Абстрактный язык и конкретный язык. Язык как исторически обусловленное «умение говорить». Три проблемы языкового изменения

в «латинский язык», точно так же как быстро [идти] может

быть преобразовано в быстроту [ходьбы]. Однако так 

можно сказать, помня, что речь идет о крайне сложном 

правиле, представляющем собой обширную совокупность

взаимозависимых правил. Эти правила  в значительной

части одинаковы в речи определенного  общества, 

рассматриваемой в данный момент (если отвлечься от времени 

самого исследования). В этом смысле указанные правила 

и образуют состояние языка, или  «язык в синхронии». 

Далее, указанные правила одинаковы  или происходят одни

из других и для разных последовательных состояний 

языка; в этом смысле они образуют языковую традицию, или 

«язык в диахронии». Однако и при  такой точке зрения

следует, конечно, помнить, что язык существует только

в речи и благодаря речи: в «истории, которая

осуществляется» (res gestae, Geschichte), даны исключительно инди-

50 Это означает, что проблема  «первичности» языка или речи  — 

это проблема ложная или по крайней  мере неправильно 

поставленная, если мы пытаемся решить ее, приписывая одному из двух 

полюсов предшествование во времени: в одном смысле язык как 

историческое услоЕие языковой деятельности предшествует речи; в  другом

смысле речь как свободная творческая деятельность предшествует

языку.

169

видуальные языковые акты, использующие 

существовавшие ранее правила  и воспроизводящие предшествующие

образцы; напротив, для «истории, систематизирующей  и 

изучающей происходящее» (historia rerum, Historie), язык

становится единственным «развивающимся»  объектом.

В том и другом смысле язык может рассматриваться

как «система изоглосс»51 и «абстрагироваться» как объект

изучения. Именно поэтому язык «по  своей природе» не

есть ни синхронное, ни диахронное явление, поскольку 

не может быть речи о двух противоречащих друг другу

способах бытия и не существует объектов синхронных и 

объектов диахронных (ср. I, 2.3.1). С  диахронической

точки зрения язык — это совокупность традиционных

(«передаваемых») языковых средств;  с синхронической 

точки зрения язык — совокупность общих «актуальных»

(для данного момента) средств,  которые тем не менее 

являются и традиционными (то есть «передаваемыми»,

ср. I, 3.3.2); более того, они являются общими именно

потому, что они традиционны. Лишь в плане техники 

исследования синхрония предшествует диахронии, 

поскольку понимание объекта как  такового необходимо 

предшествует разработке его истории (ср. I, 3.1)52.

2.4. В связи с этим, чтобы избежать  возможных недоразумений» 

необходимо подчеркнуть, что выражение  «язык «абстрагируется»

из речи» никоим образом не отрицает объективности языка. То, что

язык является объектом, «абстрагированным» из речи, то есть

идеальным объектому связано с  онтологическими вопросами, а не с 

объективным (для всякого сознания, мыслящего язык) характером

языка. Известно, что конкретные языки «абстрагируются» и 

признаются в качестве идеальных  объектов самими говорящими (ср. I,

сн. 27). В известной степени прав такой ученый, как Л. Вайсгер-

бер 53, когда он протестует против тенденции рассматривать языки 

как чистые «грамматические абстракции». Язык является 

«абстракцией» лишь с технической  точки зрения — для лингвиста, который 

выводит его из языковой деятельности. Язык может быть «абстра-

51 Ср. V. Pisani, La lingua е la sua storia в «Linguistica 

generale e indeuropea», Milano, 1947, стр. 9—19 и «L'etimologia», Mi-

lano, 1947, стр. 49 и сл.

52 Конечно, этим не устраняется  антиномия между синхронией 

и диахронией (поскольку ее и не нужно устранять), а лишь снова 

подтверждается ее технический  характер: она связана с техникой

исследования, а не с реальностью  языка. По этому поводу 

напомним, что сам Соссюр (CLG, стр. 149) утверждал: «Синхронным 

является все то, что относится  к статическому аспекту нашей  науки»

(а не ее объекту).

53 «Die Sprache unter den Kraften des menschlichen Daseins»2,

Dusseldorf, 1954, стр. 8—9,

170

гирован» именно потому, что он существует (как способ говорения 

и как языковые навыки), и потому, что, приступая к изучению

языка, мы уже имеем «предварительное знание» о его 

объективности 54. С другой стороны, вопреки распространенному убеждению,

признавать объективность «языка»  и изучать его как таковой, еще 

не означает «отрывать» или «изолировать»  его от речи. 

