На эпоху XV—XVII вв.
приходится также оформление административно-приказного,
делового языка (грамоты, государственные
акты, судебники и т. п.). По своему
лингвистическому составу этот язык
представляет смешение русских и
усвоенных Р. яз. иноязыках — греческих,
татарских и т. д. — корней (бытовой
и официальной лексики) и церковно-славянского
фонетического и морфологического
их оформления, т. е. при конструировании
официальногосударственного Р. яз. проводилась
сознательная ориентация на церковно-славянские
нормы. Так напр. в судебнике царя
Ивана Васильевича (1550) отмечаем такие
церковнославянизмы: «царь всеа Русіи»
(«киприановское» правописание); «со
своею братью и бояры» (вм. русск.
— ами).
V. Значение свидетельств
письменных памятников для истории
русской разговорной речи. История
звуков и форм русского языка
XIV—XVII вв
Памятники староцерковно-славянского
письма, возникавшие на территории
восточного славянства, имеют ряд
особенностей в области правописания,
грамматических форм и лексики по
сравнению с оригинальными памятниками
староболгарского языка. Особенности
эти не проводятся как система
восточно-славянских соответствий известным
нормам староболгарского письма, а
в большей или меньшей мере
отлагаются на фоне этих норм. Зная установку
древнерусских книжников копировать
во всем староболгарские образцы, мы
имеем основание расценивать
наличные отклонения, как невольные
«ошибки» писца, неумение его точно
придерживаться извне заданных норм.
«Ошибки» же эти, как показывают сопоставления
с данными диалектологии, почти
всегда отражают элементы живых говоров,
окружавших писца. При общей консервативной
установке писцов и сознательном
отталкивании от элементов простой,
«низкой» речи в письменности наличие
даже незначительного числа «ошибок»
в рукописи известной территории
дает основания заключать, что черта,
засвидетельствованная «ошибкой», получила
уже ко времени написания данного памятника
более или менее широкое распространание
в окружающих говорах. Так, древнейшие
памятники восточно-славянского письма
(с XI в.) отражают в «ошибках» особенности
восточно-славянской фонетики: восточно-славянский
переход «в» в «у» и «е» в «я» («а», с предшествующей
мягкой согласной как напр. мена «ѫ» и
«у», «ѧ» и «’а» («я»); появление «ч» и «ж»
вм, болгарских «щ» («шт») и «жд», изредка
формы с полногласием. Позднейшие памятники
удельно-феодальной Руси отражают особенности
областных говоров; так, памятники новгородские
и псковские фиксируют «цоканье» (мену
«ц» и «ч» или совпадение их в одном каком-либо
звуке), новгородское произношение «ѣ»,
как «и» (что отлагается в памятниках как
мена «ѣ» и «и»); аканье находит свое отражение
в московских памятниках с XIV в.; мена «ѣ»
и «е» (при отсутствии параллельной мены
«ѣ» и «и») присуща памятникам, возникавшим
на территории южно- и средне-русских говоров,
и т. п.
Учитывая показания
памятников и проверяя их данными
сравнительного изучения русских диалектов,
можем восстановить такие главнейшие
этапы в развитии грамматического
строя русского языка XIV—XVII вв.
1. Утрата категории
двойственного числа.
2. Утрата кратких
форм прилагательного в косвенных
падежах.
3. Широкое развитие
и закрепление в письменных
памятниках более поздней эпохи
(с XVI—XVII вв.) формы творительного
паджа имен существительных и
прилагательных входящих в составное
сказуемое (тип «он был учителем»).
4. Выравнивание звуков
в основах на задненебные звуки:
рукѣ (дат. п. ед.), на порогѣ
вм. старых — руцѣ, на порозѣ.
5. Взаимное влияние
склонений имен с основами
на твердые и мягкие согласные:
землѣ (дат. п. ед. ч.), землёю (твор.
п. ед. ч.) вм. старых — земли,
землею.
6. Упрощение системы
прошедших времен.
7. Создание категории
деепричастия.
