Этика долга

Принцип “уважения к моральному закону”  является сердцевиной кантовской этики, поскольку в нем открывается  измерение гуманного поведения. Только личность, согласно Канту, может  выражать это уважение, которое является априорным чувством; осознание этого  уважения идентично осознанию законообразного  долга и имеет характер необходимой  всеобщности. Уважение к закону есть единственная движущая сила морального долга. Человек, по Канту, не просто разумное существо, он призван побуждаться  разумом к моральному поведению, что выражается в почитании морального закона. Казалось бы, здесь нет речи о личном стремлении к счастью. Но противоречие долга и стремления к счастью —  лишь кажущееся. Кант преодолевает его, утверждая, что счастье  отдельного человека и блаженство всего  человечества достижимо лишь тогда, когда их поведение подчиняется  моральному закону. Смысл жизни —  в связи добродетели и блаженства. Только такой долг, который способствует счастью человека и человечества, имеет этическую ценность. Учение Канта о долге, таким образом, есть забота о достоинстве человека и о счастье человечества. Долг — “мост” между личным счастьем и общественным благом, точка оптимального их соединения.

Кант  видит бездну между тем, что должно быть соответственно безусловному нравственному  закону и что есть в действительности. Идеал добра неосуществим в пределах эмпирического существования в  человеческой жизни. Человек смертен. Вопреки “Критике чистого разума”, где существование Бога и бессмертной  души признано недоказуемым, Кант в  этическом учении постулирует существование  Бога и бессмертную душу по образу и подобию Божью —  ради придания объективности нравственному закону. Здесь возникает противоречие: Бог  и бессмертная душа выводятся  из нравственности, а сама нравственность обусловлена Богом и бессмертной  душой. Вообще Кант связывает мораль с верой человека в бога. Кант считает, что религия должна быть нравственной, то есть основанной на нравственности  и признавать самоценность и самозаконность нравственности Упование на абсолютно  справедливого творца, который создает  всеправедный потусторонний миропорядок, где добродетели и пороку будет  в конце концов воздано по заслугам, есть необходимый постулат практического  разума, без которого нравственность психологически невозможна для людей. Однако в одной из своих поздних  работ “Религия в пределах только разума” Кант уточняет взаимосвязь морали и религии. Упование на конечное осуществление всесовершенного миропорядка, являясь психологически необходимыми следствиями морального умонастроения искажают чистоту нравственного мотива. Сама же мораль —  ее объективные нравственные законы —  “не нуждаются в идее о другом существе” над человеком; “мораль не нуждается в религии”. Иными словами, нравственность должна быть выведена вполне самостоятельно и независимо от религии, она, как говорит Кант, “довлеет сама себе”. Мораль имеет свои специфические мотивы, не сводимые к соображениям земного или религиозного практицизма. Мораль скорее всеобщий человеческий нежели божественный суд. 

От религии  мораль отличается существенно; конечно, Бог — это гарантия совпадения счастья и долга (в мире ином), но для Канта важно то, что нравственное чувство совершенно автономно, рождается  не из веры, а само по себе. В 60-е годы Кант приходит к убеждению, что в  Бога следует верить, но доказать его  существование трудно, а может  быть, и не нужно; теоретические и  религиозные принципы не совпадают  с нравственными. В работе “О единственно  возможном доказательстве бытия  бога” (1763) он напишет: необходимо, нужно  быть убежденным в существовании  бога, но вовсе не столь необходимо доказать это. Если человек совершает  какой-либо нравственный поступок из-за боязни воздаяния за гробом, то, по мысли  Канта, на самом деле это безнравственно, так как богу тогда подчиняются, как подчиняются деспоту; “тогда это вовсе не грех, а политичное неблагоразумие” [2, т.1, с.508]. Не подобное корыстное благоразумие и непрактическое благоразумие являются источником нравственности. Нравственный императив (так в эти  годы уже называет нравственные требования немецкий философ) ценен сам по себе и поэтому безусловен: ”Цель при  моральном императиве в сущности неопределена, поступок определяется не целью, а восходит к свободному выбору, цель же может быть какой  угодно. Моральный императив повелевает, таким образом, абсолютно, невзирая на цель”[2, т.1, с.569]. Мораль указывает, следовательно, на внутреннюю абсолютную человеческую самоценность; она выходит  за границы познавательного отношения, не включается в компетенцию теоретического разума. В ранние годы Кант приходит к выводу о несовместимости нравственности и счастья: их синтез —  благо, но это лишь идеал, и, “поскольку таковой  не может быть достигнут людьми”, “он основан на вере в божественное содействие”, это —  идеал, который  не может быть достигнут. Так рождается  знаменитая нравственная кантовская антиномия.