Действительно, лингвистический позитивизм со своей тенденцией «овеществлять»

абстракции доходит до того, что  рассматривает «язык» и «речь» как 

две различные вещи. Вместо того чтобы  помещать язык в речь, 

позитивизм помещает «речь» в индивидуумов, а «язык» — в общество

(или — еще хуже — в «массу»), как если бы индивидуумы были вне-

социальны, а общество независимо от индивидуумов и от их 

межиндивидуальных отношений. В этом, как уже указывалось, 

состояла и ошибка Соссюра. Но наивный (а часто и не наивный) 

идеализм, выступая против этой ошибки, впадает в противоположную

крайность: смешивая абстракцию (мысленную  операцию) с 

делением (separacion—операцией, которая  осуществляется в 

действительности), идеализм приходит к убеждению, что изучать формы  и 

структуры — это значит нарушать целостность языка, калечить

его. Если бы лингвистический идеализм последовательно проводил

такой подход,—в действительности это  не имеет места *',— он должен

был бы отказаться от всякого исследования, поскольку 

исследование — это всегда расчленение  и абстракция и только в интуиции

объекты даны «в своей целостности». Выступая против 

теоретических положений значительной части идеалистической лингвистики 

(в которых, впрочем, не повинен  философский идеализм), 

необходимо настаивать на том, что  «познавать» — это прежде всего  значит

«различать» и что мысленное  различение (distinctio rationis) не 

является и не может являться «калечением» реальности, поскольку 

оно осуществляется не в плоскости  объекта. Не следует никоим

образом смешивать то, как даны объекты, и то, как мы их 

рассматриваем. Если верно, что не следует «овеществлять» абстракции,

верно также и то, что, когда две  характеристики выступают вместе,

это еще не значит, что их нельзя рассматривать в отдельности. 

Например, форма и цвет объекта  выступают вместе, но они являются

независимыми переменными (цвет может  изменяться без изменения 

формы и наоборот) и поэтому могут  изучаться независимо друг от

друга. Говорить, что данный объект — квадрат, не значит 

«изолировать» его форму или  пренебречь его возможным голубым цветом.

3.1.1. Рассматриваемые в совокупности  «аналогичные» 

правила, образующие язык, системны: они 

функционируют не только как таковые, но и в силу 

противопоставления одних другим в определенных парадигматических 

или синтагматических или одновременно парадигмати-

54 «Forma у sustancia», стр. 33—36, 52.

55 На практике лингвисты-идеалисты  работают со всеми  

общепринятыми абстракциями («язык», «диалект», «субстрат», «слово»,

«основа», «корень», «суффикс», «окончание»  и т. д.), которые, 

впрочем, являются вполне законными.

171

ческих и синтагматических структурах 56. В этом смысле

язык является системой взаимозависимых  структур.

3.1.2. Лингвистический идеализм обычно  с недоверием 

относится к понятиям «система»  и «структура». Но это недоверие  лишено

основания: Гегель, который был  идеалистом, без всяких колебаний 

говорил о языке как системе (ср. 1, сн. 32). Структуры, 

составляющие язык, являются структурами  речи — формами конкретной

языковой деятельности. В том, что  эта деятельность системна, нет

никакого противоречия. Верно, что  языки не «организмы». Однако

это не означает, что надо игнорировать их «органичность». Кроме 

того, изучать структуры речи —  это еще не значит вводить 

искусственные антиномии, «сводить»  речевую деятельность к структурам

или пренебрегать ее бесконечным разнообразием57. Структуры,

56 Именно своей системностью  языковые правила существенно 

отличаются от неязыковых «символов» (как, например, весы— 

«символ правосудия»).