8. В области управления
падежными формами существительных
на протяжении XIII—XVII вв. замечается
увеличение и развитие конструкций
с предлогами.
9. Развитием строя
речи является также развитие
сложно-подчиненных предложений.
Ср. напр. сложносочиненную конструкцию
предложения из летописи (XIV в.): «Заложи
Ярославъ городъ великый, у
негоже града суть златыя врата»,
с современной сложно-подчиненной:
«Ярослав заложил большой город,
в котором были золотые ворота».
VI. История древнерусского
письма (XI—XVII вв.)
Из двух старославянских
азбук — глаголицы и кириллицы
в древней Руси распространение
получила только последняя. На русской
почве встречаем лишь скудные
остатки глаголического письма: в
большинстве случаев — это
приписки на полях, пометки, отдельные
глаголические буквы, вкрапленные
в кирилловские тексты. Иногда глаголица
выступает в роли тайнописи (криптографии),
как напр. в кратких надписях,
выцарапанных острым орудием на штукатурке
стен новгородского Софийского собора.
Древнейший вид
письма, взятый русскими у южных
славян, так наз. устав; в основе его
лежит греческое унциальное (уставное)
письмо литургических книг IX—XI вв.
«Уставным» это письмо называется по
сфере своего применения: в «высокой»
церковной литературе «уставнымъ словенскимъ
языкомъ». Уставное письмо — письмо
тщательного каллиграфического
исполнения. Образцом русского устава
может служить письмо Остромирова
Евангелия XI в. Различают древний
устав (обыкновенно на пергаменте) с
XI по XIV в. и новый устав — с
XV в. по XVII в. (по преимуществу на бумаге).
Образцом нового уставного письма может
служить так наз. служебник 1400.
Уставное письмо
очень рано начало уступать место
полууставу, в котором тщательность
письма и его геометрический принцип
нарушаются. Полууставное письмо —
обычно на бумаге и большей частью
не крупное. Распространяется полууставное
письмо со второй половины XIV в. В русском
полууставе можно отличать две разновидности:
старший
Почти одновременно
с полууставом появляется и скорописное
письмо; у русских скоропись сначала
появляется в юридических актах,
а затем в конце XV в. проникает
и в книги. Скоропись развивается
в Москве ранее, чем в других центрах
восточного славянства; у белоруссов
и украинцев развивается несколько
отличный тип скорописи, с большей
закругленностью и декоративностью
начертаний. При Петре I последний
тип скорописи получает известное
распространение и у русских.
С введением книгопечатания
печатный шрифт для русско-славянских
книг был отлит по образцу полуустава;
таков напр. шрифт первопечатников
русских Ивана Федорова и Петра
Мстиславца, выпустивших в Москве
в 1564 первую печатную книгу — «Апостол».
Русский полууставный шрифт употреблялся
в печатных книгах церковных и
гражданских вплоть до 1708, когда
по указу Петра I для книг гражданских
устанавливается новый гражданский
шрифт, а прежний церковный шрифт
остается только для книг духовного
содержания.
VII. История русского
литературного языка XVIII—XX вв.
До конца XVII в. в
качестве литературного письменного
языка в Московском государстве
использовался церковно-славянский
яз., в который однако, чем дальше,
тем больше, проникали особенности
живого разговорного Р. яз. На разрыв между
письменной и разговорной речью
представителей господствующего класса
Московского государства и на
господство в письменной речи церковно-славянской
традиции указывает Лудольф (автор
русской грамматики, изданной в 1696 в
Оксфорде). Церковнославянская языковая
традиция господствовала не только в
памятниках церковно-религиозного характера,
но и в произведениях светской
повествовательной литературы, сюжеты
которой в большинстве проникали
из Зап. Европы через Польшу, частью
через Украину («Бова-королевич» и
др.) и Белоруссию («Роман о Тристане».)
Но на протяжении
XVII в. оформляются и такие литературные
жанры, которые, во многом следуя еще
церковно-славянской традиции, теснее
связаны с живым Р. яз. и ярче
отражают его особенности, — произведения
публицистического (напр. сочинение
Котошихина о России в царствование
Алексея Михайловича) и частью повествовательного
характера (напр. повесть о Фроле
Скобееве, повесть о Ерше Ершовиче).
