаться исполнением  того важного условия, о котором  сказано выше, именно верным, художественным чтением. Давно жалуются, что будто  бы с русской сцены все более  и более удаляется это капитальное  условие. Ужели вместе с декламацией  старой школы изгнано и вообще умение читать, произносить художественную речь, как будто это уменье стало  лишнее или ненужно? Слышатся даже частые жалобы на некоторых корифеев драмы и комедии, что они не дают себе труда учить ролей!

Что же затем осталось делать артистам? Что они разумеют под  исполнением ролей? Гримировку? Мимику? С которых же пор явилось это  небрежение к искусству? Мы помним и  петербургскую, и московскую сцены  в блестящем периоде их деятельности, начиная со Щепкина, Каратыгиных  до Самойлова, Садовского. Здесь держатся еще немногие ветераны петербургской  сцены и между ними имена Самойлова, Каратыгина напоминают золотое время, когда на сцене являлись Шекспир, Мольер, Шиллер – и тот же Грибоедов, которого мы приводим теперь, и все  это давалось вместе с роем разных водевилей, переделок с французского и т.п. Но ни эти переделки, ни водевили не мешали отличному исполнению ни "Гамлета", ни "Лира", ни "Скупого".

В ответ на это слышишь  с одной стороны, что будто  вкус публики испортился (какой публики?), обратился к фарсу и что  последствием этого была и есть отвычка  артистов от серьезной сцены и  серьезных, художественных ролей; а  с другой, что и самые условия  искусства изменились: от исторического  рода, от трагедии, высокой комедии  – общество ушло,, и обратилось к  буржуазной, так называемой драме  и комедии, наконец к жанру.

Разбор этой "порчи  вкуса" или видоизменения старых условий искусства в новые  отвлек бы нас от "Горя от ума" и, пожалуй, привел бы к какому-нибудь другому, более безвыходному горю. Лучше  примем второе возражение (о первом не стоит говорить, так как оно  говорит само за себя) за совершившийся  факт, и допустим эти видоизменения, хотя заметим мимоходом, что на сцене  появляются еще Шекспир и новые  исторические драмы, как "Смерть Иоанна Грозного"[12], "Василиса Мелентьева"[13], "Шуйский"[14] и др., требующие  того самого уменья читать, о котором  мы говорим. Но ведь кроме этих драм, есть на сцене другие произведения нового времени, писанные прозой, и проза эта почти так же, как пушкинские и грибоедовские стихи, имеет свое типичное достоинство и требует такого же ясного и отчетливого исполнения, как и чтение стихов. Каждая фраза Гоголя так же типична и так же заключает в себе свою особую комедию, независимо от общей фабулы, как и каждый грибоедовский стих. И только глубоко верное, во всей зале слышимое, отчетливое исполнение, то есть сценическое произношение этих фраз, и может выразить то значение, которое дал им автор. Многие пьесы Островского тоже в значительной степени имеют эту типичную сторону языка, и часто фразы из его комедий слышатся в разговорной речи, в разных применениях к жизни.

Публика помнит, что Сосницкий, Щепкин, Мартынов, Максимов, Самойлов в ролях этих авторов не только создавали типы на сцене, – что, конечно, зависит от степени таланта, – но и умным и рельефным произношением сохраняли всю силу и образцового языка, давая вес каждой фразе, каждому слову. Откуда же, как не со сцены, можно слышать и образцовое чтение образцовых произведений?

Вот на утрату этого литературного, так сказать, исполнения художественных произведений, кажется, справедливо  жалуются в последнее время в  публике.

Кроме слабости исполнения в общем ходе, относительно верности понимания пьесы, недостатка в искусстве  чтения и т.д., можно бы остановиться еще над некоторыми неверностями в деталях, но мы не хотим показаться придирчивыми, тем более что мелкие или частные неверности, происходящие от небреж, исчезнут, если артисты отнесутся с более тщательным критическим анализом к пьесе.

Пожелаем же, чтобы артисты  наши, из всей массы пьес, которыми они  завалены по своим обязанностям, с  любовью к искусству выделили художественные произведения, а их так немного у нас – и, между  прочим, особенно "Горе от ума" –  и, составив из них сами для себя избранный репертуар, исполняли бы их иначе, нежели как исполняется ими все прочее, что им приходится играть ежедневно, – и они непременно будут исполнять как следует.

Заключение

В комедии Чацкий одинок, но людей, подобных ему, становится все больше (вспомним двоюродного брата Скалозуба, которому "чин следовал", а он службу вдруг оставил, в деревне  книги стал читать, или племянника княгини Тугоуховской - "химика и ботаника"). Именно им предстояло осуществить первый этап революционно- освободительного движения, всколыхнуть страну, приблизить миг, когда народ освободиться от цепей рабства, когда восторжествуют те принципы справедливых общественных отношений, о которых мечтают Чацкий, сам Грибоедов, декабристы.

Комедия "Горе от ума" вошла в  сокровищницу нашей национальной культуры. Она и сейчас не утратила своей  нравственной и художественной силы. Нам, людям нового поколения, понятно  и близко гневное, непримиримое отношение  Грибоедова к несправедливости, подлости, лицемерию, которые так часто встречаются и в нашей жизни.

Главный герой комедии учит нас  быть непримиримыми ко всему низкому  и пошлому, учит быть честными, добрыми  и принципиальными.

Молодой Грибоедов был тесно  связан с передовыми людьми из тайных обществ. Его Чацкий - портрет и  Петра Чаадаева, и друга Грибоедова, поэта Одоевского, и горячего, гордого Пушкина...-портрет и характер передового человека того времени.