Драматургия С.Я. Маршака

И еще одна драгоценная для всякой сказки черта есть в драматургии  Маршака. Пишет ли он про добрых и  злых людей, про добрых и злых зверей, про добрые и злые силы природы - всюду у него волшебное и реальное, причудливое и простое, фантастическое и обыкновенное то и дело переплетаются  между собой.

Маршак-драматург всегда оставался  на почве реальности. Правда, противопоставление добра и зла, как того требуют  законы сказки, у него часто носит  символический характер, но сами герои  пьес Маршака не превращаются в символы. Они сохраняют верность живой  действительности, хотя в то же время  по-сказочному традиционны. И тут  мы касаемся одной любопытной особенности  драматургии Маршака. Линия поведения  героев, их характеры заранее определены сказочным сюжетом: и падчерица  из "Двенадцати месяцев", и храбрый  солдат Иван Тарабанов из "Горя бояться - счастья не видать", да и многие другие герои маршаковских сказок действуют  именно так, как им полагается по сказочной  традиции. И в то же время речи и поступки их неожиданны, причудливы, вполне индивидуальны. Маршак отлично  знает, насколько емки, подвижны, глубоки  подлинно сказочные образы, и поэтому  смело берется за их раскрытие  и развитие.

Маршак любит веселую игру реплик. В пьесе "Умные вещи" посол  из тридевятого царства, тридесятого  государства изъясняется задорным языком детской дразнилки. Весело распоряжаясь словом, дети с удовольствием выкрикивают звонкие, озорные, заумные слова: "Анзы-дванзы, трынзы-волынзы". И посол иностранной державы, почтительно кланяясь царю, бойко несет забавную околесицу: "Гейгó-лейгó трэнта-варэнта".

В чисто сказочную речь Маршак любит  вставлять и живые, бытовые обороты. Когда Горе, впервые появляясь  перед солдатом, злорадно предупреждает: "Я - твое Горе-злосчастье... Меня царь в придачу тебе дал. К табакерочке... Теперь я за тобою повсюду ходить буду", - солдат просто отвечает: "Ну и ходи себе". Подобно тому как  в образах сказочных героев Маршака  волшебное соединяется с простым, реально ощутимым, так и в диалоге  чередуются сказочное и бытовое. И благодаря этому, видя на сцене  или читая сказку Маршака, мы как  бы одновременно чувствуем себя и  в сказочном и в реальном мире.

Братья-месяцы Декабрь и Январь разговаривают у него, словно рачительные  руководители какого-нибудь большого лесхоза. "Вот, брат, принимай хозяйство, - говорит Декабрь. - Как будто  все у меня в порядке. Снегу  нынче довольно: березкам по пояс, соснам по колено. Теперь и морозцу разгуляться  можно - беды уж не будет". - "Спасибо, брат, - отвечает Январь. - Видать, ты славно поработал..."

А часто диалог в пьесах Маршака  становится средством острой сатирической характеристики персонажей. Стоит хотя бы вспомнить сцену царской охоты.  Передадим слово персонажам пьесы:

Г е н е р а л. Как не быть дичи, ваше величество! Полным-полно. Там  тетерев токует, а здесь куропаточка  сидит. Соблаговолите обратить всемилостивейшее внимание вон на ту веточку... Чуть-чуть правее... Нет, немного левее. Извольте стрелять, ваше величество!

Царь спускает курок.

Н а ч а л ь н и к   с т р а ж и. Вот это выстрел!

Ц а р ь. Нет, осечка!.. А что, птица  все еще на ветке сидит или, может, улетела?

Г е н е р а л. Сидит, ваше величество! Очумела со страху.

Ц а р ь. Очумела? Это хорошо! Ну-ка, еще разок попробуем. (Стреляет.) Что, все еще сидит?

Г е н е р а л. Никак нет, ваше величество. Кувырком полетела. В  самую точку попасть изволили.

В с е. Ура! Ура!

Н а ч а л ь н и к   с т р а ж и (приносит царю подстреленную куропатку). Честь имею поздравить, ваше величество. Славная куропатка, жирненькая, молоденькая!

Ц а р ь. А ведь я десять лет  ружья в руки не брал. Все недосуг  было!

Но тот же простодушный и глуповатый царь-самодур теряет свое традиционное обличие и приобретает живые  человеческие черты, когда Горе-злосчастье опустошает дворец, а самого царя оставляет  одиноким и беспомощным.   На минуту читателям и зрителям даже становится его жалко. Но только на минуту. Узнав, что от Горя-злосчастья можно избавиться, отдав его кому-нибудь в придачу, царь нагло и коварно обманывает верного присяге солдата-часового. Горе переходит к солдату, а царь в горностаевой мантии и короне отправляется принимать парад.

Впрочем, и другие персонажи пьесы, передающие по кругу, как в игре, Горе-злосчастье, становятся на короткое время человечнее, когда Горе оказывается  у них за плечами. Очевидно, эти  метаморфозы нужны были автору не только для развития психологической  игры, но и для того, чтобы его  герои были не традиционными театральными масками, а живыми людьми, с изменчивыми  и многогранными характерами.