Яркие образцы живого Р. яз. дают
произведения протопопа Аввакума, одного
из крупнейших деятелей старообрядческого
движения, посвященные в значительной
мере религиозным вопросам, но предназначенные
для широких демократических
слоев московского общества. Впрочем
сама тематика этих произведений обусловливает
наличие в них еще большого
количества церковно-славянских элементов.
Еще ближе к живому разговорному
языку стоял язык деловых документов
(дела московских приказов), который
впрочем и в предшествующие века
в меньшей степени следовал церковно-славянской
традиции.
Лишь в начале
XVIII в., в связи с утратой церковью
той роли, которую она играла в
предшествующие века, осуществляются
тенденции, наметившиеся еще в XVII в.
В качестве литературного языка
входит в употребление живой русский
язык (именно язык господствующего
класса — дворянства), церковно-славянский
же язык в полной мере сохраняется
лишь для произведений церковно-религиозного
характера. При этом источниками
вновь формирующегося литературного
языка служат наметившиеся еще в
предшествующий век жанры с преобладанием
русского языкового элемента.
Язык первых десятилетий
XVIII в. (эпоха Петра I) характеризуется
пестротой лексического состава, большой
неустойчивостью стиля, отсутствием
строго выработанных грамматических норм.
С одной стороны, в нем еще
часты элементы церковно-славянского
языка, напр.: «Вознепещуя всех абие
вскоре прогнати» (петровский отчет
о сражении); «Мы слава богу здоровы,
только зело тяжело жить» (письмо Петра
I), но наряду с этим — большое
количество элементов обычного разговорного
языка. В связи с организацией
мануфактур расширением и укреплением
экономических и культурных связей
с Зап. Европой в Р. яз. широкой
волной проникают заимствования
из зап.-европейских языков (такие
заимствования, гл. обр. в области
технической терминологии, проникали
и раньше, но сравнительно в небольшом
количестве). Проведенная Петром реформа
административных учреждений по зап.-европейскому
образцу требует новой административно-политической
и юридической терминологии. Появляются
заимствованные гл. обр. из немецкого
и частью польского языка: коммерц-коллегия,
мануфактур-коллегия, нотариус, ассесор,
полицеймейстер, канцлер, президент, патент,
штраф, формуляр и т. д. Преобразование
по зап.-европейскому образцу армии вызывает
появление таких терминов, как юнкер, ефрейтор,
генералитет, гауптвахта, лагерь, штурм
(из немецк. яз.), барьер, брешь, бастион,
баталион, гарнизон, пароль, редут, калибр,
мортира, лафет (из франц. яз.) и т. д. Организация
флота вызывает развитие морской терминологии,
заимствуемой гл. обр. из голландского
и английского языка (голландцы и англичане
того времени — эпоха расцвета колониального
могущества их стран — были первыми кораблестроителями
и мореплавателями): гавань, рейд, шлюпка,
койка, каюта, рейс, трап (голл.), бот, бриг,
шхуна, мичман (англ.) и т. д. Развитие промышленности
вызвало расширение производственно-технической
терминологии (гайка, верстак, кран, винт
и т. д.). Большую роль в обогащении словаря
иностранными заимствованиями сыграло
более широкое знакомство с иностранными
языками, поездки за границу, переводы.
С зап.-европейских языков переводилось
большое количество книг общественно-политического,
научного и технического характера. По
причине сравнительной отсталости России
в техническом и культурном отношении
для выражения многих понятий в Р. яз. недоставало
слов. Неизбежно вводились иностранные
слова. Иностранные заимствования обогащают
и разговорную бытовую речь дворянства,
часто заменяя старые русские слова (авантаж,
ассамблея, афронт, бал, комплимент и т.
