Николай Константинович Михайловский

Крупнейшим  русским социологом конца XIX в. был Николай Константинович Михайловский (1842-1904 гг.). Наряду c П. Лавровым, Е. Де-Роберти и др. он был зачинателем новой науки в нашей стране. В союзе с Лавровым он стал основателем известной субъективной школы, которая сыграла значительную роль в процессе становления и развития русской социологии. Вот что писал об этом М. Ковалевский: «... в подготовлении русского общества к восприятию, критике и самостоятельному построению социологии Михайловскому принадлежит, несомненно, выдающаяся роль».

Авторитет Михайловского среди молодой  интеллигенции 70-80-х гг. был огромным, его высоко ценили Л. Толстой, А Чехов, В. Короленко, Д. Овсянико-Куликовский, Е. Тарле и многие другие творцы русской культуры той поры3. Анализом его социологических идей занимались представители самых разных школ и направлений: В.И. Ленин, Г.В. Плеханов, П. Лавров, С. Южаков, Н. Кареев, Е. Колосов, Н. Бердяев, Б. Кистяковский, Л. Оболенский, А. Гизетти, С. Райский, Н. Рейнгард, М. Филиппов, М. Ковалевский и другие. Его труды еще при жизни неоднократно переиздавались в собраниях сочинений (чем не может похвалиться ни один из русских дореволюционных социологов), составив десять томов в последнем варианте.

Михайловский  сколько-нибудь подробно философскими вопросами не занимался, и тем не менее нам надо начать о его теории познания, так как на нее опирается вся система его социологических взглядов, точнее, из нее вытекают методологические задачи и «научность» социологии. Вслед за многими позитивистами своего времени он считал, что «положительная» наука покончила с «абсолютами», строгое, методологически выдержанное научное знание дает нам «истины условные», относительные, что определяется природой познавательных способностей и исторически ограниченными в каждое время условиями существования человека. Но все-таки наука постепенно расширяет границы нашего познания в значительно большей степени, чем делали в предшествующие эпохи теология и философия (метафизика), особенно при соблюдении ряда методологических приемов исследования. Эти приемы он выводил из популярной в те годы классификации наук О. Конта.

В соответствии с последней каждая отрасль современной науки постоянно  должна для своих нужд заниматься переосмыслением фактического и  особенно теоретического материала  близлежащих, смежных наук в данной классификации. Этим в итоге якобы обеспечивался процесс взаимооплодотворения наук и более углубленное понимание тех законов, которые редуцируются на более высокие уровни, хотя и не составляют там специфику явлений. Следуя этому приему, Михайловский поражал своих читателей удивительной пестротой фактических данных и эмпирических обобщений из антропологии, психиатрии, физиологии, криминалистики, биологии, эстетики; отметим пока (а позднее проанализируем), что некоторым из этих обобщений он придавал откровенно философский характер, в частности принципу «борьбы за индивидуальность» фактически перенесенному в социологию из биологии.

Вторым  важным приемом он считал установление уникальности каждой науки, прежде всего  социологии, выявление присущих только ей законов и методов, их фиксирующих. По классификации Конта, наиболее сложными в бытии являются именно социальные явления, и исходя из этого Михайловский занимается важной философской проблемой   соотношением социологии и других гуманитарных наук о естествознанием. Здесь ему удалось обнаружить свободную нишу в классификации Конта и одному из первых дать описание задач, проблем и методов ближайшей союзницы социологии   социальной психологии. Находясь в сознательной оппозиции натуралистическому редукционизму, столь мощному в 70-80-е гг. прошлого столетия, и одновременно выступая против неокантианской пропасти между стилями обобщения в естествознании и гуманитарных науках, Михайловский пытался занять более гибкую позицию.

