Идеальное государство Платона

Проблема воспитания человека становится в идеальном государстве  центральной государственной проблемой. Целям воспитания подчиняется все - быт, занятия, досуг, даже самое рождение гражданина   уже подпадает  под систему рационально запланированных мер. В первую очередь это касается сословия правителей. Ранние годы, когда ум ребенка, считается, еще не окреп для обучения, дети проводят вдали от суеты обыденной жизни, от влияния родителей, в деревне, где, как считал   Платон,  и нравственная среда здоровее и псевдорациональные начала жизни незначительны, в сравнении с городом. Лучше никакого знания, чем неверное знание, псевдознание. По достижении отроческого возраста будущий гражданин начинает учиться. Большое значение придается его физическому воспитанию. Однако нравственное воспитание нельзя откладывать до того времени, когда юный ум сможет приобщиться к философии. Покуда вход идут доступные пониманию и поучительные бабушкины сказки, предания старины, пластические искусства, живопись, музыка. Здесь политические идеи Платона сталкиваются с эстетическими.

Одной из эпатирующих черт платоновского учения для его  ближайших читателей и для  последующих веков было отрицательное  отношение к искусству вообще и в частности - к общепризнанному  кумиру античности, вместившему в  себя всю ее премудрость и все  ее художественные потенции, - к Гомеру. Правда, в этом вопросе Платон не был чужд компромиссу. Наряду с резкими  обвинениями в адрес сочинителей  типа Гомера, приписывавших богам  разные неблаговидные деяния, у Платона  есть и более примирительные высказывания о Гомере. Гомер - это жизнь для  Платона, как и для всей античности, и поэтому отношение к Гомеру у него таково же, как и ко всякой жизни вообще. С одной стороны, жизнь, конечно, неистинное обитание, заточение в полумраке, от которого следует освободиться, но, с другой, жизнь - это то место, где как раз и происходит воспитание человека, где свершается подвиг совершенствования его души, наконец, где большинство людей, не приобщившихся к философии, находит единственно доступное им счастье и благополучие.

Такому двойственному  отношению к жизни соответствует  и двойственность, внутренняя противоречивость эстетики Платона. Разумеется, высшие эстетические ценности помещаются для  Платона в мире идей, по отношению  к которым земные вещи суть лишь подражание, бледные копии. Еще дальше от истины отстоят произведения искусства, которые подражают природным  вещам, несовершенным копиям совершенных  образцов. Тенями теней называет Платон творения художников. По этой же причине чем более мастерски списанными с жизни представляются сочинения литературы, тем ниже их эстетическое достоинство в оценке Платона. Однако и в литературе он находит просветы - это те произведения или фрагменты,  в   которых   автор не изображает жизнь, но высказывает свое понимание ее. Здесь открыто окно для истины. К высказываниям        лирических поэтов, слывших в древности мудрейшими, Платон охотно обращается при рассмотрении тех или иных философских проблем, а если случается ему у Гомера найти стих, работающий на истину, то к Гомеру он  прибегает как к большому авторитету. «Если кто докажет нам полезность поэзии и Гомера, мы с радостью допустим того в наше идеальное государство! - с горячностью восклицает Сократ. Пока же на использование подобных мифов, сказок при воспитании подростков приходится налагать строжайшую цензуру: что помогает приблизиться  к истине, то оставлять, что мешает - исключать.   

Эстетический идеал Платона  обнаруживает много черт  сходства с эстетическими идеалами таких  афинских Художников, как Софокл или Поликлет, в той мере, в какой Софокл, например, стремился изображать людей не такими, как они есть, но такими, какими они в идеале должны  быть, а Поликлет поставил законом своей работы подражание не природе, но истине, в поисках гармонии доверившись не глазу, по интеллектуальному расчету, числу,  и создав таким образом канонический прообраз-образец человеческого тела. В самом   деле, "Канон" Поликлета (статуя, известная также под именем "дорифора", копьеносца) это уже не подражание природе, но подражание идее, подчиненное гармонии числовых пропорций, он сам может служить образцом для подражания при физическом воспитании человека. Такое искусство, которое идет впереди жизни, подтягивая ее за собой, по пути познания совершенства, Платон приветствовал и ему отдавал почетную роль в деле воспитания идеального гражданина на ступенях, предшествующих философии. Что же касается духовного воспитания, то здесь труднее найти опору в искусстве, однако большую помощь может оказать музыка, которая своими правильными пропорциями интервалов и ритмов упражняет и настраивает душевный инструмент человека, его эмоциональную сферу. Разумеется, музыка тоже годится не всякая, но правильная, в оценке моральной ценности тех или иных ее элементов Платон следует пифагорейской музыкальной эстетике.

