Автор работы: Пользователь скрыл имя, 26 Апреля 2014 в 17:37, реферат
Александр Александрович Бестужев (псевдоним Марлинский, 23 октября (03 но-ября) 1797 г. — 07 июня (19 июня) 1837 г.) — прозаик, критик, поэт. Второй сын извест-ного радикального писателя А. Ф. Бестужева. До десяти лет учился дома. В 1806 г. его отдали в Горный кадетский корпус, где он не проявил большого интереса к точным наукам, но увлекся словесностью. Не закончив курса обучения, Бестужев в 1819 г. поступил юнкером в лейб-гвардии драгунский полк и через год был произведен в офицеры. Полк, в котором служил Бестужев, стоял под Петергофом, в местечке Марли (отсюда и псевдоним — Марлинский). Здесь и началась литературная деятельность Бестужева: в 1818 г. он дебютировал в печати переводами стихотворных и исторических сочинений, а затем и критическими статьями.
Александр Александрович Бестужев (псевдоним Марлинский, 23 октября (03 ноября) 1797 г. — 07 июня (19 июня) 1837 г.) — прозаик, критик, поэт. Второй сын известного радикального писателя А. Ф. Бестужева. До десяти лет учился дома. В 1806 г. его отдали в Горный кадетский корпус, где он не проявил большого интереса к точным наукам, но увлекся словесностью. Не закончив курса обучения, Бестужев в 1819 г. поступил юнкером в лейб-гвардии драгунский полк и через год был произведен в офицеры. Полк, в котором служил Бестужев, стоял под Петергофом, в местечке Марли (отсюда и псевдоним — Марлинский). Здесь и началась литературная деятельность Бестужева: в 1818 г. он дебютировал в печати переводами стихотворных и исторических сочинений, а затем и критическими статьями.
В 1818-1822 гг. Бестужев выступает как поэт, переводчик и критик, близкий к карамзинистам и арзамасцам. Он мечтает о своем печатном органе и задумывает издание альманаха «Зимцерла», но не получает разрешения властей. В это время он пишет послание «К К<реницын>у», «Подражание первой сатире Буало», «К некоторым поэтам» и переводит отрывки из «Мизантропа» Мольера и «Метаморфоз» Овидия. Широкую известность приносят Бестужеву его критические статьи о переводе П. А. Катенина трагедии Расина «Эсфирь» и о «Липецких водах» А. А. Шаховского, помещенных в «Сыне Отечества» (1819). Выступления Бестужева были замечены: в 1820 г. его избрали членом Вольного общества любителей словесности, наук и художеств, а затем и Вольного общества любителей российской словесности. Значительно расширились его литературные знакомства: он подружился с Дельвигом, Баратынским, Рылеевым, Вяземским, переписывался с Пушкиным.
Тогда же Бестужев пробует себя в жанре путешествия. В 1821 г. он публикует «Поездку в Ревель», навеянную прибалтийскими впечатлениями. Особенностью произведения стало сочетание прозаического текста со стихами, обилие рассуждений на самые разные, в том числе и литературные, темы, непринужденность общения с читателем, который мог ощутить наблюдательность автора и его остроумие.
С января 1825 г. Бестужев стал одним из наиболее активных членов Северного общества. Как и большинство декабристов, Бестужев сначала был приверженцем конституционной монархии, а затем сторонником республики. Вместе с Рылеевым он издает альманах «Полярная звезда» (1823-1825), сыгравший большую роль в пропаганде декабристских идей.
