Николай II

     Царь и царица, как безусловно верующие люди, воспринимали происходящее и реагировали на него часто совсем не так, как то делали многие их оппоненты и враги, давно расставшиеся с ценностями православия. Их жизненные символы и ориентиры находились совсем в иной плоскости: они уживались «прогрессивными моделями», социальными химерами, порожденными или в западноевропейских странах, или сочиненными в России; пели осанну «здравому смыслу». Царь же склонялся перед волей Господа; Ему доносил боль всего сердца. Когда случалось несчастье, вслух не сетовал, а шел в храм, к алтарю, к Божественному Образу и там, на коленях, раскрывал все, что накопилось в душе, все, что волновало и мучило. Так же примерно поступала и императрица. Для христианина подобное являлось вполне естественным.

     Александра Федоровна не ради простого любопытства тянулась к непонятному, потустороннему. Она искренне надеялась, что «найдет ключик к заповедной двери», сможет добиться благорасположения небес. Это особенно касалось одного, в первые десять лет ее жизни в России самого важного, первостепенного – рождения наследника. Веря с детства в силу различных примет, пророчеств, знамений и чудес, она уверовала в чудодейственные способности одного хироманта и целителя-француза месье Филиппа. Он ей предсказал рождение сына, и она всегда вспоминала имя этого человека с глубоким почтением.

     Царская чета познакомилась с этим гипнотизером и спиритом, лечившим нервные болезни, в замке Компьен, во Франции, 20 сентября 1901 года. Его горячо рекомендовали великий князь Петр Николаевич и его супруга, великая княгиня Милица Николаевна, бывавшие на его спиритических сеансах и пользовавшиеся его лекарскими способностями: он излечил их маленького сына Романа от приступов эпилепсии («падучей»).  Подобная заслуга сразу внушила доверие Александре Федоровне. Этот целитель без диплома, мэтр оккультных наук и гипнотизер произвел сильное впечатление на царскую чету и позднее несколько раз полуофициально приезжал в Россию, где его всегда охотно принимали в великокняжеских салонах и интимных царских покоях.

     О чем говорили и чем занимались французский чародей и коронованные особы на тайных вечерах-посиделках, остается неизвестным. Придворные сплетничали, что француз вызывал дух императора Александра III и родителей Александры Федоровны. Так или иначе, но несколько раз Николай II и его супруга встречались с «месье Филиппом».

     Царица жаждала не только покоя; ей нужна была надежда, которую Филипп и давал. С «мэтром оккультных наук» в биографии Александры Федоровны связан один удивительный эпизод. Под воздействием предсказаний лионског7о чародея тридцатилетняя женщина, мать четырех детей, летом 1902 года решила, что она беременна. Об этом сразу же стало широко известно. В середине августа царица призвала лейб-акушера Отта, который тотчас заявил ей, что она ничуть не беременна. Объяснение об этом было сделано в «Правительственном вестнике» весьма бестолково, так что во всех классах населения распространились самые нелепые слухи, как, например, что императрица родила урода с рогами, которого пришлось придушить и т.д. Люди в открытую стали непочтительно декламировать стихи Пушкина:

Родила царица в ночь

Не то сына, не то дочь:

Не мышонка, не лягушку,

А неведому зверюшку.[25]

Такой эпизод не поколебал, однако, доверия императорской четы к Филиппу, который продолжал в глазах их быть превосходным и вдохновенным человеком. Самое сокровенное желание оставалось неизменным – рождение сына. Через год счастье сбылось.

     Алексей Николаевич появился на свет, когда Россия вела войну на далеком востоке, войну, не принесшую славу. Почему она случилась, и почему она именно так случилась? Об этом всегда много размышляли, а оценки, как уж давно повелось, делались прямо полярные. Одни уверяли, что это безумная и абсурдная авантюра, в которую правящие круги втянулись, преследуя агрессивные имперские цели. Другие же считали, что России навязали войну ее враги и недоброжелатели. Царь тоже так считал и не сомневался, что его долг – поднять перчатку, брошенную империи, и достойно ответить на вражеский выпад. В любом случае говорить о том печальном событии отечественной истории надо лишь с учетом реальных обстоятельств, глобальной расставки сил мировых держав, что и определяло имперскую политику России.

     Еще до времен Петра I, с 1712 года, Россия именовалась империей. Термин «империя» происходит от латинского слова «imperium», обозначающий собственно власть. В европейской политической культуре XIX – XX веков этим понятием определялись крупные, главным образом монархические государственные образования, возникшие в результате подчинения различных территорий за пределами исконной метрополии. Такими государствами были Британская империя, Французская империя, Германская империя и некоторые другие.

