Философия Хосе Ортега-и-Гассет

Революционный дух, утопически пытающийся сделать вещи тем, чем  они пребыть никогда не смогут (и в этом нет никакой нужды), следует заменить великим этическим  принципом, некогда лирически провозглашенным  Пиндаром и звучащим не иначе как: "Становись тем, кто ты есть".

Необходимо, чтобы философия  удовлетворилась своей бедностью  и оставила сторонними те благодати, которые ей не принадлежат, дабы ими  украсились другие способы и виды познания. "Вопреки тому титанизму, которым первоначально страдает философия в своей претензии  охватывать Универсум и поглотить  его, сама она является, строго говоря, дисциплиной не более и не менее  скромной, чем другие".

Потому что Универсум, или все сущее, не есть каждая из сущих вещей, а лишь универсальное  каждой вещи, а значит, лишь определенная сторона каждой вещи. В этом смысле, но только в этом, объект философии  тоже является частным, поскольку он есть часть, благодаря которой всякая вещь включается в целое, скажем, она  есть пуповина, что связывает их с целым.

И не было бы бессмысленным  утверждать, что и философ, в конце  концов, является специалистом, а именно, специалистом по универсумам.

То, что нельзя выговорить, несказуемое или невыразимое, не является понятием, и знание, заключающееся  в невыразимом видении объекта, будет всем, чем вам угодно, Даже, если хотите, высшей формой знания, только не тем, что мы преследуем под именем философии.[5]

"Если вообразить философскую  систему, подобную плотиновской  либо бергсоновской, которые посредством  понятий представляют нам истинным  знанием экстаз сознания, при  котором это сознание переходит  пределы интеллектуального и  вступает в непосредственный  контакт с реальностью, значит, без посредника и опосредования,  каковым является понятие, то, сказали бы мы, они являются  философиями лишь, поскольку доказывают  необходимость экстаза неэкстатическими  средствами и перестают быть  таковыми, как только покидают  твердую почву понятия, приступая  к зыбкой хляби мистического  транса".

Хосе Ортега-и-Гассет отвергал мистицизм. Он говорил, что Мое возражение мистицизму состоит в том, что  мистическое видение не предоставляет  каких-либо интеллектуальных преимуществ. К счастью, некоторые из мистиков оказывались, прежде чем мистиками, гениальными мыслителями - как Плотин, маэстро Экхарт, господин Бергсон. В них особенно контрастно выступает благотворность соединения мышления логического и опосредуемого с нищетой их экстатических дознаний.

Мистицизм стремится использовать глубинность, спекулировать с глубинным; во всяком случае, глубины наполняют  его энтузиазмом, они влекут его. Философия же сегодня движется в  другом направлении. Ей не интересно, как  мистике, погружаться в глубину, но, наоборот, привлекательно превращать глубинное в поверхностно".

Вопреки тому, что обычно предполагают, философия есть титаническая жажда поверхностности, жажда приведения к поверхностному, превращение, если возможно, в очевидное, ясное, банальное  того, что было подземным, тайным, скрытым.

Она ненавидит тайну и  мелодраматические жесты посвященного, мистагога.

Она может сказать про  себя словами Гете: "Я признаю себя рожденным в роде / из тьмы стремящихся упорно к свету солнца".

Философия есть великая жажда  ясности и решительная воля к  полуденному. Ее коренное намерение - приносить к поверхности, объявлять, обнаруживать скрытое и завуалированное. В Греции философия начиналась названием aletheia, что значит раскрывание, откровение и девуалирование; в итоге - проявление. И проявлять есть не что иное, как говорить - logos.

Если мистицизм есть молчание, то философствование - вскрывание, обнаружение в великой обнаженности и прозрачности слова бытия вещей, то есть онтология (ontologia). Вопреки мистицизму, философия хотела бы быть секретом, известным каждому.[6]

 

4 Философские  вопросы

 

4.1 Почему определения  жизни с точки зрения биологии  не дают нам адекватного представления  о сути данного феномена?