Альманах «Полярная звезда» собрал большие литературные силы. Его значение заключалось как в том, что Бестужев и К. Рылеев стали платить авторам гонорар, т. е. способствовали профессионализации литературы, так и в направлении, определяемом в значительной степени критическими статьями Бестужева. В критических обзорах («Взгляд на старую и новую словесность в России», 1823; «Взгляд на русскую словесность в течение 1823 года», 1824; «Взгляд на русскую словесность в течение 1824 и начала 1825 годов», 1825) Бестужев ратовал за национальную самобытность литературы, ее прочную связь с политическими идеями современности, за романтизм, означавший для него свободу человеческого духа, полноту и естественность выражения чувств. Явный интерес к истории проявляется у Бестужева в жанре повести («Роман и Ольга», «Изменник», «Листок из дневника гвардейского офицера», «Замок Нейгаузен», «Ревельский турнир», «Замок Венден», «Замок Эйзен» — авторское название «Кровь за кровь»), которая проясняет существенные особенности романтизма Бестужева. Романтизм стал для писателя знаменем свободолюбия и общественного протеста. 14 декабря 1825 г. Бестужев агитировал в Московском полку, и благодаря его энергии полк первым вышел на Сенатскую площадь. После разгрома восстания Бестужева приговорили к 20 годам (срок сокращен до 15 лет) каторжных работ, а затем ограничились ссылкой в Сибирь. До июля 1829 г. он находился на поселении в Якутске. С августа того же года Бестужев был определен рядовым в действующую армию на Кавказ. В боях он показал чудеса храбрости и военного искусства. Неоднократно был представлен к наградам, но всякий раз следовал неизменный отказ императора. И только в 1836 г. ему был присвоен офицерский чин, который он «выстрадал и выбил штыком». Бестужев попытался перейти на статскую службу, так необходимую для занятий литературой, но ему отказали и в этом. В 1837 году в бою за мыс Адлер Бестужев был убит.
Романтические повести принесли Бестужеву всероссийскую известность, которая превзошла, по мнению большинства тогдашней молодежи, даже славу Пушкина. Им зачитывались все, его произведения выходили большими по тем временам тиражами, многие его повести инсценировались. Бестужев остался верным романтизму до конца, о чем свидетельствует и его знаменитая критическая статья «О романе Н. А. Полевого «Клятва при гробе господнем» (1833). В ней автор торжественно провозгласил победу романтизма. По словам Белинского, Бестужев «пролетел в литературе ярким метеором, который на минуту ослепил всем глаза и — исчез без следа...». Но в той же рецензии 1847 г. на собрание сочинений Бестужева Белинский поправил свой суровый приговор: «...Марлинский навсегда останется замечательным лицом в истории русской литературы... Его сочинения останутся навсегда любопытным памятником той литературной эпохи, которая так резко отразилась в них».
Декабристская литература выдвинула из своих рядов писателя, ориентальные повести и очерки которого сыграли огромную роль в окончательном утверждении темы Кавказа в России, оказавшись одновременно и высшим достижением русского романтизма, и преддверием русского реализма. Речь идет об А. А. Бестужеве-Марлинском. В его многочисленных прозаических произведениях тема Востока достигла своего высшего успеха. Достаточно известный еще в 1820-е гг., после появления своих ориентальных произведений в 1830-е гг. он был провозглашен "русским Бальзаком", "Пушкиным в прозе". "В эту эпоху... не Пушкин, не Грибоедов и не "Вечера на хуторе" тревожили умы и внушали всеобщий интерес. Публика охладела на время к Пушкину, с жаром читала Марлинского...", - писал Аполлон Григорьев [1].
На Кавказе Марлинский прожил около восьми лет и благодаря этому имел возможность хорошо ознакомиться с бытом, нравами и условиями жизни местных народов, став одним из крупнейших знатоков "русского Востока" своего времени: "О горах и горцах Бестужев для своего времени знал больше, чем кто-нибудь другой: свои личные впечатления, получаемые им во время многочисленных походов и опасных экспедиций, он систематически и даже с некоторой долей педантизма проверял и обосновывал в чтении специальной литературы" [2]. Ознакомившись с кавказскими произведениями не только русских, но и иностранных авторов и считая, что даже Пушкин лишь "приоткрыл занавес" таинств этого края [3], Марлинский решил показать русскому читателю подлинный Кавказ. В двух планах (очерковом и художественном) осваивая Кавказ, он во многом оказался первооткрывателем. Причем это касается как содержания кавказских произведений писателя-декабриста, так и их жанра.
Используя различные очерковые жанры, писатель в каждый из них внес нечто новое, оригинальное. Так, письма Марлинского не направлены какому-либо определенному лицу; характерно, что "Письма из Дагестана" вообще не имеют адресата. Что же касается "Письма к доктору Эрману", то "адресат" его, некий доктор Г. А. Эрман, "о существовании письма Бестужева... узнал лишь после его опубликования" [4]. Зарисовки Марлинского больше похожи на новеллы: не случайно некоторые исследователи рассматривают их как беллетристику.
