Современные политические теории

³ Wittgenstein L. Tractate Logico-Philosophicus. London: Routledge and Kegan Paul, 1961.

71

самое главное, и здесь он повторяет Рассела, факт — это все то, что делает предложение истинным. Если в мире какой-то факт имеет место, то предложение истинно, если же нет — ложно. Атомарные факты никак не связаны друг с другом, поэтому в мире нет никаких закономерных связей. «Вера в причинную связь есть предрассудок», — пишет Витгенштейн (5.1361).

Однако интерес  Витгенштейна направлен не столько  на факты, сколько на язык и его  отношение к миру фактов. Бертран  Рассел полагал, что структура логики, как основа идеального языка, должна быть такой же, как структура мира. Витгенштейн развил эту мысль дальше, утверждая, что предложение — это образ, логическая фотография факта. То, что отожествляет образ и факт, и есть структура предложения и факта. Поэтому предложение, если оно истинно, само показывает свой смысл.

У Витгенштейна мысль и предложение фактически совпадают друг с другом, поскольку оба они — логический образ факта. В то же время и образ — это всего лишь один из фактов, то есть образ — это такой факт, который изображает другой факт.

В своей книге  философ выдвинул три тезиса, представляющих интерес для нашей темы:

1.   логика  и математика состоят из тавтологий;

2.   язык  обладает истинно-функциональной  структурой, и его основными элементами являются имена существительные;

3.   никакие  этические или моральные утверждения  не могут содержать познавательной информации.

Последнее утверждение  вытекает из первых двух и представляет особый интерес с точки зрения критики политических теорий. Все  эти три тезиса тесно взаимосвязаны  между собой.

ТАВТОЛОГИЯ  — понятие, употребляемое в трех смыслах: 1) логическая ошибка, когда нечто определяется или доказывается тем же самым; 2) синоним понятия логический закон для обозначения общезначимых формул, инвариантных к возможному и действительному положению дел в мире; 3) формулы, которые при любом наборе из принятой «обобщенной» системы значений переменных сохраняют одно и то же отмеченное значение.

Витгенштейн полагал, что структура математического  знания может быть выведена из логики и что в каком-то смысле математические истины являются скорее условными, нежели отражающими «факты» числовых отношений. Таким образом, из определений основных терминов и при условии правил вывода заключения можно вывести всю структуру математических истин. Получается, что математические истины зависят от терминов и правил. В каком-то смысле они истинны по опре-

72

делению. Предложения  логики и математики являются абсолютно  истинными, так как ничего не изображают и не выражают никакой мысли. Строго говоря, они — даже не предложения в полном смысле этого понятия. Математические истины скорее носят тавтологический характер, фиксируя отдаленные (и иногда удивительные) последствия определения и правил вывода заключения, а не реальные отношения в мире не-ощущаемых объектов. Условный характер математики не означает, что она становится от этого менее полезной. Математика и логика, равно как и законы мышления, не открывают для нас доступ в неэмпирический мир идей как противоположной группе тавтологий.

Теперь обратимся  ко второму тезису Витгенштейна относительно того, что язык обладает структурой, трудно поддающейся логическому анализу. С точки зрения Витгенштейна, подобный анализ вскрыл бы тот факт, что язык является истинно-функциональным. Иными словами, в огрубленной форме можно сказать, что сложные предложения в языке, которые мы используем, чтобы передать информацию, могут быть подвергнуты анализу с точки зрения составляющих их предложений. Очевидно, что в какой-то момент этот процесс анализа должен остановиться, и мы встречаемся с основными строительными блоками языка — элементарными предложениями⁴. Вся многообразная действительность рассматривается мыслителем как совокупность фактов как бы лежащих в одной плоскости. Параллельно им находится плоскость, заполненная элементарными предложениями. Иными словами, структура фактов является проекцией структуры предложений. По Витгенштейну, в качестве таких элементарных предложений следует рассматривать имена существительные.

Но почему это  так и какое значение имеет  для науки? Если наш язык состоит  из элементарных предложений, то необходимо найти ответ на вопрос, каким образом они обретают свой смысл. Это имеет важное значение, поскольку они придают смысл всем другим частям истинно-функциональной структуры. По-видимому, существуют два альтернативных пути, по которым элементарные предложения обретают свой смысл:

1. Смысл элементарного  предложения придается ему другим  предложением, которое объясняет или развивает его смысл. Однако это неверно, ибо если элементарное предложение нуждается ради обретения смысла в другом предложении, то оно не может считаться основополагающим, а объясняющее его предложение скорее окажется более фундаментальным. Но тогда снова возникает вопрос: как же именно это предложение обретает свой смысл? Ясно, что такой путь не ведет к выводу, более того, он утвержда-

⁴ Tractates. Prep. 4.221.