 

Что такое наша жизнь, моя  жизнь? Было бы наивно и нелепо отвечать на этот вопрос определениями из области  биологии и говорить о клетках, соматических функциях, пищеварении, нервной системе  и т.д. Все эти вещи представляют собой гипотетические реальности, построенные  на прочной основе, но построенные  биологической наукой, являющейся видом  деятельности моей жизни, если я изучаю ее и посвящаю себя ее исследованиям. Моя жизнь - это не процессы, происходящие в моих клетках, и не то, что происходит на моих звездах, золотых точках, которые  я вижу в своем ночном мире. Мое  собственное тело не больше чем фрагмент мира. Который я обнаруживаю в  себе, фрагмент, который по многим причинам чрезвычайно важен для меня. Что не мешает ему быть лишь одним из множества составляющих в раскрытом передо мною мире. Сколько бы я ни говорил о своем физическом и психическом организме, это относится лишь к второстепенным частностям, которые предполагают такое явление. Как моя жизнь, в ходе которой я обнаруживаю, вижу, исследую, анализирую вещи-тела и вещи-души. Следовательно, ответы такого рода даже не соприкасаются с той первичной реальностью, которую мы сейчас собираемся определить.

 

 

 

 

 

 

 

4.2 Назовите ряд последовательных определений жизни, каждое из которых сохраняет и углубляет предшествующее?

 

Ведь что такое жизнь? Не нужно далеко ходить, речь не идет о том, чтобы вспоминать приобретенные  знания. Основные истины всегда должны быть под рукой, именно поэтому они  основные. Что нужно искать, так  это истины частные, конкретные, провинциальные, не основные. Жизнь - это то, чем мы являемся и что мы делаем: т.е. она  из всех вещей самая близкая для  каждого.

Время от времени наша жизнь, кажется, внезапно обретает напряжение, как бы становясь на дыбы, сгущаясь, уплотняясь: большое горе или огромное стремление призывают нас - тогда  мы говорим, что с нами происходят важные события. Но заметьте, что для  нашей жизни это чередование, эта значимость или незначительность не важны, потому что кульминационный, исступленный момент не в большей  степени жизни, чем наши обыденные  часы.[5]

Следовательно, что на первый взгляд, которым мы окинули жизнь  в этом предпринятом нами исследовании ее чистой сущности, жизнь - это совокупность действий и событий, которыми, если можно так выразиться, она обставлена. Мы обнаружили ряд последовательных определений жизни, каждое из которых  сохраняет и углубляет предшествующие.

И вот первое.

Жизнь - это то, что мы делаем, и то, что с нами происходит, - от мыслей и мечтаний или пробуждений  до игры на бирже или победного  сражения. Но разумеется, ничто из того, что мы делаем, не является нашей  жизнью, если мы не отдаем себе в этом отчета. Это первое решающее свойство, с которым мы сталкиваемся: жизнь - это удивительная, уникальная действительность, которая обладает привилегией существовать для самой себя. Жить - это значит ощущать жизнь, осознавать свое существование, где “осознавать” подразумевает  не интеллектуальное знание, не какие-либо специальные познания, а удивительное присутствие жизни для каждого: без этого осознания, без отдавания  себе отчета мы не ощутили бы и зубной боли.

Камень не чувствует и  не знает, что он камень: для себя самого, как и для всех остальных  он совершенно слеп. Напротив, жизнь - это  открытие, не утверждение бытия, а  понимание или видение, отдавание  себе отчета в том, что является ею. Беспрерывное открытие, которое мы совершаем относительно себя и окружающего  мира. Сейчас давайте дадим объяснение и юридический статус этому удивительному  притягательному местоимению, которое  мы употребляем, произнося “наша  жизнь”; она наша, поскольку, кроме  того, что она есть, мы отдаем себе отчет, что она есть и какова она. Воспринимая и чувствуя, мы вступаем в наши владения, и это всегдашнее пребывание в собственных владениях, это постоянное и коренное присутствие  при всем, что бы мы не делали и  чем бы мы ни были, отличает жизнь  от всего остального. Горделивые науки, мудрое знание не более чем приносят пользу, конкретизируют, регламентируют это изначальное проявление, из которого состоит жизнь.