Остановимся теперь на том, как он формулировал цели и задачи социологии. Эти страницы его сочинений посвящены знаменитому  в свое время «субъективному методу». Сам этот подход несколько раньше предложил Лавров. Михайловский им воспользовался, оснастил рядом пояснений, дополнений и аргументов. Суть их такова: в естественных науках, прибегающих к объективным методам изучения стихийных материалистических явлений, при строгом соблюдении приемов сбора, описания, классификации и обобщения материала возможно получить общепризнанный истинный результат (он его называет   «правда-истина»); в обществоведении же в силу специфики изучаемых явлений (наличия в самих объектах сознательного и бессознательного элементов, объединяемых людьми в цели их поведения) требуются другие приемы и методы, и результат получается более сложным («правда-справедливость»). Эти приемы и дают нам «субъективный метод», который, если он применяется сознательно и систематически, не просто вскрывает причины и необходимость исследуемого процесса, но и оценивает его с точки зрения «желательности», «идеала». Он так пояснял эту мысль: «Коренная и ничем неизгладимая разница между отношениями человека к человеку и к остальной природе состоит прежде всего в том, что в первом случае мы имеем дело не просто с явлениями, а с явлениями, тяготеющими к известной цели, тогда как во втором   цель эта не существует. Различие это до того важно и существенно, что само по себе намекает на необходимость применения различных методов к двум великим областям человеческого ведения». И далее: «Мы не можем общественные явления оценивать иначе, как субъективно», т.е. через идеал справедливости. Итак, не отрицая применимость объективных методов в социологии (скажем, статистики), он считал, что «высший контроль должен принадлежать тут субъективному методу». Таким образом, перед нами своеобразная гальванизация теории «двойственности истин», сам Михайловский и его критики называла ее теорией «двуединой правды». Отсюда его методологическое требование слияния социологии с публицистикой и опоры на нее. Кстати, подобная ориентация вообще присуща всей русской социологии на ранних ступенях ее эволюции (сказывались издержки профессионализации и институализации науки), Сам же Михайловский постоянно и сознательно применял в своей публицистике общие «социологические теоремы» (это его выражение) при оценке и анализе разнообразных фактов текущей жизни. В частности, таковыми являются серии очерков   «Письма о правде и неправде», «Записки профана» (1877 г.), «Литература и жизнь» (1893 г.).

Следует отметить, что прилагательное «субъективный», давшее позднее название всей школе, в приложении к методу было крайне неудачным, да и в приложении к  школе вызывало возражения (С. Южаков, его поддержал Н. Кареев, предложили называть ее «этико-социологической»; этот термин имел хождение в русской  социологии наряду со старым). В печати шли долгие споры и по содержательной части «субъективного метода», спорили  и сами субъективисты, уточняя часть  положений, отказываясь от некоторых  крайностей, спорили с ними и представители  других направлений: марксисты, неокантианцы, неопозитивисты и др.7 Не входя в детали этой многолетней полемики, обратим внимание лишь на несколько моментов в связи с темой нашего обзора   социологией Михайловского и его ролью в движении, эволюции социологической мысли в России в целом.

В «субъективном методе» Лаврова  было кое-что действительно от метода, но, разумеется, его нельзя было толковать  столь расширительно, психологизируя вое общественное бытие, как делали это родоначальники русской социологии. Речь идет о методе «понимания» чувств, идей, ценностей, как важнейшей составной части социального мира, о роли «сочувственного опыта», как его называл сам Михайловский. Без интроспекции, сопереживания, субъективного подключения к нему этот мир становится «невидимым». Но сколько-нибудь подробно и, главное, доказательно эти соображения Михайловский развивал не в социологии (Н. Бердяев иронически это отметил: Михайловский скверно чувствует себя «на большой дороге истории»), а в художественной критике, в анализе произведений русских писателей ХIX в.   Достоевского, Толстого, Лермонтова и др. Поэтому русские, неокантианцы (Б. Кистяковский и др.) справедливо упрекали его за то, что он остановился как раз там, считая, что все проблемы уже решены, где для них проблема еще только начиналась. Но дело все в том, что «понимание», как оно стало трактоваться в социологии конца XIX в. и особенно позднее, составляло только срез более общего толкования социологического метода у Михайловского и имело несколько другие основы. Михайловский стоял на позиции социальной обусловленности познания и многократно подчеркивал это обстоятельство на примерах социальной заданности искусства своего времени. Но это абстрактно верное положение он, в силу вражды к материалистической диалектике, доводил до релятивизма и агностицизма. У него получилось, что люди в познании социального мира всегда остается невольными рабами своей групповой принадлежности, оценивают мир только через эту принадлежность, с учетом ее интересов, а потому то, что безусловно, обязательно, истинно для членов одной группы, психологически неприемлемо для членов другой. Следовательно   истина всегда субъективна. Этот момент, уясненный Н. Чернышевским на вариациях эстетических вкусов разных сословий, Михайловский положил в основу своего требования принципиального «субъективизма» общественных наук, как отметил его последователь Е. Колосов. На первый взгляд может показаться, что Михайловский просто провозглашает плоский социологический релятивизм. Но суть его подхода несколько сложнее.