73

ет зависимость  смысла от самого языка, а не от внешнего мира. «Если мир не обладает субстанцией, тогда имеет ли одно предложение смысл, будет зависеть от того, является ли истинным другое предложение», — утверждал Витгенштейн⁵. 2. Для того, чтобы разрешить проблемы смысла в языке, и таким образом объяснить, как он соотносится с истиной, мы должны определить главные лингвистические единицы, которые будут удовлетворять двум требованиям:

1. Их смысл  должен быть получен непосредственно, а не посред-

ством других положений.

2. Они должны  быть прямо связаны с окружающим  миром.

С точки зрения Витгенштейна, только имена существительные  отвечают этим требованиям. Таким образом, элементарные предложения — это прежде всего имена существительные. Имена существительные действительно разрешают проблему, поскольку имя обретает смысл без посредничества других предложений. Имена существительные также прямо связаны с окружающим миром, поскольку имена определяют объекты, а объекты придают им смысл. Следовательно, если осмысленное использование языка в конечном счете устанавливает, что имена существительные — это основные единицы смысла, прямо связанные с объектами, то это имеет вполне понятные последствия для моральных и политических теорий.

Если предложения, содержащиеся в нормативных политических текстах, не могут быть подвергнуты подробному анализу, то они не имеют смысла. Витгенштейн не поясняет, о каких именно объектах идет речь. Но если принять позитивистскую точку зрения, то такими объектами могут быть либо материальные объекты, либо чувственный опыт. Но тогда очевидно, что весь политико-теоретический язык подвергается сомнению. С каким чувственным опытом или материальными объектами могут быть связаны такие понятия как общее благо, права человека, потребности, интересы, справедливость и др.?

В заключительном тезисе «Трактата» этот вывод сформулирован  вполне прозрачно. Язык морали и ценностей  трудно анализировать в функциональном ключе. В знаменитом параграфе 6.42 и, особенно, в 6.421 «Трактата» говорится:

Поэтому и невозможны предложения этики. Высшее не выразить предложениями.

Понятно, что  этика не поддается высказыванию. Этика трансцендентальна.

'' Ibid. Prep. 2.0211.

74

Еще более ясно это выражено в параграфе 6.53.:

Правильный метод философии, собственно, состоял бы в следующем: ничего не говорить, кроме того, что может быть сказано кроме высказываний науки, — следовательно, чего-то такого, что не имеет ничего общего с философией. — А всякий раз, когда кто-то захотел высказывать нечто метафизическое, доказывать ему, что он не наделил значением определенные знаки своих предложений. Этот метод не приносил бы удовлетворения собеседнику — он не чувствовал бы, что его обучают философии, но лишь такой метод был бы безупречно правильным.

ТРАНСЦЕНДЕНТАЛЬНЫЙ — перешагивающий, выходящий за пределы. ТРАНСЦЕНДЕНТНЫЙ — все, что выходит за пределы чувственного опыта, эмпирического познания мира; предмет религиозного и метафизического познания.

Сказанное, впрочем, не означает, что ценности вообще не имеют никакого значения, наоборот, они имеют огромное значение, но в наших привязанностях, в том, как мы проживаем свою жизнь, а не в отражении какой-то теоретической структуры, пытающейся сказать истину в отношении природы этих ценностей. Для Витгенштейна единственной формой связи человека с окружающим миром, как природным, так и социальным, является язык. Картина мира, которую человек осмысливает, теоретически определяется языком, его структурой, строением и особенностями.

4.2. ЛОГИЧЕСКИЙ  ПОЗИТИВИЗМ И ПОЛИТИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ

«Трактат» оказал очень сильное  влияние на академическое сообщество. Позитивисты превратили идеи, высказанные Витгенштейном, в крайне радикальную эпистемологию. Возможно, сегодняшним политологам будет трудно понять, почему логический позитивизм имел такое большое значение для развития политической теории. Привлекательность этого подхода лежит в том факте, что его логические инструменты сыграли свою роль в разъяснении структуры математики, которая сама является ключевым инструментом для понимания природы мира, а использование инструментов логического анализа в сфере обычного языка открыло возможность анализа структурного содержания языка и выявления смысла предложений. В то же время логический позитивизм показал субъективность большей части моральных и метафизических текстов.