Чтобы найти образ, в котором  закреплено воспоминание об этой идее, обратимся к египетской мифологии, где Осирис умирает, а Исида, его  возлюбленная, хочет воскресить его  и дает ему проглотить глаз сокола - Гора. С тех пор глаз символизирует  первое свойство жизни: смотреть на себя. И этот глаз, оказав влияние на Восток, стал тем, что во всех остальных религиях изображается как изначальный атрибут  провидения: видеть себя - основной и  начальный атрибут жизни.[7]

Это видение или ощущение, это присутствие моей жизни предо  мной, которое дает мне владение ею, которое делает ее “моей”, - это  то, чего не хватает сумасшедшему. Жизнь  безумного - не его, т.е., строго говоря, не жизнь. Поэтому нет ничего более  невыносимого, чем вид умалишенного. Поэтому что в нем законченно проявляется физиономия жизни, но лишь как маска, скрывающая отсутствие подлинной  жизни. Перед умалишенным действительно  мы ощущаем себя как перед маской, маской по самой своей сути. Сумасшедший, не осознавая себя, себе не принадлежит, он отчужден, и “отчуждение”, “принадлежность  чужому” - именно так звучали старинные  определения безумия, скажем: быть вне  себя, быть одержимым, т.е. одержимым  кем-то другим. Жить - значит осознавать себя, это ясно.

Хорошо сказано: сначала  живи, затем философствуй - это, как  вы видите, в строгом смысле начало всякой философии, - да, это хорошо сказано, но надо помнить о том, что жизнь  в самих своих истоках и  в глубине состоит из знания и  понимания себя, в видении того, что нас окружает, в том, чтобы  быть ясным для самого себя. Поэтому, когда мы подходим к вопросу: что  такое наша жизнь? - мы можем без  раздумий торжественно ответить: жизнь - это то, что мы делаем, разумеется потому, что жить - это осознавать, что мы делаем, это в итоге обнаруживать себя самого в мире, занятого вещами и существами мира.

 

4.3 В чем состоит сущность жизни, по мнению Ортеги?

 

Жить - это находиться в  мире. Мир, в котором мы, живя, находимся, состоит из вещей приятных и неприятных, жестоких и благоприятных, угрожающих и отрадных: важно не то, являются ли вещи телами, а то, что они впечатляют нас, интересуют, радуют нас, пугают или  заставляют нас страдать. Мир - это  sensu stricto* то, что нас интересует. И жить - это каждому находиться среди вопросов и проблем, которые его интересуют. То есть, не зная как, жизнь оказывается для себя самой тем, что открывает мир. Нельзя жить, если не находишься в мире, наполненном другими вещами, будь то предметы или существа; это значит видеть вещи и события, любить или ненавидеть их, желать или бояться. Жить - это быть занятым другим, что не является самим тобой, жить означает сосуществовать с окружающим.

