Бахтин М. Эпос и роман

Бахтин М. Эпос и роман (О методологии исследования романа)

Изучение романа как жанра  отличается особыми трудностями. Это  обусловлено своеобразием самого объекта: роман - единственный становящийся и  еще не готовый жанр. Жанрообразующие  силы действуют на наших глазах: рождение и становление романного  жанра совершаются при полном свете исторического дня. Жанровый костяк романа еще далеко не затвердел, и мы еще не можем предугадать  всех его пластических возможностей.

Остальные жанры как жанры, то есть как некие твердые формы  для отливки художественного  опыта, мы знаем в уже готовом  виде. Древний процесс их формирования лежит вне исторически документированного наблюдения. Эпопею мы находим не только давно готовым, но уже и глубоко  состарившимся жанром. То же самое  можно сказать, с некоторыми оговорками, о других основных жанрах, даже о  трагедии. Известная нам историческая жизнь их есть их жизнь как готовых  жанров с твердым и уже малопластичным костяком. У каждого из них есть канон, который действует в литературе как реальная историческая сила.

Все эти жанры или, во всяком случае, их основные элементы гораздо  старше письменности и книги, и свою исконную устную и громкую природу  они сохраняют в большей или  меньшей степени еще и до нынешнего  дня. Из больших жанров один роман  моложе письма и книги, и он один органически приспособлен к новым  формам немого восприятия, то есть к  чтению. Но главное - роман не имеет  такого канона, как другие жанры: исторически  действенны только отдельные образцы  романа, но не жанровый канон как  таковой. Изучение других жанров аналогично изучению мертвых языков; изучение же романа - изучению живых языков, притом молодых.

Этим и создается необычайная  трудность теории романа. Ведь эта  теория имеет, в сущности, совершенно иной объект изучения, чем теория других жанров. Роман - не просто жанр среди  жанров. Это единственный становящийся жанр среди давно готовых и  частично уже мертвых жанров. Это  единственный жанр, рожденный и вскормленный новой эпохой мировой истории  и поэтому глубоко сродный  ей, в то время как другие большие  жанры получены ею по наследству в  готовом виде и только приспособляются - одни лучше, другие хуже - к новым  условиям существования. По сравнению  с ними роман представляется существом  иной породы. Он плохо уживается  с другими жанрами. Он борется  за свое господство в литературе, и  там, где он побеждает, другие, старые, жанры разлагаются. Недаром лучшая книга по истории античного романа - книга Эрвина Роде - не столько рассказывает его историю, сколько изображает процесс разложения всех больших высоких жанров на античной почве.

Очень важна и интересна  проблема взаимодействия жанров в единстве литературы данного периода. В некоторые  эпохи - в классический период греческой, в золотой век римской литературы, в эпоху классицизма - в большой  литературе (то есть в литературе господствующих социальных групп) все жанры в  известной мере гармонически дополняют  друг друга и вся литература, как  совокупность жанров, есть в значительной мере некое органическое целое высшего  порядка. Но характерно: роман в это  целое никогда не входит, он не участвует  в гармонии жанров. В эти эпохи  роман ведет неофициальное существование  за порогом большой литературы. В  органическое целое литературы, иерархически организованное, входят только готовые  жанры со сложившимися и определенными  жанровыми лицами. Они могут взаимно  ограничиваться и взаимно дополнять  друг друга, сохраняя свою жанровую природу. Они едины и родственны между  собой по своим глубинным структурным  особенностям.

Большие органические поэтики  прошлого - Аристотеля, Горация, Буало - проникнуты глубоким ощущением целого литературы и гармоничности сочетания  в этом целом всех жанров. Они как бы конкретно слышат эту гармонию жанров. В этом - сила, неповторимая целостная полнота и исчерпанность этих поэтик. Все они последовательно игнорируют роман. Научные поэтики XIX века лишены этой целостности: они эклектичны, описательны, стремятся не к живой и органической, а к абстрактно-энциклопедической полноте, они ориентируются не на действительную возможность сосуществования определенных жанров в живом целом литературы данной эпохи, а на их сосуществование в максимально полной хрестоматии. Они, конечно, уже не игнорируют романа, но они просто прибавляют его (на почетном месте) к существующим жанрам (так, как жанр среди жанров, он входит и в хрестоматию; но в живое целое литературы роман входит совершенно по-другому).

Роман, как мы уже сказали, плохо уживается с другими  жанрами. Ни о какой гармонии на основе взаиморазграничения и взаимодополнения не может быть и речи. Роман пародирует другие жанры (именно как жанры), разоблачает  условность их форм и языка, вытесняет  одни жанры, другие вводит в свою собственную  конструкцию, переосмысливая и переакцентируя их. Историки литературы склонны иногда видеть в этом только борьбу литературных направлений и школ. Такая борьба, конечно, есть, но она - явление периферийное и исторически мелкое. За нею нужно  суметь увидеть более глубокую и  историческую борьбу жанров, становление и рост жанрового костяка литературы.