Особый интерес представляют кавказские путевые очерки Марлинского, поскольку они создавались в самый период расцвета этого жанра. И по форме и по содержанию они выделяются в русской литературе "путешествий", причем своеобразно уже их название. Еще в начале XIX в. по традиции, идущей от Н. И. Новикова ("Отрывок из путешествия в ***" И. Т.) и А. Н. Радищева ("Путешествие из Петербурга в Москву"), в русской литературе "путешествий" было принято выделять в заглавии произведения место назначения поездки. Подобная традиция сохранила свою силу и в русской кавказской очеркистике 20-х - 30-х гг. XIX в. (анонимная "Поездка в Грузию", "Поездка на Кавказ" Х...Ш..., "Путешествие в Арзрум" А. С. Пушкина и т. д.). Марлинский, нарушая эту традицию, не дает своим путевым запискам общего названия, подчеркивающего пункт назначения автора, а разделяет их на несколько подглавок, заглавия которых фиксируют тот или иной отрезок пройденного пути. Поэтому, хотя путевые очерки Марлинского представляют собой путевые записки одной и той же поездки - переезда из Дербента в Тифлис, они печатаются разрозненно и по традиции рассматриваются в литературоведении как самостоятельные, а потому мелкие, малозначительные произведения. Такое мнение неверно.
В 20-х - 30-х гг. XIX в. многие авторы восточных "путешествий" разделяли свои произведения на главы, в каждой из которых повествовали об отдельном периоде поездки.
Причем одни авторы, построившие свои произведения по приему "Писем русского путешественника" Н. М. Карамзина в форме путевого дневника, отмечали каждую новую главу записью от следующего дня (Н. А. Нефедьев, Н. Б. Голицын, В. Х-ский, Х...Ш...), другие либо разделяли главы нумерацией (анонимный автор "Поездки в Грузию"), либо предпосылали ей краткую аннотацию (С. М. Броневский [5], Г. В. Гераков, А. С. Пушкин), но все эти произведения объединялись общим заголовком.
Идя своим путем, Марлинский посвящает каждому отрезку пути отдельно озаглавленный и, на первый взгляд, вполне самостоятельный путевой очерк. Названия их часто отмечают преодоленные автором части пути: "Прощание с Каспием", "Путь до города Кубы", "Горная дорога из Дагестана в Ширван через Кунакенты", "Последняя станция к старой Шамахе", "Переезд от с. Топчи в Куткаши", "Дорога от станции Адмалы до поста Мугансы". Как видно из перечисленных названий, путевые записки Марлинского не охватывают всю его поездку, обрываясь на середине. Причина этого, по-видимому, в том, что писатель приступил к работе над повестью "Мулла-Нур", первые штрихи которой очерчены именно в данных путевых записках.
Путевые очерки Марлинского создавались в начале 30-х гг. XIX в., когда А. С. Пушкин еще продолжал работу над "Путешествием в Арзрум" (1), и потому у писателя-декабриста фактически не было достойных предшественников, на опыт которых он мог бы опираться. И симптоматично, что поиски Пушкина-очеркиста и Марлинского-очеркиста шли в одном и том же направлении: в их путевых очерках, которые создавались почти одновременно, при всем разнообразии творческих методов писателей, имеются сходные моменты, которые в дальнейшем получат свое развитие в сочинениях русских очеркистов второй половины XIX в.
Так, известно, что в "Путешествии в Арзрум", как и в художественных произведениях, Пушкиным использован композиционный "прием возвращения", когда "конец гармонирует с началом" (В. Г. Белинский). Марлинский в путевых очерках также использует этот прием, но поскольку его "путешествие" состоит из отдельных озаглавленных очерков, то конец каждого из них гармонирует с началом следующего (2). Путевые записки Марлинского начинаются очерком "Прощание с Каспием". Автор не может отправиться в дальнюю дорогу, не попрощавшись с Каспием, своим "единственным другом в несчастьи" [6], с Дербентом, где он провел четыре долгих года. Марлинский прощается с ними, как с друзьями, и не стыдится своих слез. Конец этого очерка повествует о волнении моря, о волнах, едва не заливших автора вместе с его конем [6, с. 178]. О волнах, но уже не Каспия, а впадающей в него реки Самур, повествуется в начале следующего очерка "Путь до города Кубы". И здесь волны хотят поглотить автора с его конем, и здесь он благополучно выбирается на сушу [6. с. 179]. В конце очерка автор, простившись с Кубой, садится на коня: "Печать приложена, и кони уже у крыльца. Прощай, душа Кубушка. Очень мила ты: но если тебе не вздумается пожаловать ко мне в гости, в гости к тебе я уж, конечно, не приеду" [6, с. 201]. Соответственно, в самом начале следующего очерка - "Горная дорога из Дагестана в Ширван через Кунакенты" - он уже сходит с коня: "Долой с коня! Нет возможности держаться в седле по такой крути" [6, с. 202]. В конце "Горной дороги из Дагестана в Ширван через Кунакенты" Марлинский устами погонщика передает местную народную сказку о том, что однажды мужик черта перехитрил [6, с. 207-208], и соответственно в начале следующего очерка говорит о "чертовской дороге" [6, с. 209]. Конец этого очерка ("Последняя станция к старой Шамахе"), где повествуется о тихой и спокойной верховой езде автора и погонщика [6, с. 217], перекликается с началом "Переезда от с. Топчи в Куткаши": "Колыбельною иноходью шла моя лошадь" [6, с. 218]. В конце названного очерка автор после долгих приключений "спит как убитый" [6, с. 225], и потому начало следующего очерка "Дорога от станции Алмалы до поста Мугансы" напоминает сон: "Казалось, холмы несли меня вперед своею земною зыбью, принесли и отхлынули с берега валом" [6, с. 226].
