Бизнес элита России

Наконец, важнейшим моментом является вопрос о преемственности  между старой, номенклатурной элитой и новой политической элитой России. При Л. Брежневе практически невозможно было войти в элиту, минуя номенклатурную лестницу или перескакивая через ступени иерархии.

В постперестроечный период неноменклатурный путь наверх открылся практически для всех субэлитных групп. Половина всех лидеров партий, 59% новых бизнесменов, треть депутатов, четверть президентской команды и правительства никогда в прошлом не были в составе номенклатуры. Наиболее традиционным путем рекрутировалась региональная элита, где лишь 17% оказались свободными от номенклатурного прошлого.

И все же, несмотря на существенные изменения в механизмах рекрутирования, сохраняется существенная преемственность между новой и старой политическими элитами. Особенно это относится к структурам исполнительной власти, в которых основная часть прежней элиты после падения коммунизма сумела не только сохранить свои позиции, но и укрепить их за счет соединения в своих руках власти и собственности.

В этих условиях в российской политической элите тон задает новая  бюрократия, доминирующей чертой которой  выступает редистрибутивное (рентное) отношение к экономической деятельности.

Рассмотрим такую важную характеристику элиты, как ее ментальность. Мы располагаем данными социологических  исследований региональных административно-политических элит. Об этом и пойдет далее речь.

Деятельностные ориентации и их реальное воплощение в делах региональных политико-административных элит отражаются как в их собственном мировосприятии, так и в оценках населения.

Характеризуя ментальные особенности административно-политических элит Юга России, мы хотели бы подчеркнуть  значимость такого феномена, как федералистское мышление.

Федералистское мышление представляет часть политического  сознания и политической культуры современного российского общества, точнее говоря, политическую субкультуру. В многонациональных  образованиях каждая национальная культура имеет ряд этнических субкультур. Так, в современной России политические субкультуры кавказских народов сильно отличаются от татарской, якутской или центрально-российской субкультур. Что касается федералистского мышления, то как показывают социологические замеры, эта политическая субкультура не центрируется именно в моно- или полиэтнических образованиях России. Здесь она находит более яркое и четкое проявление. Федерализм в политическом сознании — это один из векторов преобразований советской политической культуры в последние 8—10 лет. В национальных республиках России он, естественно, приобретает национальные формы, в русскоязычных регионах Юга России — базируется на казачьем факторе. В других российских регионах основой выступают экономические условия (например, в регионах-«донорах») и т. п.

Рассматривая федерализм как новую политическую субкультуру, мы сталкиваемся с проблемой ее идентичности. Что считать политической культурой  данного общества: убеждения и  установки граждан или мнения и поведение чиновников? «И то и  другое» — полагают Р. Такер и многие западные политологи. Исследования подтверждают такой подход относительно федералистского мышления. Мнения и оценки населения во многом коррелируют с ориентациями элиты. Естественно, что оценки в общественном мнении населения носят более резкий и непосредственный характер, в то время как элита более дипломатична, умеренна, в особенности по отношению к проблемам взаимоотношения центра с республиками.

"Рассматривая федералистское мышление как политическую субкультуру и соглашаясь с определением политической культуры Г. Алмонда, понимающего под ней особый тип ориентации на политические объекты, в число которых включена и политическая система, уточним определение федерализма как основного объекта федералистского мышления. С точки зрения проф. Томаса Р. Дая, «Федерализм есть система управления (syctem of government), при которой полномочия разделены между более высокими и более низкими уровнями управления таким образом, что оба уровня имеют значимый объем собственной, автономной ответственности за социальное и экономическое благосостояние тех, кто проживает под соответствующей юрисдикцией». Т. Дай предлагает подходить к федерализму как к совокупности правительств, действующих с автономной ответственностью на благо людей, живущих под их юрисдикцией.

Остановимся более подробно на основных параметрах федералистского  мышления, как они представлены в  результатах социологических исследований общественного мнения политических элит и населения по проблемам федерализма.

Общий фон мнений свидетельствует  о незавершенности динамики в  формировании федералистского мышления. При констатации определенного  удовлетворения сложившимися политико-правовыми  отношениями центра и республик.