Что же касается разума, то орудием  его воспитания может быть только слово. Однако словесному искусству  идеи сами по себе оказываются неподвластными, поскольку сфера приложения слова - сложное, а идеи просты и неделимы. И все же слово тоже, как пластика или музыка, может рисовать образ, списанный не с жизни, но с идеи. Платон сам пользуется такими образами и дает их использованию теоретическое обоснование. Символическую картину, подобно упоминавшейся выше картине заточения узников в пещере, не воспроизводящую жизнь, а лишь представляющую зримые аналогии незримых идей, Платон именует "эйконом" и оценивает чрезвычайно высоко. Искусство может быть истинным, если оно будет преследовать не иллюзорное тождество изображения и вещи, но правдоподобие изображения, подобие его правде, а правдой Платон считает не видимость, а суть. Эстетика Платона зависит от его онтологии и гносеологии. Словесное искусство подключается к решению задач платоновской диалектики.

Сущность вещей постигается  деятельностью ума, мышлением; земному  миру отвечает мнение, "докса". Докса, мнение вместо знания довольствуется вероятностью, а заменой    рассуждению служит для него уподобление.

 Геометр чертит на  песке линии, изображает квадраты, треугольники, окружности, диагонали,  диаметры и тому подобное, не  всегда пользуясь при этом  циркулем или линейкой. Рассуждает  он при этом вовсе не об  этих, зачастую кривых и несовершенных  изображениях, он смотрит поверх  всех несущественных частностей  и рассуждает о тех точных  и совершенных, идеальных прямых  и окружностях, изображением которых  служат эти нарисованные.  Между  теми, идеальными, фигурами и этими,  несовершенными, Платон признает  отношения подобия, пропорции,  аналогии. в такой же пропорции находятся фигуры геометрии и очертания земных предметов.

Умственный взор видит  свои предметы подобными тем, которые  может созерцать обычное чувственное зрение, но, так сказать, исправленными, очищенными от случайностей и ущербности. Идеальные эйдосы вещей неделимы, они недоступны логосу, описывающему структуру, Исчисляющему состав сложного, но земные подобия идей и чувственном мире  вовсе не обладают свойствами неделимости, они сложны, потому и хрупки, их логос-состав  доступен логосу-счету и логосу-слову.

Один из первых доступных  человеку способов дать эйдосу хоть сколько-нибудь подобающий логос - это вос­пользоваться образом подобного эйдосу его отображением (отражением), или "эйконом". Однако эйдос есть лишь символическое изображение, данное в слове, того, что постигнуто путем рассуждения, опять-таки выраженного в словах. Сущность вещей постигается путем диалектического рассуждения. Диалектический метод Платон определяет как установление общности и родства и рассмотрение того, в каком именно отношении они друг другу близки (531 B-D). Диалектик "потихоньку высвобождает словно из какой-то варварской грязи зарывшийся туда взор нашей души и направляет его ввысь." (533 C-D). Диалектика становится последней инстанцией в образовании правителей; первоначальное очищение душе дает занятие науками (арифметикой, геометрией, астрономией, музыкой), однако ни одна из наук, равно как и их совокупности)., не дает цельного знания. Только диалектика исследует предмет всесторонне, с помощью вопросов и ответов освобождая душу от ложных мнений, а истинным мнениям сообщая ясность и отчетливость непосредственного созерцания.

Оба эти средства - диалектическое рассуждение и образное уподобление - объединяются в платоновском диалоге. Диалог становится как бы моделью того образования, какое Платон предписывает будущим правителям идеального государства. Однако в диалоге заметное место отводится и драматическому элементу, чисто подражательному. Можно предположить, что в своих диалогах Платон воспроизводит воспитательную ситуацию с самого начала - от простых и чистых удовольствий к удовольствиям разумным, через них - к самому разуму и постижению высшей идеи - идеи Блага, которую в "Филебе" он определяет как соединение красоты, соразмерности, истины. В том же "Филебе" есть еще одно в высшей степени замечательное рассуждение, несомненно, касающееся воспитания и роли в нем художественного творчества.

