Познание природы в эпоху человека

ВВЕДЕНИЕ

Западноевропейская средневековая  цивилизация, будучи формой господства феодальных отношений и культурных ценностей, простирается, по мнению отечественных  историков, вовсе не до конца XV века, а как минимум до середины XVII и  имеет следующее внутреннее членение: 1. Конец V – середина XI века – эпоха складывания феодализма; 2. Середина XI – конец XV века – эпоха расцвета феодального строя; 3. XVI – первая половина XVII века – эпоха зарождения и укрепления капиталистических отношений в недрах феодального строя и, как следствие, начало расшатывания последнего. Сюда можно было бы добавить и четвертый период, поскольку известно, что решающим ударом по феодализму, бесповоротно изменившим лицо западноевропейского мира, явилась лишь Великая французская революция, а это позволяет считать верхней границей исторического существования средневековой цивилизации в Западной Европе конец XVIII столетия.

Новый величайший переворот  в системе культуры происходит в  эпоху Возрождения, которая охватывает XIV начало XVII в. Эпоха Возрождения эпоха становления капиталистических отношений, первоначального накопления капитала, восхождения социально-политической роли города, буржуазных классов, складывания абсолютистских монархий и национальных государств, эпоха глубоких социальных конфликтов, религиозных войн, ранних буржуазных революций, возрождения античной культуры, возникновения книгопечатания, эпоха титанов мысли и духа.  
Социально-исторической предпосылкой культуры Возрождения явилось становление буржуазного индивидуализма, который приходил на смену сословно-иерархической структуре феодальных отношений. Средневековье завершает тот длительный период истории человечества, в ходе которого человек был еще привязан прямыми либо опосредованными узами к коллективу определенного типа. Этот отрыв окончательно осуществился именно в эпоху Возрождения. Не терпеть нужды и не иметь излишка, не командовать другими и не быть в подчинении вот моя цель, писал Ф. Петрарка, выражая этим не только свои личные цели, но и жизнеощущение эпохи*. В социально-психологическом плане ренессансный индивидуализм порождал такую особенность образа жизни, которую великий русский мыслитель А.Ф. Лосев называл субъективистически-индивидуалистической жаждой жизненных ощущений независимо от их религиозных или моральных ценностей**. Жизнь на свой страх и риск, предполагающая индивидуализм и самоутверждение личности, возможна только в условиях активно-деятельного отношения к миру.

1. Познание природы в эпоху человека

Следующий исторический этап западной культуры, эпоха Ренессанса, - чрезвычайно многозначна. По крайней мере, в развитии рассматриваемого отношения "человек-природа" Ренессанс предстает как своеобразный рубеж, как эпоха перехода от одухотворенного космоса к "нейтральной почве". Прежде, чем надолго померкнуть, природа блистала всеми своими красками, она предстала как средоточие красоты и источник радости человека, как объект любви и преклонения, как дом человека. Функционирование Вселенной все еще описывается в терминах "любовь", "симпатия" и "антипатия".

В эпоху Возрождения, прекрасную в  разноцветье человеческих и природных  красок, ценностей, смыслов, выплеснувшихся ненадолго перед тем, как вновь  уйти в серое небытие, природа  видится как "внешний человек". Внешний человек - это и есть образ природы эпохи Возрождения. Стоит вспомнить картины Рафаэля или, например, полотно "Весна" Сандро Боттичелли: центральная фигура - девушка, на голове которой венок из полевых цветов. Природа как бы проговаривает себя через венец своего творения. Ренессанс, видимо, не знал природы "самой по себе", существующей вне связи с воспринимающим ее человеком. Язык природы был одновременно языком теологии, поэзии, изобразительного искусства. У гуманистов Возрождения природа - особо изысканная искусность искусства. Наилучшим образом это выражают знаменитые слова Микеланджело: "Величайший художник не имеет ни одной идеи, которую одна глыба мрамора не таила бы в себе...".

Тесная связь природы и человека отражается и понятием "естественного  закона", имевшего хождение в литературе этого периода. Ленобль в "Истории идеи природы" остроумно замечает, что вплоть до XVII в. люди полагали, будто вся Вселенная занята исключительно человеческими проблемами, и смысл ее в том, как она участвует в человеческой судьбе. Даже если природу и богов понимали как индифферентных к человеку (Эпикур, Лукреций), в этом видели нравственный урок и поучение для человека.

Новая "естественная" магия, по сравнению  со средневековой, привносит в ренессансное видение мира учение об иерархичности  и организмичности Универсума, все элементы которого, включая человека, связаны единой цепью взаимодействий. Например, Леонардо да Винчи описывает Землю, как организм, обладающий живой душой, у которого почва - это плоть, родники и реки - подобие кровеносных сосудов, а горные хребты - ее скелет. Но у Леонардо же встречается и описание птицы как инструмента, работающего на основе математического закона. Сохраняя двойственное отношение к природе, ренессансная эпоха возвеличивает человека, наделяя его божественными полномочиями по отношению к природе.