Единственным человеком, который  не поддается Горю и даже не пытается навязывать его обманом своим  ближним, оказывается солдат Иван Тарабанов. Он разговаривает с Горем весело, лукаво и презрительно. В конце  концов Горе, испугавшись дальнего похода, который ему предстоит  проделать вместе с солдатом, униженно ползает в ногах у Тарабанова, умоляя отдать его кому-нибудь.

Приемы веселой детской игры, когда персонажи пьесы незаметно  подсовывают друг другу Горе-злосчастье, - дровосек купцу, купец царю, царь солдату (а в "Умных вещах" перехватывают  друг у друга волшебные вещи), понадобились Маршаку, конечно, не случайно. Если игре в детской книге вообще отводится важная роль, то больше всего  такой занятной, причудливой игры должно быть именно в детском театре. Маршак это понял уже в самых  первых своих драматургических опытах, то выводя в пьесах неутомимого затейника-козла, то показывая на сцене пожар в  кошкином доме и как бы приглашая  юных зрителей стать соучастниками  борьбы с огнем.

 Прошло много лет после смерти С. Я. Маршака, но его произведения для детей живут, переиздаются не только в нашей стране, но и за рубежом. Поэт и сейчас в едином строю с теми, кто создает общую мировую литературу для растущего поколения.

Сказки Маршака, как и лучшие народные сказки, всегда несут важные моральные идеи, но сами эти идеи не становятся чем-то вроде аккуратных табличек, прибитых гвоздями к живому дереву, от которых дерево только чахнет и сохнет. И читатель или зритель  охотно, доверчиво идет за сказочником, зная, что его не будут душить поэмою в углу и не станут читать ему скучную и плоскую мораль.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

3. В сказке "Двенадцать месяцев" два главных характера - Падчерица и Королева. И, как в музыкальном произведении, здесь живут две темы, попеременно выходя на первый план. Эти темы очень различны по тональности: одна - грустная, сдержанная, поэтическая; другая - веселая, озорная, язвительная, но они не существуют друг без друга. И дело здесь не только в сюжетной сопряженности характеров Падчерицы и Королевы. Связь этих характеров гораздо органичнее.

Собственно, "Двенадцать месяцев" - это сказка про двух сирот. У  одной из них, у Падчерицы, - горькое  сиротство. Злобная и скупая Мачеха (ситуация, традиционная для фольклора  разных народов) держит ее в черном теле; мучит непосильной работой  да еще попрекает куском хлеба: "Утром  кусок, да за обедом краюшка, да вечером  горбушка. Сколько это в год  выйдет - посчитай-ка».

У Королевы, ровесницы Падчерицы, - совсем иное житье. Смерть родителей  принесла ей полную свободу, власть над  всеми окружающими, и это ее необычайно тешит. Но если подумать, то и Королева в беде, конечно несоизмеримой  с бедой Падчерицы, но все же в  беде.

Все это - и сходство бед, и их несоизмеримость - Маршак дает нам почувствовать  сразу же, с самого начала сказки. Вот как разговаривают встретившиеся  в лесу Падчерица и старый Солдат.

"Падчерица. Неужто королева еще в куклы играет?

Солдат. Отчего же ей не играть? Она хоть и королева, а не старше тебя.

Падчерица. Да я-то уж давно не играю.

Солдат. Ну тебе, видать, некогда, а у нее время есть. Над ней-то ведь никакого начальства нет. Как померли ее родители - король с королевой, - так и осталась она полной хозяйкой и себе и другим.

Падчерица. Значит, и королева у нас сирота?

Солдат. Выходит, что сирота.

Падчерица. Жалко ее.

Солдат. Как не жалко! Некому поучить ее уму-разуму. Ну, твое дело сделано. Хворосту на неделю хватит. А теперь пора и мне за свое дело приниматься, елочку искать, а то попадет мне от нашей сироты. Она у нас шутить не любит».

Да, Маршак сердится на свою Королеву, но нет-нет да и улыбнется ее проделкам. Смеется над ней, но нет-нет да и пожалеет ее: ведь и впрямь "некому ее поучить уму-разуму". И сама Королева в его пьесе - не грозная  властительница, а просто живая, остроумная, но ужасно избалованная четырнадцатилетняя девочка, которой еще не довелось хлебнуть лиха, которая еще не научилась, уважать трудовых людей, которой  вскружила голову ее ранняя свобода.

В прологе к "Обыкновенному чуду" Шварц говорил о своем Короле: "В сказке сделан он королем, чтобы  черты его характера дошли  до своего естественного предела". То же и в "Двенадцати месяцах": и девчоночью лень, и избалованность, и капризность лучше всего  было высмеять, сделав обладательницу этих недостатков Королевой, - так, чтобы  они дошли "до своего естественного  предела".