Согласно  Канту, существует множество хороших  нравственных качеств, нравственных чувств, которые можно даже оценить как  благородные, хотя в собственном  смысле слова они не относятся  к настоящим добродетелям. Например, чувства сострадания или благожелательности прекрасны и, однако, слепы и слабы. “Напротив, если благорасположение  ко всему человеческому роду вообще стало для вас принципом, которому вы всегда подчиняете свои поступки, то любовь к нуждающемуся остается, но теперь она с некоторой высшей точки зрения поставлена в истинное отношение ко всей совокупности ваших  обязательств”[2, т.2, с. 137]. Ведь невозможно, чтобы наше сердце исполнялось нежным участием к каждому, иначе добродетельный человек, вечно проливая слезы, превратился бы в мягкосердечного бездельника; услужливость, сострадание, мягкосердечие по отношению к одним превращается в несправедливость по отношению к другим людям. Вот почему, согласно Канту, “истинная добродетель может опираться только на принципы, и, чем более общими они будут, тем возвышеннее и благороднее становится добродетель” [2, т.2, с.138]. Эти-то общие принципы Кант и являются истинной добродетелью, в то время как сострадание, услужливость и т. п. заслуживают название лишь адаптированной (так сказать, облегченной) добродетели. Так рождается антиномия чувств и разума, счастья и долга.

Невозможно  замкнуть все многообразие проблем, поставленных Кантом в этике, на деятельности чистого разума. Поэтому в последние  годы отмечается тенденция рассматривать  физические, социальные, терминологические  аспекты его практической философии. В частности, большое внимание уделяется  анализу проблемы деятельности, условия  реализации свободы.

II  Свобода и этика

“Для того, кто привык к свободе, нет большего несчастья, чем быть отданным во власть такого же существа, как он, которое может принудить  его отказаться от своей воли и  делать то, что он хочет”

И.Кант

 Свобода  —  “нерв философии Канта” , она “является одним из краеугольных  камней морали и религии, а  также ключом для систематического  построения чистого разума и  разума спекулятивного” —   так характеризует значение проблемы  свободы в философии Канта  метафизически ориентированные  кантоведы. Кант не избегает  языка метафизики в рассмотрении  понятия свободы. По существу, он не раскрывает содержания  ее безусловности, ограничиваясь  утверждениями о негативной свободе,  то есть “свободе от...”, хотя  обращается с понятием “свобода”  так, как если бы знание о  ней было достигнуто. Разум не  может объяснить, как возможна  эта свобода. В “Критике чистого  разума” Кант показал только  как мы можем ее помыслить  , не впадая в противоречие. доказательство  ее реальности он оставил для  разума практического. Признавая  природное несовершенство человека, Кант в то же время видел  в нем разумное существо, которое  способно с помощью собственного  разума и нравственного императива  ограничивать и преодолевать  собственные желания. “Люди имеют  достаточно ума для самоконтроля  и морального поведения”.

Кант, как  дуалист, знает только два уровня причинности —  в рамках природы  и свободы, причем в первом она  понимается механистически,  во втором —  метафизически, а поскольку  человеческая свобода исключается  из природной, постольку природа, тело и дух абсолютно отделены друг от друга, тем самым идеи и гипотезы  о них никогда не могут различить  у Канта правильного различения. Как возможна свобода разумного  существа в мире, где правит необходимость, то есть господствует необходимая, а  не свободная причинность? Кант называет понятие свободы “ключом к  объяснению автономии воли”. Идею универсальной  воли развивает категорический императив, но он требует третьего связующего звена между утверждаемой им волей  человека и универсальным моральным  законом. Этим третьим звеном и является понятие свободы. Благодаря Идее свободы Кант выявил особенность  природы человеческого разума —  его “виновность”, которая несет  в себе роковое несоответствие между  требованиями природы и уровнем  его возможностей. Все попытки  решения смыслообразующих жизненных  вопросов являют собой  метафизическую лестницу человеческого существования, которое погружено в трагическую  ситуацию. Кант видит выход в поиске путей к новой метафизике. Именно с этой целью его позитивная критика  стала попыткой представить спекулятивную  философию как “предтечу” морали, как путь к практической философии. Кантовская философия отвергает  спекулятивную метафизику, но лишь с тем, чтобы открыть двери  метафизике “этизированной”, она “ограничивает  претензии спекулятивного разума, позволяя безгранично развиваться разуму практическому; ...короче,  она  открывает  метафизике новый путь...”[2, т.3,с. 190].

В ранних набросках к своей моральной  философии Кант исходил из комплексного понятия практики, выражаемого тремя  различного рода практическими ценностями: умением, благоразумием и мудростью. Соответственно каждая из них лежит  в основе классификации видов  человеческой деятельности —  технической, прагматической, моральной. На основе такого понимания практики Кант осуществляет разделение видов блага на проблематичное, прагматичное и моральное, как из этой триады выводится различие гипотетического, практического и категорического  императивов. Умение, по Канту, требует  прагматического измерения практики, это своего рода “тактическое”  умение, направленное на собственное  благо. Мудрость уже направлена на осуществление  морального закона. “Императив нравственности содержит ограничительные условия  всех императивов благоразумия” [2, т3, с.274].Здесь возникает возможность  конфликта между благоразумным  и мудрым поступком, причем только в  моральном измерении человек  может обрести полную свободу  и интенсивность.

А как  быть в том случае, когда человек  выбирает поступок, противоречащий долгу?