Если  люди обычно (и исследователи в  том числе) некритически отдаются во власть своей групповой стихии, то их познание и поведение подчиняются  ложным, относительным установкам   «идолам» (такова, на его взгляд, природа  многих религиозных систем, формул типа «искусство для искусства», «богатство для богатства», «наука для науки» и т.п.). Но подобное подчинение   путь имитации объективности, благодаря  чему социология переполнена псевдоистинами («неправдой»), человек только сам себя обманывает этими мистифицированными, извращенными обобщениями, социальными миражами. Но есть и другой путь   соотнесение групповых установок о общечеловеческим «идеалом», который характеризуется признанием (оценкой) желательности и нежелательности ряда явлений, изучением условий для осуществления желательного и устранения нежелательного, т.е. о идеалом общей справедливости, с которым должен согласиться каждый, независимо от своей групповой принадлежности. Таким сверхгрупповым, «конечным» идеалом Михайловский считал «равномерное развитие всех сил и способностей человека», достигаемое, по его глубочайшему убеждению, только при особом однородном общественном устройстве   «простой кооперации» человеческой деятельности (позднее мы рассмотрим это понятие подробнее).

Любая реальность, по Михайловскому, есть клубок необходимости и разного рода возможностей ее развития; в социальной же реальности есть счастливый шанс выбрать  ту или иную возможность и этим ускорить, направить, трансформировать необходимость, но только с помощью  идеала, так как каждая из возможностей, материализуемая в конкретной ситуации, определяется комплексной комбинацией  обстоятельств, которую трудно познать  полностью и объективно. Социология   наука, исследующая желательное в общественной жизни и то, насколько оно возможно, т.е. исследующая общественные отношения с позиции сознательно выбранного, «конечного» идеала10. Таким образом получалось, по Михайловскому, что истина в социологии методологически обеспечивается и проверится «конечным идеалом», реализуемым в исторической деятельности. Он писая, настаивая на этизации общественной науки, что выбор желательного (предмета исследования) дает гарантию истинного тогда, когда оно еще и справедливо. Теперь совершенно очевидно, что Михайловский в своеобразных терминах поставил важные проблемы: сочетание объективности и социальной детерминированности в социологии; сочетание стихийного и сознательного в историческом процессе; проблема «должного» при изучении этих процессов. Но абстрактность этой постановки, отрыв схем от живой реальности делали «идеалы», если воспользоваться его терминологией, «идолами». Что же касается «должного», взятого абстрактно, то с этой позиции нет никакой существенной разницы, скажем, между религиозными идеалами (идолами, по Михайловскому) и любыми другими нерелигиозными идеалами как личными, так и групповыми, если в своем содержании все они постулируются нравственным сознанием как должное. Но в чем тогда преимущество и реальность «конечного идеала» Михайловского? Может быть в словосочетании «развитие каждого» (т.е. развитие личности вне сословных, классовых и т.п. ограничений), но как же тогда быть о его позитивистским утверждением о том, что гносеологическая природа каждого человека сама по себе относительна? И далее, а не является ли его общечеловеческий, «конечный» идеал сам по себе групповым и тогда, соответственно,   относительным, ограниченным, предвзятым, как и остальные групповые идеалы? И критика (В.И. Ленин, Г. Плеханов, С. Райский, Н. Бердяев и др.) показала, что его идеал носит не надгрупповой характер, а, наоборот, групповой, отражающий мелкобуржуазные чаяния и стремления отдельных групп в России, только скрывающий свою сущность под густой штукатуркой абстрактных терминов. Идеал Михайловского отражал общественную жизнь, как писал В.И. Ленин, «через призму жизненных условий и интересов мелкого производителя».