У Пико делла Мирандола в учении о "естественной магии" человек, очистившись  от несовершенств, может развить  в себе способность постигать  тайные силы макрокосма и управлять  ими, человек способен вызывать на свет чудеса, скрытые в укромных уголках мира, в недрах природы, как если бы сама природа творила эти чудеса. Именно в таком контексте: выделение человека из космического порядка, признание его автономности, понимание природы как нейтральной почвы, не одушевленной особым для нее духом, а существующей только для того, чтобы служить человеку, формировалось будущее рациональное видение мира, а также мировоззренческая традиция, в которой человек и природа противопоставлены.

В эпоху Возрождения происходит отождествление понятий "исследование природы" и "познание истины" в контексте деятельности экспериментирующих художников. Затем их пути начинают расходиться. С возвеличиванием разума происходило принижение природы. Уже Галилей отмечал, что цвета, звуки, запахи не существуют вне глаз, ушей и носов. Декарт и Локк разработали теорию вторичных качеств. А у Д. Юма живая ткань природы оказывается проекцией разума. Неокантианец Г. Коген говорил, что звезды мы изучаем не в небе, а по учебникам астрономии.

Если в средневековой культуре не только вещь, но даже пространство, занимаемое вещью, имело свой сакральный смысл, так, например, очаг всегда располагался в центре жилища, то в Новое время вещь лишилась не только смысла, но и цвета, запаха... - стала "унылой штукой" (А. Уайтхед). Космос, который у греков был уютным домом и Божеством, стал бездонной черной пустотой, обозначаемой как однородное изотропное пространство. По сравнению с ним, отмечал А. Лосев, даже темная баня с пауками уютнее, потому что говорит о чем-то человеческом. "Вечное молчание этих беспредельных пространств устрашает меня, - писал Паскаль в "Мыслях", - ...глядя на эту немую вселенную, на человека, лишенного света, предоставленного самому себе и как бы затерявшегося в этом уголке вселенной, не зная, кто его туда поместил, что ему делать, что станет с ним по смерти, и не способного это узнать, я прихожу в ужас, как человек, которого спящим перенесли на пустынный и жуткий остров и который пробудился, не зная, где он находится, и не имея средств уйти оттуда".

"Распад космоса, - настаивал А. Койре, - вот в чем состоял наиболее революционный переворот, который совершил (или который претерпел) человеческий разум после изобретения Космоса древними греками". Следует вдуматься, что означало такое явление как распад Космоса для западноевропейской культуры. Распад Космоса означал крушение идеи иерархически упорядоченного, наделенного конечной структурой мира - мира, качественно дифференцированного. Она была заменена идеей открытой, безграничной и даже бесконечной Вселенной, объединенной и управляемой одними и теми же законами, Вселенной, в которой все вещи принадлежат одному и тому же уровню бытия, в противовес традиционной концепции, различавшей и противопоставлявшей друг другу два мира - земной и небесный.

Аристотелевская динамика отрицает наличие какой-либо пустоты и движения в пустоте. В физике Аристотеля вещь, сдвинутая по инерции, стремится вернуться на свое естественное место. Пустое пространство полностью разрушает концепцию космического порядка: в пустом пространстве не то что не существует естественных мест, в нем вообще места не существует. "Обезбоженная" природа становится чуждой человеку. Разрушение космоса предстает как изгнание духа из природы и потеря качественности вещей.

Для человека это обернулось потерей  почвы под ногами, человек был выброшен из природы. Можно понять охватившее его одиночество. Раньше всех почувствовал эти эпохальные перемены гений Леонардо. На самом пороге "обездушенного" и "обезбоженного" мира он передал это прощание с душой в загадочной улыбке Джоконды. "Загадочной воистину, если и по сей день она видится "божественной" одним и "сатанинской" другим. Загадка - в ее нефиксируемости: она как бы уже не принадлежит лицу, но еще и не отошла в пространство".

Уход из "домашнего" Космоса  в "бездомный" Космос рождал чувство планетарной заброшенности, гложущее ощущение потерянности и предоставленности собственной воле или свободе. Этот период, переходный к Новому времени, историки описывают как эпоху географических открытий, изобретений (пороха, книгопечатания...), экономических и социальных преобразований, одним словом, как эпоху великих достижений. Однако, все они характеризовали уже не прежнюю, а новую Вселенную. И, как совершенно справедливо заметил К. А. Свасьян, "приобретения как бы инстинктивно силятся возместить утраты и невольно пародируют утраченное. "Утрачен внутренний смысл рая - ищется внешний "физический" рай (Колумб специально берет с собой в плавание "переводчика" - обращенного еврея, владеющего древнееврейским и арамейским языками); утрачена внутренняя ориентация - изобретается "компас"; утрачено ясновидение - мастерская, "телескоп" и "микроскоп"; утрачена живая связь с истоками - культивируется "филология".  