Но, в отличие от Шварца, Маршак высмеивает в Королеве куда более  безобидные пороки - ведь Королева еще  девочка. И только один раз он как  бы приоткрывает нам перспективу, показывая, куда может завести симпатичную  Королеву такое воспитание.

"Канцлер. ...А теперь позволю себе попросить вас начертать.

Королева. Опять начертать!

Канцлер. Только вашу высочайшую резолюцию на этом ходатайстве.

Королева (нетерпеливо). Что же я должна написать?

Канцлер. Одно из двух, ваше величество: либо "казнить", либо "помиловать".

Королева (про себя). По-ми-ло-вать... Каз-нить... Лучше напишу "казнить" - это короче".

"Нечего сказать, короче", - тяжело вздыхает старый Профессор,  учитель Королевы. Вздыхает, но поделать  ничего не может.

Тут уже, конечно, не до смеху. Но, в  общем, Маршак не собирается делать Королеву злодейкой. Более того, не без его  лукавой помощи зритель-ребенок  то и дело сочувствует Королеве: слишком она остроумна и жизнедеятельна. Даже когда она хочет выглядеть  величественной властительницей, в  ней то и дело проглядывает детское; она по-девчоночьи смешлива и насмешлива; она любит, чтобы все было, как  ей хочется, но если уж приходится признать, что "высочайший указ" оказался дурацким, она тут же находит наивную  и хитроумную увертку: "А вы чего всякого дурацкого слова слушаетесь? Знаете же, что я еще маленькая!.."

Королева ужасно не любит учиться, но и здесь нам трудно обойтись без сочувствия: уж больно скучен ее Профессор. И когда Королева решила взбунтоваться и Профессор дал  клятву никогда больше не спорить  с "ее величеством", - тут уж любой  маленький зритель, забыв уроки  благонравия, будет ликовать вместе с Королевой.

"Королева. Клянетесь жизнью? Ну хорошо. Тогда давайте продолжать наш урок. Спросите у меня что-нибудь. (Садится за парту.)

Профессор. Сколько будет шестью шесть, ваше величество?

Королева (смотрит на него, наклонив голову на бок). Одиннадцать.

Профессор (грустно). Совершенно верно, ваше величество. А сколько будет восемью восемь?

Королева. Три.

Профессор. Правильно, ваше величество. А сколько будет.

Королева. Сколько да сколько! Какой вы любопытный человек. Спрашивает, спрашивает... Лучше сами расскажите что-нибудь интересное".

Бунт против скучного учителя - что  может быть заманчивее! И что еще  таит в себе такие ресурсы юмора?

А Королева и впрямь попала в положение, в котором она может как  угодно потешаться над взрослыми. И  это не только смешно, но в данном случае и оправданно. Ведь взрослые, окружающие Королеву, в лучшем случае только скучны и лицемерны, - как  ее воспитательница Гофмейстерина, жеманная старая дева. Но они еще и скупы, и жестоки, и трусливы, - как Канцлер, как Королевский прокурор, как Начальник королевской стражи.

Да и Профессор поначалу не вызывает никакой симпатии. Он учит Королеву прилежности и добру, а сам  беспомощен даже в малом, педантичен и оторван от живой жизни. Когда  садовники приносят Королеве цветы, Профессор признается: "Я знаю только латинские названия растений. Это, насколько я помню, - пеония альбифлора, а это - гидрангия опулоидес".

И даже когда Королеве взбрела в  голову уж вовсе сумасбродная мысль: отменить старый календарь и отыскать в зимнем лесу подснежники, а Профессор  не устает повторять, что "так не бывает", - даже тут мы больше сочувствуем  Королеве, ее вере в чудо, в необыкновенное - вере, которая свойственна всем детям земли.

И очень смешон Профессор, растерянный, но все же упрямо стоящий на своем, когда Старуха и Дочка приносят во дворец корзину подснежников.

"Королева. Я всегда права, дорогой профессор. Зато вы на этот раз ошиблись. Вот вам подснежник, хоть, по-вашему, их зимой не бывает.

Профессор. (пристально разглядывая цветок). Благодарю вас, ваше величество... Не бывает!"

Но в том-то и состоит художественная смелость Маршака, что он, обеспечив  маленькую Королеву нашим сочувствием, казалось бы, обезопасив ее от нашего осуждения, сам разоблачает ее избалованность и беспечную жестокость. Как только она вместе со своим окружением попала в беду, где по-настоящему и проявился  характер каждого, так сразу же поменялась местами со своим Профессором.

Он пожалел Падчерицу, когда  Королева была к ней жестока, и  даже забыл о своей вечной боязливости: "Это недостойный поступок, ваше величество!" А когда все придворные в ужасе бросились от вышедшего  из чащи Медведя, только двое - старый Солдат да Профессор - кинулись на помощь Королеве. И пусть учитель и сейчас смешон и неловок ("Профессор на бегу грозит Медведю пальцем"), но наши симпатии уже на его стороне.