Педагогические взгляды Иоганна Фридриха Гербарта

                                          Основные идеи нравственности, по Гербарту

Основных  идей, определяющих в совокупности нравственность, Гербарт насчитывает пять: 1) Идея внутренней свободы или согласия воли с собственным разумением, убеждением (Einsicht); 2) Идея совершенства или полноты стремлений в личности человека; 3) Идея благорасположения или гармонии воли с другими; 4) Идея права или соглашения воль на случай конфликтов и 5) Идея справедливости, как воздаяния за хорошие и дурные поступки.

Согласно  первой идее, непосредственно нравится всем согласие воли с внутренним разумением, убеждением человека, нравится цельность  человека, если только эта цельность  не противоречит другим этическим основным идеям, - напр., цельный характер злодея. Но даже и в этом случае, прорываясь сквозь отвращение под действием  других идей, цельность личности, все-таки, производит свое впечатление. Даже и  самому себе кажется жалким тот человек, у которого воля расходится с суждением. Вторая идея, - идея совершенства требует  от человека полноты жизни, полноты  стремлений. Эта полнота стремлений заключает в себе три момента, которыми и исчерпывается содержание этой идеи, именно: напряженность или  интенсивность воли, распространение  воли на возможно большее число предметов  или экстенсивность (многосторонность) воли и, наконец, сорганизованность воли, или упорядоченность (сконцентрированность) ее стремлений. Нам нравится личность с сильной и организованной энергией, при многосторонности интересов. Идея совершенства имеет особенное значение в педагогике Гербарта: «она - первая, которая требует к себе внимания воспитателя». На ней основывается в воспитании требование возбуждения энергии умственных стремлений или интереса и многосторонности их, при организованности. Согласно третьей идее, идее благорасположения, вызывает нравственное одобрение воля, направленная к доставлению другим лицам блага, благодаря чему устанавливается гармония между своей волей и чужими. На случай нарушения гармонии между волями, в человечестве выработались еще идеи права и справедливости. Всякий конфликт воль разрешается согласно указанию выработанного добровольным соглашением права. Отсюда, далее, во взаимоотношении воль, или в обществе, та воля, которая служит гармонии воль или на пользу общества, по идее справедливости, заслуживает награды соразмерно ее трудам, а воля, нарушающая гармонию и создающая конфликт, вопреки установленному праву, подлежит общественному наказанию.

Как очевидно, первые две идеи определяют достоинство индивидуума самого по себе, даже если бы он жил и вне  общества, а последние три касаются взаимоотношений между людьми. В  сознании и самопроникновении этими идеями или идеалами и заключается высшая нравственность человека, и осуществляется нравственная красота воли и жизни. При чем человек, проникаясь этими идеалами, «находит», - по Гербарту, - «в них ту сладкую привлекательность, о которой так часто говорит Платон, а не деспотическую принудительность, к которой привыкли после категорического императива (морального закона) Канта».

Таким образом, и в этике, как в психологии, Гербарт отыскивает простейшие отношения, из соединения и переплетения которых объясняются, по нему, как разнообразные сложные психические движения, так и сложные объекты этической оценки и сами эти оценки. И как в психологии все разнообразие душевной жизни сводится к борьбе и гармонии простейших ее элементов- представлений, так и в этике всю этичность (то, что захватывается нравственной оценкой) Гербарт хотел бы свести к гармонии или дисгармонии волевых отношений, хотя это ему и не удается.