Особенно интересные явления  наблюдаются в те эпохи, когда  роман становится ведущим жанром. Вся литература тогда бывает охвачена процессом становления и своего рода "жанровым критицизмом". Это  имело место в некоторые периоды  эллинизма, в эпоху позднего средневековья  и Ренессанса, но особенно сильно и  ярко со второй половины XVIII века. В  эпохи господства романа почти все  остальные жанры в большей  или меньшей степени "романизируются": романизируется драма (например, драма  Ибсена, Гауптмана, вся натуралистическая  драма), поэма (например, "Чайльд Гарольд" и особенно "Дон-Жуан" Байрона), даже лирика (резкий пример - лирика Гейне). Те же жанры, которые упорно сохраняют  свою старую каноничность, приобретают  характер стилизации. Вообще всякая строгая  выдержанность жанра помимо художественной воли автора начинает отзываться стилизацией, а то и пародийной стилизацией. В  присутствии романа, как господствующего  жанра, по-новому начинают звучать условные языки строгих канонических жанров, иначе, чем они звучали в эпохи, когда романа не было в большой  литературе.

Пародийные стилизации прямых жанров и стилей занимают в романе существенное место. В эпоху творческого  подъема романа - и в особенности  в периоды подготовки этого подъема - литература наводняется пародиями и травестиями на все высокие жанры (именно на жанры, а не на отдельных писателей и направления) - пародиями, которые являются предвестниками, спутниками и своего рода этюдами к роману. Но характерно, что роман не дает стабилизоваться ни одной из собственных разновидностей. Через всю историю романа тянется последовательное пародирование или травестирование господствующих и модных разновидностей этого жанра, стремящихся шаблонизоваться: пародии на рыцарский роман (первая пародия на авантюрный рыцарский роман относится к XIII веку, это "Dit d'aventures"), на роман барокко, на пастушеский роман ("Экстравагантный пастушок" Сореля), на сентиментальный роман (у Филдинга, "Грандисон Второй" Музеуса) и т. д. Эта самокритичность романа - замечательная черта его как становящегося жанра.

В чем выражается отмеченная нами выше романизация других жанров? Они становятся свободнее и пластичнее, их язык обновляется за счет внелитературного разноречия и за счет "романных" пластов литературного языка, они  диалогизуются, в них, далее, широко проникают смех, ирония, юмор, элементы самопародирования, наконец, - и это  самое главное - роман вносит в  них проблемность, специфическую  смысловую незавершенность и  живой контакт с неготовой, становящейся современностью (незавершенным настоящим). Все эти явления, как мы увидим дальше, объясняются транспонировкой жанров в новую особую зону построения художественных образов (зону контакта с настоящим в его незавершенности), зону, впервые освоенную романом.

Конечно, явление романизации  нельзя объяснять только прямым и  непосредственным влиянием самого романа. Даже там, где такое влияние может  быть точно установлено и показано, оно неразрывно сплетается с непосредственным действием тех изменений в  самой действительности, которые  определяют и роман, которые обусловили господство романа в данную эпоху. Роман - единственный становящийся жанр, поэтому  он более глубоко, существенно, чутко  и быстро отражает становление самой  действительности. Только становящийся сам может понять становление. Роман  стал ведущим героем драмы литературного  развития нового времени именно потому, что он лучше всего выражает тенденции  становления нового мира, ведь это - единственный жанр, рожденный этим новым миром и во всем соприродный  ему. Роман во многом предвосхищал и  предвосхищает будущее развитие всей литературы. Поэтому, приходя к  господству, он содействует обновлению всех других жанров, он заражает их становлением и незавершенностью. Он властно вовлекает  их в свою орбиту именно потому, что  эта орбита совпадает с основным направлением развития всей литературы. В этом исключительная важность романа и как объекта изучения для теории и для истории литературы.

Историки литературы, к  сожалению, обычно сводят эту борьбу романа с другими готовыми жанрами  и все явления романизации  к жизни и борьбе школ и направлений. Романизированную поэму, например, они  называют "романтической поэмой" (это верно) и думают, что этим все сказано. За поверхностной пестротой  и шумихой литературного процесса не видят больших и существенных судеб литературы и языка, ведущими героями которых являются прежде всего жанры, а направления и  школы - героями только второго и  третьего порядка.

Теория литературы обнаруживает в отношении романа свою полную беспомощность. С другими жанрами она работает уверенно и точно - это готовый  и сложившийся объект, определенный и ясный. Во все классические эпохи  своего развития эти жанры сохраняют  свою устойчивость и каноничность; их вариации по эпохам, направлениям и  школам периферийны и не задевают их затвердевшего жанрового костяка. В сущности, теория этих готовых  жанров и до наших дней почти ничего не смогла прибавить существенного  к тому, что было сделано еще  Аристотелем. Его поэтика остается незыблемым фундаментом теории жанров (хотя иногда он так глубоко залегает, что его и не увидишь). Все обстоит  благополучно, пока дело не коснется романа. Но уже и романизированные жанры  ставят теорию в тупик. На проблеме романа теория жанров оказывается перед необходимостью коренной перестройки.