     Имперская судьба России носила немало специфических черт и во многом принципиально отличалась от истории Англии и Франции. У России никогда не было метрополии как таковой; исторический центр был, а метрополии не было. Российская территориальная экспансия носила главным образом стратегический характер, диктовалась потребностями военной безопасности и государственной стабильности.

     Николай II в вопросах внешней политики был чрезвычайно чувствителен ко всему, что хоть как-то задевало имперский престиж России. Политика мирного сосуществования была близка и понятна Николаю II, она отвечала его внутренним убеждениям и соответствовала ориентирам, унаследованным от императора Александра III. Но время такой политики еще не пришло.

     К концу XIX века главным узлом международных противоречий для России стал Дальний Восток и важнейшим направлением внешнеполитической деятельности – отношения с Японией. Русское правительство осознавало возможность военного столкновения, но не стремилось к нему.

     Ночью 26 января 1904 года 10 японских эсминцев внезапно атаковали русскую эскадру на внешнем рейде Порт-Артура и вывели из строя 2 броненосца и 1 крейсер. На следующий день 6 японских крейсеров и 8 миноносцев напали на крейсер «Варяг» и канонерку «Кореец» в корейском порту Чемульпо. Лишь 28 января Япония объявила войну России. Вероломство Японии вызвало бурю возмущения в России. России была навязана война, которой она не хотела, но которая явилась логическим следствием имперской политики. Она продолжалась полтора года и оказалась бесславной для страны. Главными причинами являлись: незавершенность военно-стратегической подготовки вооруженных сил, значительная удаленность театра военных действий от главных центров армии и управления и чрезвычайная ограниченность сети коммуникационных связей. Бесперспективность войны со всей определенностью проявилась уже к концу 1904 года. Эта ситуация способствовала усилению антиправительственной агитации и критических настроений. Власть находилась в состоянии оцепенения; никто не мог предположить, что война, которая по всем предварительным предположениям должна была быть непродолжительной, так надолго затянется. К концу 1905 года стало очевидным, что возможность изменения военной ситуации существует лишь в отдаленном будущем, а в ближайшей перспективе надлежит незамедлительно приступить к мирному разрешению конфликта.

     Япония заняла первоначально в Портсмуте жесткую позицию, потребовав в ультимативной форме от России полного ухода из Кореи и Манчжурии, передачи российского дальневосточного флота, выплаты контрибуции и согласие на аннексию Сахалина. Русской делегации удалось в итоге добиться почти невозможного: удачного завершения трудных переговоров с благоприятным результатом. 23 августа стороны заключили соглашение. В соответствии с ним, Россия уступала Японии арендные права на территории в Южной Манчжурии, половину Сахалина, признавала Корею сферой японских интересов. Портсмутские договоренности стали несомненным успехом России, ее дипломатии. Они во многом находили на соглашение равноправных партнеров, а не на договор, заключенный после не удачной войны.

     Осенью того же года в России развернулись бурные политические события, не имевшие аналогов в прошлом. Вторая половина 1905 года – время наивысшего подъема того, что одни называли первой русской революцией, а другие – хаосом и анархией.

     Отсчет хронологии этого «политического землетрясения» ведется от воскресенья 9 января 1905 года, когда в Петербурге состоялось многотысячное шествие рабочих к Зимнему дворцу, закончившиеся трагически. Тот день получил название Кровавого воскресенья и навсегда остался в летописи отечества днем скорби. В центре драмы оказался уроженец Полтавской губернии священник Г.А. Гапон – личность во многих отношениях темная. Обладая даром слова и убеждения, он занял заметное место в рабочей среде Петербурга, организовав и возглавив в 1904 году легальную общественную организацию «Собрание русских фабрично-заводских рабочих Санкт-Петербурга». Собирались тысячи рабочих в специальных помещениях, клубах или чайных. Постоянно перед ними выступал Георгий Гапон, страстно клеймивший хищников-хозяев, рисовавший проникновенные картинки общественные несправедливости, что вызвало живой отклик у слушателей. «Батюшка» быстро прослыл радетелем за «народное дело».

     Трудно точно установить, когда именно возникла идея идти к царю и просить у него «правды и защиты», но уже в декабре 1904 года она широко обсуждалась на собраниях. Вспыхнувшая в начале января 1905 года на крупнейшем предприятии Петербурга – Путиловском заводе стачка ускорила ход дел, и рабочие почти единогласно приняли решение идти к царю с петицией.

     Однако с полным перечнем самих требований рабочие в массе своей ознакомлены не были; он был составлен небольшой «группой уполномоченных» под председательством Гапона. Рабочие лишь знали, что они идут к царю просить «помощи трудовому люду». Между тем, петиция содержала ряд политических требований, причем некоторые затрагивали основы государственного устройства и носили откровенно провокационный характер. В их числе: созыв «народного представительства», полная политическая свобода, «передача земли народу».