57 Кажется, что К. Шикк в  своей рецензии на «Forma у sustan-

cia» («Paideia», X, 4) не заметила этого.  В этой рецензии, помимо 

того что местами применяется  странный метод — противопоставлять 

тезисам, которые рецензируемый  автор мог бы выдвинуть (но на

самом деле не выдвигает), свои собственные  тезисы, подвергается

сомнению различие между системой и нормой: «Тому, кто освоился

с принципами какой-либо школы идеалистического направления,

кажется несколько сомнительной необходимость  вводить 

дальнейшие подразделения, чтобы  преодолеть существующую 

дихотомию... Косериу вводит понятие  нормы, промежуточное между 

системой и речью» (стр. 272—273). Действительно, автор «Forma у 

sustancia» достаточно «освоился»  с идеализмом, а различие между 

нормой и системой — это не «подразделение» соссюровского  языка

(являющегося «овеществленной»  абстракцией, которую бесполезно 

подразделять), и оно проводится отнюдь не с целью преодолеть 

дихотомию, которая как в SNH, так  и в «Forma у sustancia» 

отвергается совершенно явно. Речь идет о различии между типами 

структур речи, а именно между  общими (традиционными) и 

функциональными (различительными) структурами. Не поняв этого, К. Шикк

пишет далее: «Итальянские лингвисты  и прежде всего Террачини 

приходят к преодолению всех искусственных антиномий 

посредством прямого обращения к языковой деятельности как таковой,

а эта деятельность в свою очередь  есть постоянное 

преодоление различных контрастов» (стр. 273). Я далек от недооценки

заслуг итальянской лингвистики, идеи которой я разделяю. 

Благодаря сильной гуманистической традиции, которая в Италии 

сохраняется лучше, чем где бы то ни было, а также благодаря 

значительным успехам итальянской  философии XX в. итальянская 

лингвистическая школа в настоящее  время наиболее свободна как от

социологических и физикалистских ошибок, так и от абсурдности

и наивности псевдоматематического  подхода. Верно, однако, что 

некоторые итальянские лингвисты (и можно даже добавить, 

особенно Террачини, который в  то же время является одним из 

наиболее тонких и проницательных лингвистов) сохраняют 

неоправданное недоверие к различиям, вводимым в теоретические построе-

172

различаемые в языковой деятельности, можно уподобить понятию,

которое, как сказал Ортега, является инструментом не для 

замещения стихийных проявлений действительности, а для закрепления

их58. Абстракции не опасны, если рассматривать  их как таковые;

они становятся опасными лишь при  отождествлении их с 

конкретными фактами (ср. 2.4). Совсем другое дело — говорить, что не 

следует «овеществлять» абстрактные системы (абстрагированные из

речи): в этом смысле сохраняют силу предостережения Пауля 59.

3.1.3. В структурах, составляющих  язык, важно  

различать то, что является нормальным, или всеобщим (норма),

и то, что является функциональным и дается в 

противопоставлении (система)60. Так, например, звук е в 

испанском слове papel «бумага» открытый, а в слове queso «сыр» 

закрытый, хотя в фонологической системе  испанского 

языка отсутствует различительное противопоставление е 

открытого и е закрытого. Произношение [keso] и [papel]

не задевает системы (так как  в испанском языке не 

существует двух форм, которые различались  бы только 

противопоставлением е/е), но противоречит норме испанского 

языка. Аналогично [b] и [?] как невзаимонезаменимые 

«комбинаторные варианты» являются в испанском языке (а не

просто в речи того или иного  индивидуума) нормальными 

инвариантами, которые, однако, соответствуют  одному

функциональному инварианту /Ь/. Противопоставление

[b] и [?], не будучи функциональным (различительным),

тем не менее принадлежит испанскому языку, а именно его 

ния и представляющим собой инструмент исследования, как будто 

эти различия нарушают целостность  объекта. Такая позиция 

означает выбор другого пути, но отнюдь не преодоление антиномий.

Ведь «преодолеть» не значит просто «не принять» или «отвергнуть».

«Преодолеть» —это значит «пойти дальше, отрицая и в то же время 

сохраняя рациональное зерно отрицаемого». Неверно также и то,

будто языковая деятельность состоит  в «преодолении» различных

антиномий: для говорящего как такового антиномий попросту не

существует. Более того, указанный  подход приводит к 

недопустимому смешению позиций говорящего с позицией лингвиста. 

Лингвистика — это не «первичная речь» (ср. I, 2. 3. 2), а «речь о речи»;

поэтому лингвистика не может принять  точку зрения простого 

говорящего. Нужно исходить из знаний говорящего о речевой 

деятельности, но нельзя смешивать  план речи с планом лингвистики. Если

бы лингвистика приняла принцип  не проводить тех различий,

которые не проводит говорящий как  таковой, она не могла бы 

проводить никаких различий и вообще не могла бы оформиться как 

наука.