Роль религии и религиозных  институтов не была принципиально подорвана  в XVI веке. Реформация, во многом дискредитировав авторитет католицизма и папства, отнюдь не дискредитировала авторитет христианства как такового. К тому же и сам католицизм, несмотря на удары реформаторов, был весьма далек от вырождения как по своему влиянию на массы, так и по своей роли в области философии. На протестантскую реформацию он ответил реформацией католической, которая не только позволила папской церкви приспособиться к новым историческим условиям, но и, в отличие от протестантизма, использовала для этого достижения ренессансно-гуманистической мысли. Богословские традиции не вымирали, а традиционная полемика между томизмом и аверроизмом даже привела к концу столетия к появлению так называемой “второй схоластики”. В любом случае, идет ли речь о католицизме или протестантизме, “Бог присутствует в философии даже самых радикально настроенных мыслителей Возрождения”.

Обратившись к области  искусства, мы, быть может к своему удивлению, обнаружим сходную картину. Удивление будет вызвано тем, что для XVI века акцент обычно принято делать именно на ренессансных шедеврах живописи, скульптуры и архитектуры, как бы забывая при этом, что такие шедевры, при всем их значении, отнюдь не составляли основной массы художественной продукции той эпохи, существуя в живом и тесном традиционном окружении, которое к тому же оказывало ощутимое сопротивление ренессансным тенденциям. Так, во Франции в этом отношении показательна даже география: чем дальше от Апеннин, источника новых веяний в искусстве, тем прочнее оказываются позиции средневековой готики. В Бретани, Нормандии, Бургундии, Шампани, Турени, Лотарингии, Эльзасе, даже в самом Париже и церковная и гражданская архитектура в значительной мере продолжала хранить верность традициям и успешно конкурировать с “итальянским” стилем. Достаточно напомнить о столичных церквах Сен-Мерри, Сен-Жерве, Сент-Эсташ, построенных в XVI веке, или о Дворце правосудия в Руане, являющем собой характерный образчик пламенеющей готики. Даже типично ренессансный замок Шамбор, несмотря ни на что, сохранил важнейшие особенности средневековой архитектуры (угловые башни, амбразуры, машикули и др.).

Литература XVI века также отнюдь не была сплошь “ренессансной”. Напротив, именно в этом столетии, благодаря повсеместному распространению книгопечатания, практически весь фонд традиционной средневековой словесности обрел второе рождение и вторую жизнь. Яркий пример – рыцарский роман, как раз в этот период получивший необычайное распространение в западной Европе и служивший предметом многочисленных переводов, подражаний и переложений.

Однако неверно было бы думать, будто средневековая цивилизация  в XVI веке лишь воспроизводила традиционные, устоявшиеся социальные структуры и ценности. Напротив, как и всякий живой организм, она развивалась. Во всех сферах жизни происходило множество таких процессов, которые были существенно новы по сравнению с предшествующей эпохой классического феодализма. Вот эта-то новизна нередко и подвергается искаженной трактовке, когда любые подобные процессы едва ли не автоматически относятся исследователями на счет “прогрессивного” Ренессанса, якобы порывающего с “консервативным” Средневековьем. Между тем большинство социокультурных сдвигов, происходивших в эпоху Возрождения – начиная с укрепления централизующих тенденций в социально-политической жизни и кончая ростом письменной литературы на национальных языках – были факторами внутреннего развития средневековой цивилизации как таковой.

Таким фактом было, например, изобретение книгопечатания. При  всей своей громадной роли, заключавшейся  в первую очередь в том, что  производство книжной продукции  окончательно переориентировалось  с “заказа” на “сбыт”, на “рынок”, это изобретение отнюдь не вывело научную и техническую культуру Европы за средневековые рамки. Заменив гравированные доски отдельными литерами, т. е. перенеся в область книжного дела технические приемы, заимствованные из сферы ювелирного ремесла, Гутенберг резко расширил возможности тиражирования печатных изданий, но не только не подорвал, но даже и не затронул самих основ средневекового типа мышления. Чтобы такой подрыв произошел, нужны были не те или иные изобретения, пусть даже и эпохальные, но нечто совсем другое – замена натурфилософской картины мира, господствовавшей в средние века, на естественнонаучную; а это произошло отнюдь не в эпоху Гутенберга, а лишь в эпоху Галилея и Ньютона.