В конце последнего очерка автор вновь готовится сесть на коня: "борзый конь взвился подо мною" [6, с. 237], и можно с полной уверенностью сказать, что следующий очерк, будь он написан, начался бы с описания верховой езды. Таким образом, "приемом возвращения" Марлинский как бы соединяет отдельные кавказские путевые очерки в единое "путешествие".
Рассматривая путевые очерки писателя в качестве единого произведения, нельзя не заметить, что первый из них - "Прощание с Каспием" - несколько выпадает из общего четкого ансамбля. Действительно, если в пяти следующих очерках описана собственно поездка, то в "Прощании с Каспием" никакой поездки нет: здесь описываются те мысли и переживания, с которыми автор отправляется в путь. Поэтому, думается, "Прощание с Каспием" было задумано автором как своеобразное предисловие, пролог, знакомящий читателей с душевным состоянием автора накануне поездки. Кстати, подобного рода предисловия встречаются в подавляющем большинстве "путешествий" прошлого века. Непосредственно после "Прощания с Каспием" следует очерк "Путь до города Кубы", которому предпослан эпиграф из Виктора Гюго: "Исполнение фальшиво, но песня правдива" [6, с. 179] (3). Этот эпиграф как нельзя лучше раскрывает содержание последующих очерков. С одной стороны, Марлинский со свойственной ему скромностью неоднократно заявляет в них о "слабости" своего пера, т. е. "фальшивости" исполнения [6, с. 185, 189], с другой стороны, в конце "Пути до города Кубы" (очерка, с которого, как мы видели, начинается поездка) Марлинский говорит: "...горы моих товарищей сочинителей походят на чердаки... а мне хочется прочесть их в оригинале" [6, с. 201]. Это стремление к "оригиналу", стремление к правдивому, достоверному, а где-то и к документальному изображению виденного - одна из отличительных сторон "путешествия" Марлинского.
Стремление к правдивости изображения ощущается как в точности и достоверности сведений историко-статистического, экономического и лингвистического характера, так и в подробностях передачи фольклорно-этнографического материала. В очерках Марлинского скрупулезно переданы обряды и обычаи жителей Кавказа, тщательно описаны их одежда и оружие, записаны и прокомментированы местные легенды и сказки. Так, в "Горной дороге из Дагестана в Ширван через Кунакеты" сначала упоминается местная легенда о том, что создатель чертова моста, построив его, сам сбежал "в отчаянии от смелости и хитрости человека" [6, с. 206], а затем излагается местная народная сказка о мужике и черте. В "Последней станции к старой Шамахе" сделана отметка и оставлено место для другой сказки - "Череп-часовой". Интерес писателя к фольклорным жанрам не случаен: он помогает ему постичь местное население, поскольку, по его мнению, "приличнейшая наука для человека есть человек" [6, с. 186]. Попытки узнать местное население Марлинский делал и в своем первом кавказском очерке "Письмо к доктору Эрману" (1831) и не оставлял их в путевых очерках 1834-1836 гг. Эти многолетние поиски помогли ему одним из первых в русской литературе прийти к мысли о необходимости решения кавказской проблемы, остро стоящей в 1820-1830-х гг., мирным путем: "Дайте Кавказу мир и не ищите земного рая на Ефрате... - он здесь, он здесь!" [6, с. 228].