75

С точки зрения радикальных  эмпирицистов-позитивистов научное, естественное и фактологическое использование  языка обладает смыслом, в то время как метафизические теории ценности, пытавшиеся дать основания моральным и политическим концепциям хорошей жизни, — это просто чепуха. Такой подход получил название принципа верификации. Предложение имеет смысл только, если оно может быть эмпирически подтверждено. Следовательно, если предложение осмыслено, то оно прямо опирается на эмпирический опыт, или если это сложное предложение, то такая прямая связь может быть доказана после специально проведенного анализа.

Иными словами, осмысленное  предложение не обязательно должно прямо опираться на доступный  чувственный опыт, а может базироваться на опыте всей природы, где он, собственно, и конкретизируется. Например, предложение «на обратной стороне Луны имеются горы» имеет смысл, поскольку конкретизирует тип опыта, способного его подтвердить. Несмотря на то, что в период, когда позитивисты начинали свои исследования, еще не было технических возможностей подтверждения этого утверждения и советская космическая ракета еще не облетела вокруг Луны, сфотографировав ее обратную сторону, уже имелся опыт геологических исследований на Земле, достаточный для подтверждения возможной истинности такого предположения.

В то же время утверждение, например, «Государство представляет собой реализацию этической воли», по мнению позитивистов, в принципе не подтверждаемо, поскольку невозможно конкретизировать опыт, подтверждающий это утверждение.

Для моральной философии  и политической теории последствия  быстрого распространения позитивизма были весьма тяжелыми. Поскольку моральная философия и политическая теория по своему характеру являются нормативными, то есть рекомендующими ценности и определенные способы устройства будь-то в сфере личной или публичной морали, то, как оказалось, — невозможно придать эмпирический смысл используемым ею предложениям. Как же в таком случае позитивисты могли оценить такой нормативный и этический язык, который употребляет такие определения, как благо, право, справедливость, добродетель, наилучшая форма правления, и другие подобные понятия?

Вполне закономерно, что  позитивисты пришли к выводу, что  такие понятия не опираются на факты, хотя и часто встречаются в человеческой жизни. Они имеют экспрессивный, выразительный характер. Язык морали служит цели выражения эмоционального отношения к чему-либо. Для того, чтобы рассмотреть какое-то политическое устройство, необходимо показать, что один вариант его является более предпочтительным, нежели другие. Однако, полагали позитивисты, язык морали выражает эмоциональное отношение, но, как правило, не описывает

76

его. Эмоциональные реакции  тоже могут быть описаны, но они интересны разве что для психологов или социологов, изучающих общественную нравственность. Нормативный язык имеет скорее эмоциональный, нежели познавательный смысл, а стало быть, — субъективный, а не объективный статус.

ПОЗИТИВИЗМ предполагает, что аналитические утверждения относительно физического и социального мира делятся на три категории:

1.  Такие утверждения  могут быть полезными тавтологиями. Это могут быть

чисто определительные утверждения, предписывающие определенный смысл  феномену или концепции.

2.  Утверждения могут быть эмпирическими, их истинность или ложность

могут быть доказаны благодаря  наблюдениям.

3. Утверждения, не подпадающие  ни под одну из двух названных  категорий и

не имеющие аналитического смысла. Для позитивистов осмысленный  анализ возможен только на основе осмысленных тавтологий и эмпирических утверждений. Метафизика, теология, эстетика и даже этика не имеют смысла.

Из этого следовало, что  нормативная моральная философия  и политическая теория, в которых раскрываются концепции человеческого блага, — это псевдонауки. Они тоже пытаются искать истину и несут определенную информацию. Но фактически моральная философия и политическая теория —это просто выражение отношения к чему-то со стороны самого мыслителя. Позитивизм в соответствии с собственной логикой пришел к выводу, что моральная философия и политическая теория — просто гимнастика для ума, не имеющая ничего общего с действительностью. Личные предпочтения мыслителей, выраженные в трудах по моральной философии и политической теории, не имеют большой ценности и в принципе не заслуживают уважения. Как писала об этом Маргарет Макдональд,