д.). Многие заимствованные слова, даже
в области специальных терминов, в дальнейшем
в языке не сохранились и были заменены
русскими (напр. фортеция — теперь всегда
крепость). Зап.-европейское влияние выражается
не только в собственно заимствованных
словах, но и во всей перестройке русского
стиля. Появляются новые формы в обращении,
следующие западным образцам. Местоимение
«вы» сменяет прежнее «ты» для выражения
вежливого обращения к одному лицу. В ранних
письмах царевича Алексея к Петру I еще
употребляются характерные для прежних
челобитных уничижительные формы для
автора и предметов, с ним связанных: «Государю
моему батюшке, царю Петру Алексеевичу,
сынишка твой Алешка, благословения прося
и челом бьет». Более поздние же письма
того же Алексея начинаются обращением
«Милостивейший государь батюшка» и заканчиваются
подписью «всепокорнейший сын и слуга
твой Алексей».
С 30-х гг. XVIII в. начинается
работа по выработке норм литературного
языка и устранению хаоса и
неустойчивости, характеризующих первые
десятилетия века. В 1735 при Академии
наук учреждается так. наз. «Российское
собрание», имеющее целью заботиться
о «дополнении российского языка,
о его чистоте, красоте и желаемом
потом совершенстве». Нормализаторская
работа находит свое выражение гл.
обр. в трудах Тредьяковского, Ломоносова
и Сумарокова в период 30-х, 40-х
и 50-х гг. XVIII в. Одним из основных
вопросов этой работы является определение
роли церковно-славянского элемента
в литературном Р. яз. С наибольшей
четкостью эта задача была решена
Ломоносовым , изложившим в своем
«Рассуждении о пользе книг церковных
в российском языке» теорию трех «штилей»
— высокого, «посредственного» (среднего)
и низкого, — различие между которыми
как раз и основано на различном
использовании церковно-славянских
элементов.
Как видно из Ломоносовского
«Рассуждения», церковно-славянский яз.
в XVIII в. целиком сохранился лишь в
церковном употреблении, но в то
же время продолжал служить постоянным
источником пополнения литературного
Р. яз. Ломоносов стоял на более
прогрессивных позициях во взглядах
на развитие национального Р. яз., —
язык, по его взглядам, должен строиться
гл. обр. на национальной основе, церковно-славянскому
яз. отводится сравнительно ограниченная
роль, допускаются элементы, идущие
из языка «простонародного»: «Простонародные
низкие слова могут иметь в
них (в произведениях низкого
штиля) место по рассмотрению» (т. е.
по усмотрению), говорит Ломоносов.
Другие теоретики
XVIII в. отстаивали первенствующую роль
церковно-славянского яз. Тредьяковский,
в более ранних произведениях
признававший, что «славянский язык
в нынешнем веке у нас очень
темен (т. е. непонятен), и многие его
наши читая не разумеют» (предисловие
к «Езде на остров любви», 1730), позднее
отстаивал церковно-славянские нормы
и упрекал Ломоносова в простонародных
тенденциях.
Сумароков, ориентируясь
на живую обиходную речь дворянства,
упрекал Ломоносова в «простонародности»
и провинциализмах, но в то же время
осуждал Тредьяковского за его излишнюю
«славенщизну».
Работа по выработке
норм литературното языка затронула
и проблему иностранных заимствований.
Ломоносов и Сумароков восставали
против отмеченного выше чрезмерного
наводнения русского языка иностранными
словами. Сумароков настаивал даже
на полной очистке Р. яз. от заимствованных
слов. Он написал целую статью «О
истреблении чужих слов из русского
языка». Ломоносов, не отвергая совершенно
иностранных заимствований, для
многих иностранных слов даже терминологического
порядка стремился найти или
создать вновь русские эквиваленты.
В одной черновой рукописи он говорит
«о злоупотреблении и введении иностранных
слов» и советует переводить слово
«theoria» словом «рассуждение», «theoreticus»
— «мысленный», «praxis» — «действие»,
«practicus» — «действенный» и
т. д. Однако, когда это необходимо,
и сам Ломоносов широко пользуется
иностранными терминами в своих
научных, а частью и поэтических
произведениях.