     Знал ли сам Гапон и кучка его приспешников, что выдвигаемые требования, заведомо невыполнимые, что сам акт «народного шествия» может привести к непредсказуемым результатам? Да, безусловно, знал и надеялся как раз на это. Составители петиции не только выдвигали перечень требований, но и желали, что бы царь тут же перед толпой «поклялся выполнить их», что было совершенно невероятно.

     Провокация 9 января 1905 года в полной мере удалась. Уже потом выяснилось, что Гапон давно замышлял общественное действие, способное поколебать устои и вызвать смуту в стране. Этот человек был абсолютно аморален. Он лгал властям, изображая из себя законопослушного гражданина, лгал людям, уверяя, что их интересы и чаяния ему ближе всего на свете, лгал Богу, говоря о мире и любви, а в душе поклоняясь террору и насилию. Он мастерски лицедействовал.

     Император ничего не знал о готовящемся действии, т.к в эти дни находился в Царском, и идея вручить ему петицию в Зимнем дворце являлась заведомо невыполнимой.

     Кровавое воскресенье случилось. Имелось много виноватых и много жертв. Царь, узнав о случившемся, горько переживал. «Тяжелый день! В Петербурге произошли серьезные беспорядки вследствие желания рабочих дойти до Зимнего дворца. Войска должны были стрелять в разных местах города, было много убитых и раненых. Господи, как больно и тяжело!» – записал он в дневнике 9 января.[26] Но изменить уже ничего было нельзя. Престиж власти серьезно пострадал.

8. Трудный перевал.

     Начиная с 1904 года, у Николая II редко выдавался день, когда политические события радовали. Война с Японией оказалась неудачной, и русскую армию преследовали тяжелые потери. Кто бы мог это представить! Война на какое-то время всех объединила. Но как только стали поступать сообщения о неудачах, ситуация начала меняться. Все, чуть ли не поголовно, начинали выражать недовольство. Требовали изменений.

     Царь был готов принять и провести реформы во многих областях, но оставался при стойкой позиции, что новации ни в коем случае не должны касаться основополагающего принципа политического устройства. Идея самодержавия – правления единодержавного, полновластного, неограниченного – являлась для него не политической, а религиозной идеей и в силу этого не могла подвергаться реформированию. Николай II не являлся преобразователем по натуре. Однако он обладал очень важным для политика качеством: умел соглашаться с новыми реальностями, находил силы переступать через собственное «я».

     Признаки грядущей социальной бури делались различимыми уже в 1904 году. Учебные заведения бурлил; по стране покатилась волна стачек и манифестаций. Неудачная война усугубила старые проблемы, породила новые. Вопросы реформирования системы выходили на первый план общественной жизни. В высших коридорах противодействовали две тенденции, два взгляда на будущее развитие. Один представляли русские традиционалисты-монархисты, сторонники неограниченной монархии, строгого единоначалия в общественной жизни, приверженцы твердой внешней и внутренней политики. Вторая группа состояла из либералов. Они были уверены, что время самодержавия подходит к концу, и не хотели связывать себя никакими обстоятельствами с «уходящей властью».

     Уже после революции, когда все прекраснодушные мечты либеральных краснобаев развеяла грубая реалия русской жизни, некоторые из них прозрели и осознали свое преступное легкомыслие. Спасти Россию от революции могло только примирение исторической власти с либерализмом, т.е искреннее превращение самодержавия в конституционную монархию. Заключая вместо этого союз с революцией, либерализм «Освобождения» этот исход устраивал; он предпочитал служить торжеству революции.

     Страсти накалились особенно во время и после съезда земских деятелей, происходившего в Петербурге 7-9 ноября 1904 года. Наиболее вызывающим было одно, самое важное требование резолюции – «пункт десятый», гласивший, что только конституционный строй, ограничивающий самодержавную власть, может удовлетворить общественное мнение и дать России «спокойное развитие государственной жизни».

     В начале декабря 1904 года в Царском Селе прошли совещания высших должностных лиц империи, где обсуждались неотложные меры для преобразования внутреннего строя. В центре дискуссий оказалась программа, предложенная министром внутренних дел. Особое внимание участников привлек пункт о выборных представителях в составе Государственного совета (до того все члены назначались лично монархом). Большинство собравшихся высказалось против этого. Обер-прокурор Святейшего Синода К.П. Победоносцев именем Бога заклинал царя не ограничивать самодержавие, и эту позицию поддержали министр финансов В.Н. Коковцов, председатель Комитета министров С.Ю. Витте и большинство других. Царь в начале колебался, но вскоре однозначно выступил за сохранение незыблемости власти.