                                  Этика Гербарта в отношении к этике Канта

Не  трудно видеть существенную разницу  между этикой Гербарта и этикой Канта. По Канту, воля сама в себе, чистая воля имеет закон, которым она должна определяться и который составляет основу нравственности. Мысль об автономии нравственной воли составляет основное зерно Кантовской этики. По этой мысли, для воли нет высшего закона, как закон, лежащий в ней самой: и в каждом отдельном эмпирическом проявлении воли, определяемом теми или другими эмпирическими мотивами (напр., пойти ли мне в театр, или исполнить свой долг по приготовлению уроков, обмануть ли кого и получить выгоду или сказать правду, хотя и потерпеть материальный ущерб), воля должна согласоваться с собственным законом, с самой собой, как чистой волей. Гербарт не знает и не признает автономной воли. Он полагал, что воля не может судить и оценивать саму себя, и вместо чистой воли, с ее всеобщим формальным, нравственным принципом указывает на вкус, который производит оценку явлений или отношений воли, Гербарт думал, что воля может быть только объектом нравственной оценки, только оцениваемым и судимым, а не оценивающей и судящей. Потому что он просмотрел различие, которое выставил Кант относительно воли, различие между чистой волей, волей вне эмпирического проявления в частных «волениях», или волей трансцендентальной, и частными, множественными эмпирическими проявлениями воли. Мы судим и этически оцениваем волю, как она сказывается в последних проявлениях, но не судим волю надэмпирическую, чистую волю. Последняя же, по Канту, и есть единственно компетентный судья эмпирической воли. Она требует, повелевает (категорический императив), чтобы эмпирическая воля не расходилась, а согласовалась с чистым законом ее ума, волевого ума, (недаром же Кант и называет волю чистым практическим разумом), все равно как наше теоретическое мышление требует, чтобы частные эмпирические проявления мышления (в суждениях и умозаключениях) согласовались с законами, лежащими в нем, законами мышления (логики). Просмотрел же Гербарт чистую волю с ее законом, с точки зрения которого и оцениваются эмпирические движения воли, под влиянием своей психологии. Для него воля - только волевые - частные проявления, только желания, возникающие из борьбы представлений. Само собой разумеется, что эти частные проявления не могут быть сами себе судьей.

Далее, в этике Канта совершенно исключен элемент удовольствия, как определяющий элемент нравственности. Совершенно вне всякой зависимости от элемента приятности, нравленья (Gefallen), закон чистой воли требует от человека в каждом конкретном (эмпирическом) действии согласоваться с ним, как законом своей чистой воли, обеспечивающим сознанию человека внутреннюю свободу. Так же, как законы логики (законы мышления) требуют от познавания согласия с ними вне всякой зависимости и связи с приятностью или неприятностью: приятно это согласие, или нет. Так требуют законы мышления, так требует нравственный закон воли, а до приятности или неприятности здесь нет никакого дела. Напротив, Гербарт, поставляя судьей волевых проявлений, вместо нравственного закона воли, вкус, понимает его, именно как непосредственный голос чувства приятного или неприятного. «Нравственное суждение», - говорит Наторп в своей критике этики Гербарта, - «кажется ему совершенно аналогично с суждением о приятности (uber das Gefallige) простого соотношения (гармонии) звуков, цветов или образов». Но с этим элементом приятности гербартовская этика попадает под те удары, какие Кант наносит, вообще, эвдемонистической этике.

Наконец, Кантовская этика отличается строгим  единством определяющего принципа. Закон чистой воли определяет и судит  все изъявления воли, хороши они  или дурны, и как надо в каждом случае проявления воли поступать, чтобы  поступать нравственно. Тогда как  Гербарт указывает целых пять основных идей, с точки зрения которых наш вкус одно одобряет, как хорошее, другое порицает, как дурное. Такая множественность оснований не представляет шага вперед в разработке Этики. Сами же пять идей, указываемых Гербартом, не представляются чем-либо объединенными. По предположению Гербарта, они должны бы представлять гармоническое соотношение воль (или желаний, - для Гербарта воля - ряд желаний, стремлений), как основные элементы прекрасного представляют гармоническое соотношение звуков, тонов, цветов, форм и пр. Но, в действительности, некоторые идеи, напр., первая совершенно не касается соотношения воль, а отношения между волей и суждением (взглядом).

Переходим к изложению педагогических взглядов Гербарта

2. И. Ф. Гербарт. Его педагогические воззрения: общие принципы; взгляды на нравственное воспитание в собственном смысле и управление

Прежде  изложения собственно педагогической системы Гербарта, его взглядов на цели, части и средства воспитания, приведем его взгляды по вопросам о самой науке воспитании или теории педагогики, ее необходимости, природе и основах

                  Недостаточность одного опыта в воспитании. Необходимость теории

Для правильной постановки воспитания Гербарт считает совершенно недостаточным один опыт, одну педагогическую практику. «Одна практика ведет только к рутине», - говорит он, - «она дает крайне ограниченный и ничего не решающий опыт».