Для жизни человеку требуются  не только истинные знания, но и неистинные, не только высокие удовольствия, но и самые обыкновенные. Простое, обыденное, неидеальное требуется любому человеку, в том числе и философу, Чтобы, засмотревшись на небо, не падать в ямы, которые приготавливает для него жизнь. Для какого же случая нужны ему, да и каждому гражданину идеального государства, истинные понятия добра, красоты, справедливости? Для чего вообще нужно идеальное государство, если людская природа в этой жизни вполне обходится своими несовершенными моделями? Идеальное государство необходимо не столько для этой жизни, сколько для другой, оно нужно там, где его нет и не будет, это в чистом смысле "утопия" ("внеместье"), своего рода чистилище, через которое нужно пройти, прежде чем душа предстанет перед высоким судом загробного мира.

Тело  человеческое проживает  одну земную жизнь и погибает. В  момент гибели душа расстается с погибшим те лом, чтобы вселиться в новое  тело и пройти путь земного существования  еще и еще раз. Однако между  двумя заточениями душа должна пройти перед судом, который вынесет  приговор всем ее деяниям и свойствам, проявленным в только что прожитой жизни, и принять назначенное  ей наказание или вознаграждение. Пока не наступит тот час, когда ей придется выбирать себе новую судьбу, она помнит о предшествующей жизни - вот тут-то и важно, чтобы опыт жизни только что прожитой, приобретенные  в ней знания помогли душе распознать добрую и злую участь, выбрать из возможного наилучшее. «Природные свойства души в сочетании друг с другом и с некоторыми благоприобретенными качествами делают то, что из всех возможностей человек способен, считаясь с природой души, по размышлении произвести выбор: худшим он будет считать образ жизни, который ведет к тому, чтоб душа становилась несправедливее, а лучшим, когда она делается справедливее; все же остальное он оставит в стороне». При жизни и после смерти, говорит Платон, это самый важный выбор для человека. Задачу философии и идеального государства он видит в том, чтобы подготовить человеческую душу к этому ответственному моменту, перед которым многое из того, чем живет человек в этой жизни, в том числе и разнообразные отвлеченные познания, оказывается второстепенным, а первостепенным оказывается понимание того, как в любой участи человек может оставаться справедливым и какой образ жизни более других благоприятствует совершенствованию человечес­кой души в справедливости. Философское воспитание должно способствовать тому, чтобы каждая последующая жизнь была справедливее предыдущей. Душам, прожившим жизнь   особенно свято, позволяется поселиться в "стране высшей чистоты" высоко над грешной землей, а те из них, кто благодаря философии, очистился полностью, впредь живут совершенно бестелесно и прибывают в обиталища  еще более прекрасные. Все,  что происходит с человеком в этой жизни, останется в этой  жизни. В вечность душа возьмет только усвоенное здесь стремление к восхождению или, напротив, интеллектуальную и нравственную слепоту. Сознание справедливости, в любом положении: в низком, чтобы научиться стремиться к  высокому, в высоком, чтобы осознать ничтожность земной высоты перед высотами иного порядка,  - вот что  необходимо усвоить душе в ее земном обитании, Поэтому философия и политическая софия в платоновском  учении неразделимы. Кто способен направить свои усилия к нравственному восхождению своей волей и охотой, тот в идеальном государстве становится правителем. Других в будущее царство небесное человеколюбивые философы поведут поневоле. Обращаясь к "Законам", современные критики неизбежно с сожалением, а порой и с порицанием говорят о проповеди тоталитаризма в этом сочинении, а также социализма, коммунизма, даже фашизма. А между тем произведение это удивительно спокойное, гармоничное и ясное. В этом диалоге отсутствует Сократ и его всесокрушающая ирония, но ведь Сократ практически незаметен и в "Т'имее", тоже далеком от "взвешенности" и неоднозначности большинства даже самых серьезных диалогов, однако "Тимею" это никогда не ставилось в вину. "Законы", как и "Тимей", - это опыт систематического изложения физической (космологической) и этической (политической) доктрины платоновской школы, поэтому снижение драматического начала мыслительной работы здесь вполне объяснимо. Живость беседы сменяется подробностью изложения, входящего во все детали. Восторженные отзывы о "Tимee" обычно оставляют в тени всю его вторую половину, практически неотличимую от аналогичных трактовок атомизма демокритовской школы в анализе физических свойств предметов и вызываемых этими свойствами ощущений. Хулители "Законов", как правило, приходя в ужас и негодование от некоторых формулировок, переживают эти эмоции в отрыве даже от их ближайшего кон­текста, не говоря уже об общем контексте представленной в диалоге политической концепции. Возмущает предписание: «...никто никогда не должен оставаться без начальника - ни мужчины, ни женщины... надо жить с постоянной оглядкой на начальника и следовать его указаниям» - но ведь это говорится не о благонамеренных "идиотах" (по-гречески "идиот" - частное лицо, обыватель) "Современной идиллии" М. Е. Салтыкова-Щедрина, это относится к субординации внутри военного сословия, которое, по мысли Платона, и в мирное время должно жить "под ружьем", чтобы война никогда не застала государство врасплох и на поле боя не пришлось спешно расставаться с привычками, приобретенными в блаженно-расслабленное мирное время. Исполнять команды и подавать команды - навык, куда как необходимый в критической ситуации сра­жения. Справедливости ради следует сказать, что военное дело Платон считает профессиональным занятием и не заставляет всех граждан проходить эту в высшей степени изнурительную, а для непрофессионала - еще и губительную службу. В сословия люди отбираются по естественным своим склонностям, в ком сильнее страсти – предаются своим страстям (в пределах уголовного кодекса, разумеется), и ком превалирует воля к разумному, но не интеллектуальные потенции, те охотно принимают регламенты военизированного сословия, для интеллектуалов, по Платону, регламенты уже не нужны, для них знание и понимание - высший арбитр и повелитель.