Почти во всех аспектах элита  фиксирует в качестве смысловых  рамок федералистских преобразований сохранение целостности РФ. Так полагает почти 40 % респондентов — представителей элиты. Несколько смещены оценки элиты КБР и Ингушетии, где  более приоритетное место занимают проблемы равноправия всех субъектов. Этот вывод подтверждают и ответы на вопрос: «Как должны строиться политико-правовые отношения центра и субъектов?». Довлеющие позиции занимает стремление к равноправным отношениям (45,4 % респондентов), хотя в ответах представителей элит ДР, КБР, РА некоторое предпочтение отдается модели приоритета федеральных законов над республиканскими. Что касается населения, то оно более ярко выражено тяготеет к паритетным политико-правовым отношениям Центра и республик. Если попытаться типологизировать такой федерализм, то согласно классификации Томаса Р. Дая, это скорее модель «соревновательного» федерализма, суть которого в стремлении более полно использовать возможность субъектов федерации для удовлетворения потребностей населения и устранить излишнюю централизацию. Чувствуется, что ныне реализуемая модель «дуального федерализма», при которой субъекты Федерации занимаются сугубо «домашними» проблемами (образование, культура, здравоохранение, благосостояние, охрана порядка и т. п.), а Центр берет на себя функции обороны, внешней политики, эмиссии денег, кредитования и т. п., не вполне устраивает республиканские элиты и коренное население. Им видится некоторая более суверенная перспектива. Об этом свидетельствуют также ответы на вопрос: «В какой части необходимы и возможны изменения (дополнения) в Конституции РФ?». 28,9 % представителей элит (это приоритетная позиция) указали на необходимость увеличения объема полномочий республиканских органов власти. Причем это желание более определенно высказано представителями Дагестана и Адыгеи. Но здесь просматриваются пределы суверенизации: во-первых, в том, что лишь незначительная часть (менее 4 %, за исключением РД, где уровень достигает 11 %) элит видит смысл в создании конфедерации, а, во-вторых, в том, что значительная часть считает федеративные полномочия ныне действующей Конституции вполне достаточными.

Мы можем также констатировать значительное ослабление центро-патерналистских надежд. В сознании элит надежды на возможности Центра и собственные силы в развитии экономики и хозяйственных связей почти уровнялись. Причем в Адыгее, Ингушетии и русскоязычных областях Юга России уже превалирует настроение «опоры на собственные силы». Таким образом, этнофедералистские, экономико-федералистские и политико-федералистские факторы оказываются сопряженными в один комплекс и действуют сейчас одновекторно, способствуя более быстрому формированию федералистской парадигмы мышления.

Хотелось обратить внимание на один парадокс, просматриваемый  при сопоставлении мнений и оценок элит русскоязычных регионов (Ростовская область, Ставропольский и Краснодарский  край) с республиканскими. Порой складывается мнение, что федералистские компоненты мышления региональных русскоязычных элит более ясно выражены, нежели у республиканских. Русскоязычные элиты как бы устремлены к более форсированному созданию политико-правовых гарантий защиты интересов населения своих областей. Все эти области выступают «донорами», но объем их прав и полномочий, а также возможности привлечения внимания Центра уступают пока возможностям республик. И, таким образом, федерализм получает импульс развития на экономической основе. В то же время республиканские элиты свои этнофедералистские устремления, очевидно, используют в качестве инструмента экономического лоббирования Центра.

Таким образом, федералистское мышление как часть современной  политической культуры России фиксируется  в ментальности политических элит и  населения республик и русскоязычных  областей Северного Кавказа. Оно  развивается в разных этноцентристских и экономико-центристских формах и является существенным детерминирующим фактором политического поведения.

Как отмечают сами представители  элит, они испытывают острую потребность  в осознании начал федералистского  мышления и его образовательном  обрамлении.

Остановимся и на других характеристиках ментальности. Данные социологических исследований свидетельствуют  о том, что региональная элита  достаточно самокритично оценивает  результаты своей деятельности. Так, например, представители более 50 % Ростовской региональной элиты полагают, что  деятельность местных властей в  народе оценивается низко. Немногим более 40 % считают, что если деятельность властей и одобряется, то только отчасти. Лишь 8 % полагают, что общественностью  их деятельность поддерживается.

Что же касается самого населения, то опросы, проведенные в 1994—1996 гг. более чем в 30 городах и районах  Ростовской области, Краснодарского и  Ставропольского краев и Республики Адыгея об отношении к деятельности администрации, дали следующую картину.

Население области считает  администрацию городов и районов  наиболее сильным держателем властных полномочий. Так считает около 23 % опрошенных. Вместе с тем на второе место в оценках вышла такая  структура, как мафиозные группы — свыше 18 %. Является ли это положение  реальностью или индуцировано средствами массовой информации, но в любом  случае — это весьма тревожный  симптом в настроении людей. На третьей  позиции — представительствуют  богатые предприниматели — 15 %. Представителям хозяйственной элиты предпочтение отдают — 6,5% и силовым структурам — 5,5% опрошенных.