С учетом сказанного рассмотрим последний  философский принцип его социологии   «учение об индивидуальности», представляющий собою одну из разновидностей позитивистского  эволюционизма, в которой теория Ч. Дарвина сочеталась и дополнялась  теориями К. Бэра и др. На необходимость  этого уточнения Михайловскому  указал русский биолог Н. Ножин, которого Михайловский часто называл «другом-учителем».

«Индивидуальностью» Михайловский обозначает любое онтологическое целое, «вступающее в отношения  к внешнему миру как обособленная единица» на любых фазах эволюции материи, но особенно интересуется «живой»  и общественной формами движения материи14. Михайловский считал, что здесь особенно ярко проявляются две тенденции: первая   усложнение организмов и систем их деятельности, рост их различия, дифференциации и взаимной борьбы; и вторая   увеличение относительной самостоятельности индивидуальностей от других более комплексных сложных организаций, эволюционной и функциональной частью которых они являются, процессы «борьбы за индивидуальность» и в итоге рост их однородности и солидарности. Дарвин и его последователи натуралисты-социологи имеют дело только с первой тенденцией. Но в общественной жизни вторая тенденция лишается многих затемняющих ее действие обстоятельств, столь свойственных другим сферам бытия. Здесь сказывается и близость исследователя к изучаемым общественным фактам (субъективный метод). Он признавался, что только этой последней тенденцией   «борьбой за индивидуальность»   «охватываются и объясняются ... все когда-либо интересовавшие меня социологические факты и вопросы».

Но  сразу же отметим, что этот философский  принцип, не очень-то применимый и к  биологии (из которой он его выводил), был еще в большей степени  сомнителен при применении его в  области социологии. В своей «социальной  монадологии» он не столько изучает исторические факты, сколько дедуцирует из них априорные схемы, подгоняя данные под них. В.И. Ленин неоднократно подчеркивал этот методологический просчет субъективистов. Однако последуем вновь за Михайловским; каковы главные части его «монадологии»?

Главной формой, типом «общественной индивидуальности», по Михайловскому, является личность (ввиду  ее «неделимости», ибо более мелких «социальных атомов» уже нет  в обществе), а борьба за нее является борьбой с групповым диктатом, калечащим разделением труда, групповыми стандартами в познании, предрассудками и т.п. Наряду с неделимой «человеческой индивидуальностью» в обществе есть и другие, более сложные, делимые «общественные индивидуальности» (разные социальные группы: классы, семья, профессиональные группы, партии и институты: государство и церковь). «Когда социологи,   писал он,   используют термины «классовое сознание», «классовый интерес», «классовая точка зрения» и «классовая борьба»   они смотрят на эту социальную группу именно как на «индивидуальность»18. Все эти виды «общественной индивидуальности» ведут между собою борьбу с попеременным успехом и постоянную борьбу с личностью, направленную на унификацию последней, превращение ее в винтик, орган более комплексных организаций. За долгую историю человечества сложилось два четких состояния этой борьбы («простая и сложная кооперация») и масса переходных конкретных вариаций между ними. Для Михайловского социологическая методология («субъективный метод»   «борьба за индивидуальность») имеет своею целью не только объяснить объективный ход