Дотошно перечисляя нескончаемые ряды возможных проступков и воздаяний  за них, Платон вовсе не преследует цель ограничить свободу личности. Он пытается запрограммировать такое состояние общества, чтобы свобода личности преступника не сводила на нет свободу личности добропорядочного гражданина, стремящегося постичь справедливость и следовать этой справедливости в общественной жизни. Платон убежден, что разум человеческий, будучи "прекрасным, кротким и чуждым насилия" по природе своей, сам избирает для человека правильные законы и горе ему, если он, очутившись в неидеальном государстве, встретится с его неразумными законами, как это было с Сократом. Именно этот смысл имеет сравнение людей с куклами-марионетками27, которых дергают за ниточки разные внутренние побуждения, однако самая тонкая золотая нить - это «священное руководство разума, называемое общим законом государства». Платон проектирует свое разумное государство-идею так, чтобы философ чувствовал себя в нем как рыба в воде, а злонамеренность и порок получали как можно меньше простора для своих устремлений. Вот их-то, людей неразумных, необузданных и себялюбивых, Платон собирается  тащить в царство небесное на аркане. Пресловутая "свобода личности" в демократическом государстве есть не более как право любить свои пороки не меньше, а то и больше, чем добродетели, - вот этого Платон никогда не мог ни понять, ни принять. Любить, по Платону, можно лишь то, что считаешь прекрасным и совершенным, порок же, где бы он ни встречался, в себе ли, в другом ли, может вызывать только ненависть и стремление его уничтожить. "Государство" и "Законы" менее всего идеализируют какой-либо государственный строй из имевшихся в политическом опыте античности к тому времени; в критике существующих устройств оба трактата сильнее, чем в позитивных проектах. В "Государстве" эти проекты просто крайне расплывчаты, в "Законах" они более определенны, однако жесткая регламентированная система скорее реконструируется по разбросанным замечаниям, нежели изложена последовательно и непротиворечиво. В обоих этих сочинениях идеализируется природа человеческого разума и регламентируется сообразная ей этика человеческого поведения. Политическое, этическое и эстетическое учения Платона, хотя и составляют цель и венец всего платоновского философствования, тем не менее сами по себе выступают лишь следствием или, вернее сказать, являются лишь верхней частью здания, фундамент которого заложен в учении о природе человека и природе познания. Сущностью человека, личностью, как она есть сама по себе, Платон считал человеческую душу, в познании же видел сущность этой самой души, в которой вечно-истинное и преходяще-мнимое оказываются связанными в один узел, разрешить который, для Платона, значило разрешить главную загадку бытия.