Концепция свободы у Канта допускает  неоднозначное толкование и может  пониматься, во-первых, как “положительная свобода”, при которой человек  свободен только тогда, когда его  действия определяются моральным законом, и, во-вторых, как “нейтральная свобода”, имеющая место в случаях выбора человеком правильных или неправильных действий именно тогда, когда он предпочитает поступок, противоречащий долгу. Для  теории Канта оба эти аспекта  свободы весьма существенны, так  как, с одной стороны, только обусловленность  действия категорическим императивом, то есть чисто рациональное действие согласуется с истинным характером ноуменальных сущностей, а с другой —  необходимостью оставить возможность  моральной ответственности для  людей, действующих вопреки закону нравственности, делая существенной концепцию нейтральной свободы. Однако эти две концепции свободы  несовместимы, когда субъект действует  вопреки велению долга, он будет  свободен в нейтральном смысле и  несвободен в положительном.

Подобная  трактовка проблемы свободы лишь отчасти может быть основана на этике  Канта путем различения понятий  воли и произвола. Причем если в ранних работах понятие воли использовалось для обозначения как воли, так  и произвола, то в поздних работах  воля есть чистый практический разум  источник объективного закона нравственности, а произвол содействует выбору между  директивами воли и чувственности. Употребляя понятие воли в двух различных  значениях как воли и как произвола  Кант утверждает, что обе эти, по-видимому, противостоящие друг другу концепции  вполне примиримы и что, следовательно, человек теоретически обладает свободой выбора. Проблема воли и произвола  связывается с попыткой Канта  объяснить изначальное зло в  человеческой природе, не отвергая при  этом свободы человека. Склонность ко злу, хотя и имеет свою основу в свободе, есть проявление произвола. Действительно, Кант приходит к антиномии  виновности человека из-за “естественной  склонности человека ко злу”[1, с.99]. Это  противоречие воспроизводит дуализм  кантовского учения о свободе.

В “Критике чистого разума” свобода вместе с бессмертием души и существованием Бога оказывается отнесенной к той  области, которая лежит вне познания, то есть находится за пределами и  чувств, и разума. Разум нравственный —  это разум особого рода, разум практического, непознавательного  устремления, к которому чувства  не имеют никакого отношения. Вследствие этого возникает антиномия чувств и нравственного разума, счастья  и долга.

 В  Лекциях по этике Кант начинает  отличать действие от намерения,  в чем следует видеть зародыш  последующего принципиального различения  сущего и должного: “свободные  поступки являются добрыми: 1) в  своих следствиях (соответственно  их степени) —  физически  благие; 2) по своему намерению  (соответственно их степени) —   морально благие... морально свободные  поступки имеют благость, которая  ценится не в соответствии  с действием, а в соответствии  с намерением. Иначе моральное  было бы меньше, чем физическое”.  Кант потому и отделяет сферу  свободной нравственности от  природы, что здесь имеет значение  не причинное действие, следовательно,  не действие вообще (поскольку  последнее не бывает без причины), но намерение, мотив, должное.  Это намечает путь основательной  проработки Кантом принципа свободы,  ибо свобода —  это осуществление  свободного выбора и свободного  действия независимо от требований  наличной, чувственно воспринимаемой  действительности.

Не чувство, не природа, а разум в конечном счете, —  особый, непознающий разум  определяет нравственные поступки человека. А исток нравственных поступков  субъекта —  свобода как один из определяющих аспектов нравственного  разума. Свобода, бытие Бога и бессмертие души —  те три ипостаси нравственности, которые в “критике чистого разума”  становятся вехами, ограничивающими  знание: первая из них —  это свобода. Подчинение человека природе, пишет  Кант, всегда нелегко, но оно неизбежно. “ Гораздо более жестоким и  неестественным, чем это бремя  необходимости, является подчинение одного человека воле другого. Для того, кто  привык к свободе, нет большего несчастья, чем быть отданным во власть такого же существа, как он, которое может  принудить его отказаться от своей  воли и делать то, что он хочет”[2, т.2, с.218]. Потребность в свободе  так велика, что, если предоставить выбор между смертью и рабством, большинство, как думает Кант, предпочтет смерть. Ведь воля каждого человека есть продукт только его собственных  устремлений, склонностей и согласуется  с его собственными представлениями  о благополучии. “В подчинении другому  есть не только нечто крайне опасное, но и нечто отвратительное и противоречивое, указывающее в то же время на его  неправомерность...”[2, т.2, с.219]. Животное, подчиняющееся человеку, ощущает, конечно, свою беду, если этот человек недобр, но, по мнению Канта, ощущается это  не в каждое мгновение, да и не знает  животное ничего о своем существовании  в целом. Человек же, “зависящий от другого, уже не человек; он это  звание утратил, он не что иное, как  принадлежность другого человека”[2, т.2, с.220]. Таким образом, Кант приходит к выводу о свободе как такой  существенной характеристике специфически человеческого бытия, которая возвышает  его над всем животным миром. Свобода  —  это сфера не внешнего, но внутреннего  чувства, его можно назвать чувством человеческого достоинства и  человеческой автономии. Пока еще свобода  не признается областью интеллигибельной, но уже объявляется стоящей выше животного царства и являющейся принадлежностью разума, причем особого разума.