Поэтому и может случиться, и случается  так, что «старый школьный учитель  на закате своих дней, или даже целое  поколение и ряды поколений учителей, подвизающихся рядом и один за другим все по тем же или почти  тем же колеям, не подозревают о  том, что постиг молодой начинающий учитель, благодаря счастливому  случаю и правильно рассчитанному  опыту на первом же уроке сразу  и с полной ясностью». Сам по себе опыт едва ли способен чему-нибудь научить, установить что-нибудь определенное, твердое. Только теория, наука, сообщая определенные точки зрения, «может научить нас, как посредством опыта и наблюдений вопрошать природу, если хотят получать от нее определенные ответы». Потом, педагогический опыт имеет слишком большую длительность, чтобы он мог что-нибудь давать. Чтобы сказать на основании педагогического опыта, что вот такое-то воспитание достигает верно цели, надо, по крайней мере, подождать до половины человеческой жизни. Потому что может оказаться, по мысли Гербарта, что именно такое-то воспитание и дает (впоследствии) наибольше рецидивов (возвратов), по-видимому, уже устраненных недостатков). Итак, один опыт для постановки воспитания недостаточен. Нужна еще и наука о воспитании, необходима теория педагогики, осмысливающая и самый педагогический опыт.

                         Наука о воспитании, ее основы и значение для воспитателя

Наука, по своему содержанию, представляет собой  «приведенное в известный порядок  собрание положений, составляющих о  дно идейное целое и вытекающих, насколько возможно, одно из другого, подобно тому, как следствия вытекают из оснований, основания из первых начал». Отсюда наука, как требующая вывода своих положений из их первооснований, требует, следовательно, философского мышления. И «нигде», - по Гербарту, - «так не нужны широкие философские взгляды, основанные на общих (определяющих, руководящих) идеях, как в педагогике, где будничная работа и индивидуальный опыт сильно суживают горизонт воспитателя».

Собственно, две философских дисциплины должны представить основоначала для педагогики; практическая философия, или этика, которая говорит о назначении и цели человека, и психология, которая исследует природу человека. На основании первой педагогика должна выяснить цели воспитания, ибо цели воспитания, очевидно, определяются по соображению с назначением и целями человеческой жизни вообще. На основании же второй, - психологии, - педагогика должна выяснить средства к выполнению целей воспитания, определить методы и приемы воспитания. Таким образом, «воспитательное дело обязывает мыслящего человека заниматься практической философией и психологией, и, приступая к нему (т. е. к этому делу) со спутанными понятиями, нельзя надеяться на какие-либо успехи». Но, при всем том, Гербарт не склонен свести педагогику на прикладную часть психологии или практической философии. Нет, находясь в тесном соотношении с теми философскими отделами, она, все же, должна сохранять свое самостоятельное положение и самостоятельный путь. «Быть может», - замечает Гербарт, - «было бы лучше, если бы педагогика могла опираться на свои собственные понятия и вырабатывать свои самостоятельные мысли; она могла бы стать тогда центром известного круга исследований и не рисковала бы подчиняться посторонней силе, как далекая завоеванная провинция. Только тогда, когда каждая наука стремится ориентироваться свойственным ей образом и, при том, с такой же энергией, как ее соседки, только тогда могут возникнуть между ними благодетельные взаимоотношения». В философской деятельности Гербарта педагогика и была самостоятельным центром, от которого он исходил в своих психологических и этических исследованиях. Он полагает даже, что если педагогику разрабатывать, как должно, т.е. в философском духе, то она «может мало-помалу выправить даже испорченную философию».