Благодаря кропотливому труду  ученых накоплен громадный исторический материал, освещен ряд вопросов, связанных с происхождением отдельных  разновидностей романа, но проблема жанра  в его целом не нашла сколько-нибудь удовлетворительного принципиального  разрешения. Его продолжают рассматривать  как жанр среди других жанров, пытаются фиксировать его отличия как  готового жанра от других готовых  жанров, пытаются вскрыть его внутренний канон как определенную систему  устойчивых и твердых жанровых признаков. Работы о романе сводятся в огромном большинстве случаев к возможно более полным регистрации и описанию романных разновидностей, но в результате таких описаний никогда не удается  дать сколько-нибудь охватывающей формулы  для романа как жанра. Более того, исследователям не удается указать  ни одного определенного и твердого признака романа без такой оговорки, которая признак этот, как жанровый, не аннулировала бы полностью.

Вот примеры таких "оговорочных" признаков: роман - многоплановый жанр, хотя существуют и замечательные  однопланные романы; роман - остросюжетный  и динамический жанр, хотя существуют романы, достигающие предельной для  литературы чистой описательности; роман - проблемный жанр, хотя массовая романная продукция являет не доступный ни для одного жанра образец чистой занимательности и бездумности; роман - любовная история, хотя величайшие образцы европейского романа вовсе лишены любовного элемента; роман - прозаический жанр, хотя и существуют замечательные стихотворные романы. Подобного рода "жанровых признаков" романа, уничтожаемых честно присоединенной к ним оговоркой, можно, конечно, привести еще немало.

Гораздо интереснее и последовательнее те нормативные определения романа, которые даются самими романистами, выдвигающими определенную романную разновидность  и объявляющими ее единственно правильной, нужной и актуальной формой романа. Таково, например, известное предисловие  Руссо к "Новой Элоизе", предисловие  Виланда к "Агатону", Вецеля к "Тобиасу  Кнауту"; таковы многочисленные декларации и высказывания романтиков вокруг "Вильгельма Мейстера" и "Люцинды" и др. Такие  высказывания, не пытающиеся обнять все  разновидности романа в эклектическом  определении, сами зато участвуют в  живом становлении романа как  жанра. Они часто глубоко и  верно отражают борьбу романа с другими  жанрами и с самим собою (в  лице других господствующих и модных разновидностей романа) на определенном этапе его развития. Они ближе  подходят к пониманию особого положения романа в литературе, несоизмеримого с другими жанрами.

Особое значение в этой связи получает ряд высказываний, сопровождавших создание нового типа романа в XVIII веке. Открывается этот ряд рассуждениями Филдинга о  романе и его герое в "Томе Джонсе". Его продолжением является предисловие  Виланда к "Агатону", а самым  существенным звеном - "Опыт о романе" Бланкенбурга. Завершением же этого  ряда является, в сущности, теория романа, данная позже Гегелем. Для всех этих высказываний, отражающих становление  романа на одном из его существенных этапов ("Том Джонс", "Агатон", "Вильгельм Мейстер"), характерны следующие требования к роману: 1) роман не должен быть "поэтичным" в том смысле, в каком поэтическими являются остальные жанры художественной литературы; 2) герой романа не должен быть "героичным" ни в эпическом, ни в трагическом смысле этого  слова: он должен объединять в себе как положительные, так и отрицательные  черты, как низкие, так и высокие, как смешные, так и серьезные; 3) герой должен быть показан не как  готовый и неизменный, а как  становящийся, изменяющийся, воспитуемый  жизнью; 4) роман должен стать для  современного мира тем, чем эпопея являлась для древнего мира (эта мысль со всею четкостью была высказана Бланкенбургом  и затем повторена Гегелем).

Все эти утверждения-требования имеют весьма существенную и продуктивную сторону - это критика с точки  зрения романа других жанров и их отношения  к действительности: их ходульной  героизации, их условности, их узкой  и нежизненной поэтичности, их однотонности и абстрактности, готовости и  неизменности их героев. Здесь дается, в сущности, принципиальная критика  литературности и поэтичности, свойственных другим жанрам и предшествующим разновидностям романа (барочному героическому роману и сентиментальному роману Ричардсона). Эти высказывания подкрепляются  в значительной мере и практикою  этих романистов. Здесь роман - как  его практика, так и связанная  с нею теория - выступает прямо  и осознанно как критический  и самокритический жанр, долженствующий обновить самые основы господствующей литературности и поэтичности. Сопоставление  романа с эпосом (и противопоставление их) является, с одной стороны, моментом в критике других литературных жанров (в частности, самого типа эпической  героизации), с другой же стороны, имеет  целью поднять значение романа как  ведущего жанра новой литературы.