Важным вопросом является доверие населения к администрации. Полностью или в основном доверяют ей 27 % опрошенных. Не всем доверяют или не доверяют — 61,1 %. Причинами неэффективности деятельности властей люди считают недостаток необходимых ресурсов (39,3 %), бюрократизм (32,2 %), коррупцию (24 %). Доминирующие чувства, связанные с деятельностью местной административно-политической элиты, — это равнодушие (23,8 %) и безнадежность (около 33 %). Однако есть еще некоторый резерв надежды (24,7 %), но, по-видимому, он быстро улетучивается.

Такой эмоциональный настрой  людей в немалой степени определяет их взгляд на то, чьи интересы выражает и защищает администрация. На первом месте среди них — интересы самой администрации (27 %), затем —  отдельных людей (24,5 %). На последнем  месте (14,6 %) — всех жителей города, района. Как видим, в этом пункте образуется огромный разрыв между намерениями и мотивами самой элиты и ее пониманием населением. В основе" этого разрыва, очевидно, лежат развивающиеся кризисные процессы. Однако несомненен и вклад массовой информации. Приоритетными источниками информации о деятельности местной администрации выступают СМИ (45,5 %), случайные источники и слухи (28,5 %). Сама администрация является «держателем» информации лишь для 10,8 % опрошенных. Естественно, что доминирующее в умах представление о деятельности администрации — это «известно в общих чертах» (38 %) или «ничего не известно» (32 %). Однако, как видно, это «в общих чертах» имеет вполне определенные акценты антипатий. Кстати, и в отношении к населению в действиях администрации многие опрошенные выделяют: «безразличие» (41 %), «грубость и неуважение» (6,7 %), хотя некоторые и видят «стремление помочь людям» (14,8 %), желание развивать экономику территории (17,4 %). Этот и другой опросные блоки показывают на нарастающий негативизм восприятия населением деятельности местной администрации. Многие указывают на пренебрежение (27 %) или напряженность в отношении населения (27,5 %) со стороны администраций. Такое восприятие сказывается и на оценке авторитета властных структур. На его снижение указывают 30 % опрошенных. На то, что он не повысился — 27,1 %.

Наибольшим авторитетом, причем здесь очень большой разрыв со вторым и третьим лицами, пользуются у населения главы администраций (16,1 %). Вместе с тем более половины населения считает, что никому не следует доверять.

Уровень профессионализма, стиль руководства. В ростовском высшем политико-управленческом корпусе  по ряду качественных параметров есть существенные резервы для своего развития. Прежде всего это касается компетентности и сориентированности в государственной деятельности и политике. Более половины опрошенных, например, вообще не понимают или смутно представляют суть, цель и задачи проводимых в стране реформ. У них наблюдается больше нормативно-теоретическое, чем реально-практическое представление о происходящих преобразованиях. Хотя в собственных глазах все они «демократы-реформаторы», «рыночники», «прагматики». Впрочем, напрашивается вывод и о значительной целевой размытости происходящих перемен в самой действительности. Сама же региональная элита не имеет четких представлений о собственной региональной версии производимых реформ.

О профессионализме и стратегической ориентированности элиты можно  судить и по тому, на какие авторитеты, на каких лидеров она ориентируется. Полученные данные свидетельствуют, что для ростовской элиты характерен невысокий уровень какой-либо идеализации политических лидеров. Сегодня они не ориентируются на единые для всех политико-идеологические авторитеты. Лишь для четверти ее представителей существует идеал политика. Каждый второй заявил, что такого идеала у него нет.

В представлении большинства (61 %) современный политический и  государственный руководитель —  это патриот, человек, для которого главное интересы государства, а  не личное благополучие. К этим характеристикам  многие добавляют прагматизм, деловитость, предприимчивость, умение сбросить идеологические оковы.

В отличие от бытующего  мнения, что на высоких руководящих  постах находятся люди «крутого характера», «твердой руки», только 5 % опрошенных отдают предпочтение диктаторам, руководителям  жесткого, волевого стиля руководства; 2,6 % (мало, но такие есть) считают, что  руководитель их масштаба должен держать  окружение в страхе. Но для большинства  — это не идеал руководителя. Похоже, что и областная пресса придерживается таких же позиций. Практически  в каждой второй проанализированной публикации, затрагивающей вопросы  личностных качеств и стиля управленческой деятельности, 19,7 % авторов приветствуют демократический стиль, 25 % — крайне отрицательно оценивают деятельность тех лидеров, стиль которых отличается формально-нажимным, бюрократическим, жестко-неприступным характером.