Теории, как системе положений, выведенных из основоначал, системе положений, которая освещает всю целость дела, всю известную область, а следовательно, и теории педагогики, освещающей всю целость вопросов воспитания, Гербарт придает важное значение. «Пусть наука», - говорит Гербарт, - «будет для других очками: для меня она - глаз, и при том лучший глаз, какой только имеют люди, чтобы созерцать свои дела. Науки не непогрешимы в своих учениях, и именно потому они разногласят одна с другой; но их ошибки выдают сами себя, или, по крайней мере, учат быть осторожными в спорных вопросах. Напротив, кто считает себя сильным без науки, тот таит в своих взглядах столь же большие и, даже еще большие ошибки, сам не чувствуя их и, быть может, не давая их чувствовать другим»! ... Как во всяком деле и созидании, так и в деле воспитания необходимо именно знать, чего хочешь, когда принимаешься за дело. Этим знанием, этой теорией определяется отчасти и формирование самого опыта дела: «чего ищут, то и видят», справедливо замечает Гербарт.

                                                 Такт и значение для него науки

Правда, теория или наука педагогики не создает  непосредственно искусного педагога в практике воспитания. Искусство  воспитания не дается непосредственно  теорией. «Теория», - выясняет Гербарт отношения между наукой педагогики и искусством, практикой педагогики, - «теория, в силу присущего ей общего характера, захватывает такое пространство, которого каждый в своей практике затрагивает только бесконечно малую часть; мало того, вследствие своей неопределенности, непосредственно вытекающей из общего характера, она пренебрегает всеми подробностями, всеми индивидуальными условиями, в которых практик каждый раз находится, так же, как всеми индивидуальными приемами, личными соображениями и усилиями, при помощи которых практик должен приспособляться к указанным условиям. Вот почему школа науки всегда дает в одно и тоже время и слишком много, и слишком мало для практики». Между теорией, с ее более или менее общими положениями, и практикой, с индивидуальностью ее условий и приемов, стоит «средний член, именно известный такт, способность быстрого суждения и решения, который не действуя, подобно рутине (какая создается одной практикой), вечно одним и тем же образом, не должна, однако, похваляться (на что, по крайней мере, имела бы право в совершенстве примененная теория) тем, что она может, при строгой последовательности и полном сознании правила, с абсолютной точностью найти то, что нужно для каждого отдельного случая». Т. е. такт отличается подвижностью решений (в противоположность рутине практики) и в то же время некоторой случайностью их и произвольностью (в противоположность бесспорной определенности указаний теории, если бы таковую можно провести до деталей воспитательного дела). Но самая эта способность, делающая из воспитания искусство и из воспитателя художника, формируется не без влияния науки о воспитании, - теории педагогики. Посредством размышлений, соображений, исследований, науки воспитатель подготавливает «себя самого, свою душу, свой ум и свое сердце для того, чтобы правильно воспринимать, понимать, чувствовать и обсуждать те случаи, которые его ожидают, и то положение, в котором он окажется». «Если он наперед затерялся в обширных планах, он сделается игралищем обстоятельств; но, если он вооружен принципами, его опыты будут представляться ему с полной ясностью и каждый раз научат его, что он должен делать. Если он не умеет отличать важного от безразличного, он проглядит то, что необходимо, и будет тратить свои силы на то, что бесполезно. Если он смешивает недостаток образования со слабостью духа, грубость со злостностью, то ежедневно его воспитанники будут ослеплять его и пугать странными загадками. Если он, напротив того, знает существенные пункты, основы своего дела, если он знает главнейшие черты, характеризующие хорошие и дурные задатки юной души, тогда он сумеет предоставить себе и своим воспитанникам всю свободу, необходимую для поддержания веселого настроения, не пренебрегая для этого обязанностями, не ослабляя нравственного воспитания, не давая простора глупости и пороку». «Таким образом», - заключает Гербарт свои замечания о такте и науке педагогики, - «существует подготовка к искусству посредством науки, подготовка ума и сердца, которая предшествует воспитательной работе и благодаря которой опыт, приобретаемый нами исключительно во время этой работы, делается для нас поучительным. Только в деятельности, путем практики научаются искусству, приобретают такт, умение находчивость, ловкость; но и посредством практики искусству научается только тот, кто предварительно изучил науку путем работы мысли усвоил ее себе, уподобил ей себя и наперед определил те впечатления, которые опыт должен произвести на него».