Мы живем здесь, сейчас, т.е. мы находимся в каком-то месте  мира и нам кажется, что мы пришли туда по своей воле. Жизнь в самом  деле оставляет поле возможностей внутри мира, но мы не свободны - быть или не быть в этом сегодняшнем мире. Можно  отказаться от жизни, но если живешь, нельзя выбрать для этого мир. Это  придает жизни трагичность. Жить - это не выбирать по вкусу предварительно понравившееся место, как выбирают, в какой театр пойти вечером, - это значит оказаться, вдруг и  не зная как, ввергнутым, попавшим, заброшенным  в мир сегодняшний. Наша жизнь  начинается постоянным удивлением по поводу нашего существования - без нашего предварительного согласия, в непредсказуемом  мире, подобно потерпевшим кораблекрушение. Не мы сами даем себе жизнь, но обнаруживаем ее как раз тогда, когда обнаруживаем сами себя. Подобное же происходит, если некто спящим перенесен за кулисы театра и, разбуженный внезапным  толчком, выпущен на сцену перед  публикой. Оказавшись там, что обнаруживает этот персонаж? Ведь он в сложном  положении, не зная, ни зачем, ни как  оказался на сцене; сложность в том, что нужно разрешить каким-нибудь достойным образом эту демонстрацию себя публике, чего он не добивался, не предвидел, к чему не был готов. В  основных чертах жизнь всегда непредвиденна. Нас не предупреждают перед появлением в ней - на ее сцене, всегда определенной и конкретной, - мы не бываем подготовлены.[7]

Этот внезапный, непредсказуемый  характер и составляет сущность жизни. Совсем другое дело, если бы мы могли  подготовиться к ней, прежде чем  войдем в нее. Но жизнь в целом  и в каждый момент похожа на выстрел  в упор.

Этот образ довольно точно  передает сущность жизни. Жизнь дана нам, лучше сказать, брошена нам, или мы брошены в нее на то, что дано нам; жить - это проблема, которую должны решать мы. Ее не только в особо трудных случаях, которые  мы определяем как конфликты или  трудные ситуации, а всегда. Жизнь  никогда нельзя предопределить. Даже будучи совершенно уверен в том, что  произойдет с нами завтра, мы всегда рассматриваем это как возможность. Это другой сущностный и драматический  атрибут, который нужно поставить  рядом с предыдущим.

 

4.4 Каковы основные свойства жизни как феномена?

 

В каждый момент жизнь представляет собой проблему, большую или малую, которую нам следует решить, не оставляя решение другому, т.е. что  она никогда не бывает разрешенной  проблемой, а в каждый момент мы чувствуем  себя вынужденными выбирать из многих возможностей. (Хотя нам не дано выбирать мир, в котором должна протекать  наша жизнь, - какова доля ее фатальности, но мы обнаруживаем некое поле с  жизненным горизонтом возможностей - такова доля ее свободы, следовательно, жизнь - это свобода внутри фатальности  и фатальность внутри свободы.) Разве  это не удивительно? Мы ввергнуты  в нашу жизнь, и в то же время  то, во что мы ввергнуты, мы должны сделать сами, отдавая себе в этом отчет, говоря об этом, создавая это. Или по другому: наша жизнь - это наше бытие. Мы только оно и больше ничего, - но это бытие не предопределено, не предрешено заранее, а мы должны определить его сами, мы должны решить, что мы будем.

Простые и устоявшиеся метафоры не менее истинны, чем законы Ньютона. В этих почетных метафорах, превратившихся в слова, по которым мы ходим все время, как по коралловому острову, заключена совершенная интуиция самых фундаментальных явлений. Так, мы часто говорим, что страдаем от “тяжести”, что находимся в “тяжелой” ситуации. Тяжесть метафорически перенесена от физического объекта, когда на нас что-то висит и давит нас, на внутреннее состояние. И на самом деле, жизнь отягощает всегда, поскольку жить - это поддерживать самого себя, выносить себя и направлять себя. Ничто так не притупляет ощущения, как привычка, и, как правило, мы забываем об этой постоянной тяжести, которую мы тащим и которой мы являемся, - но когда случается что-то необычное, мы вновь чувствуем тяжесть. В то время как светило притягивает другое тело и не ощущает своей тяжести, живущий в мире является одновременно и тяжестью, и рукою, которая ее поддерживает. Подобным же образом “облегчение” восходит к “легче”, т.е. к утрате тяжести. Отягощенный заботами человек идет в таверну искать облегчения - сбрасывает балласт, и воздушный шар его жизни весело поднимается.[3]