Белый и Красный террор в годы Гражданской войны

Чаще  всего репрессии осуществлялись без суда или по упрощённой схеме  судопроизводства.

Жертвами  «белого террора» становились не только сторонники большевиков, но и  других партий, а также случайные  люди. По мнению генерала А. И. Деникина контрразведки Белых армий были «очагами провокации и организованного грабежа». 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

     2.1. Практика белого террора 

     Практика  белого террора происходила на территориях, захваченных белым движением. Выделяют два очага белого движения: юг России и места, где располагались чехословацкие корпуса. Мятеж чехословацкого корпуса пронесся по территории востока Советской России, от Волги до Тихого океана, и повсеместно сверг Советскую власть. С конца и до середины сентября 1918 г. Вся Сибирь и Дальний Восток оказались в руках мятежников. По общему мнению исследователей гражданской войны, террор под властью интервентов и «белых режимов» нигде не достиг таких масштабов и зверства, как в «белой» Сибири, включая и Дальний Восток.

     С момента своего появления на свет Сибирское правительство заявляет о политике радикальной реставрации дореволюционных порядков. Тут же принимается постановление «О недопущении советских организаций», по которому «все существующие Советы рабочих, солдатских и казачьих депутатов закрываются». В числе первых актов Сибирское правительство приняло постановление об аннулировании всех декретов Совнаркома и местных Советов, Национализированные предприятия возвращались их прежним владельцам. В результате до 50% рабочих было выброшено на улицу. Завоевания трудящихся по рабочему вопросу, узаконенные Октябрьской революцией, безжалостно вытравлялись. Экономический террор развертывался по всему фронту. Реставрация дореволюционных порядков пришла и в деревню: все имения с инвентарем, принадлежавшие как отдельным лицам, так и товариществам, обществам и учреждениям, были возвращены их прежним владельцам. Такого резкого поворота к восстановлению дореволюционных порядков в аграрных отношениях не решалось делать ни одно из «белых» правительств. Даже Колчак и Деникин, не желая чрезмерно обострять отношения с крестьянством, составлявшим основной контингент их армий, поступали в аграрном вопросе более осторожно.

     Но  особое пристрастие переворотчики  проявили к созданию законов и  органов чисто репрессивного характера. Уже 6 июля они приняли постановление «О восстановлении судебных учреждений в Сибири», упраздненных революцией. Им было предложено руководствоваться царскими судебными уставами 1864 г. и другими законами, действовавшими при Временном правительстве Львова—Керенского. Главную цель этих  учреждений правительство определило в  вердикте «Об определении судьбы бывших представителей Советской власти в Сибири». В нем указывалось: «1. Все представители так называемой Советской власти подлежат политическому суду Всесибирского Учредительного собрания. 2. Деятели советских учреждений, признанные Временным Сибирским правительством опасными для государственного порядка и спокойствия, содержатся под стражей до созыва Всесибирского Учредительного собрания». Как видим, простор для репрессий был дан полный. К «представителям Советской власти» были отнесены не только коммунисты и советские работники, но и красногвардейцы, красноармейцы, участники продотрядов, рабочие и служащие, причастные к конфискации и национализации предприятий и т. п., то есть все, кто так или иначе содействовал установлению и укреплению народной власти. Им, как подчеркивалось в постановлении, грозила не только политическая, но и уголовная ответственность (за «конкретные» действия). Таким образом, было, по сути, объявлено о начале массовых репрессий.

     Сибирская армия окончательно превратилась в  карающий меч режима. По кадетско-монар-хическому духу командных верхов и по основному офицерско-казачьему личному составу она более других «белых» армий была приспособлена для ведения войны не на внешнем, а на внутреннем фронте.

     Ее  родимым пятном, определившим весьма жестокий характер действий на внутреннем фронте, стала пресловутая атаманщина. Каждый из начальников, поставленных во главе корпуса или округа, полагал себя первым «спасителем отечества», считал, что он и бог и царь в своей вотчине, потому действовал, как правило, без оглядки на центральную власть и творил что хотел. История Сибири того времени породила галерею таких типов, как атаманы Анненков, Семенов, Калмыков, генералы Иванов-Ринов, Волков, Розанов, полковник Красильников и им подобные, о деяниях которых сибирские патриоты до сих пор вспоминают с содроганием. Вот авторитетное свидетельство члена Сибирского и колчаковского правительства Г. К. Гинса: «Бывшие руководители антибольшевистских офицерских организаций в главных городах Сибири как будто поделили ее между собой, учредив военные округа и став во главе этих округов. Они ввели территориальную систему, при которой каждый округ автономен, то есть он формирует у себя корпус войск из местных людей и на местные средства... Это и было нарождение «атаманщины», превращение государства в какое-то феодальное средневековое сожительство вассалов, мало считающихся с сюзереном».

     Главное кредо сибирской военщины без  обиняков сформулировал первый главком  Сибирской армии. Выступая в августе  перед Сибирской областной думой, Гришин-Алмазов с солдатской прямотой заявил: «Я говорю это смело, я говорю открыто, что в настоящее время идея народоправства, в полном объеме, впредь до полного успокоения Сибири и России является средством непригодным». В соответствии с этой установкой его подчиненные — карательные офицерско-казачьи отряды под водительством больших и малых атаманов совершали налеты на города и села Сибири и рука об руку с чехословацкими мятежниками громили органы Советской власти, арестовывали и расстреливали коммунистов и советских работников, а под их именем всех противников режима, подавляли забастовки, разгоняли профсоюзы, устраивали повальные порки крестьян, недовольных мобилизацией в армию и различными реквизициями.

     При штабе Сибирской армии действовала громоздкая военная юстиция, ведавшая военно-полевыми судами и следственными комиссиями, а также военный контроль (контрразведка) под руководством весьма опытного в этих делах чешского полковника Иосифа Зайчека. Ведомство этого матерого палача за время с июня 1918 г. по апрель 1919 г. арестовало 1735 человек, которых контрразведка считала особо опасными для «государственного порядка и общественного спокойствия».

     Спешно  сооруженная мощная репрессивная машина в городах была пущена в ход без промедления. Тотальная кампания преследований, арестов и убийств сторонников Советской власти в июне — октябре 1918 г. штормовой волной прокатилась от Урала до Приморья. Ее чудовищный итог в решающей мере определялся тем, что зверства офицерских и казачьих отрядов повсеместно поддерживались чехословацкими мятежниками.  Главный удар каратели обрушили против наиболее видных партийных и советских работников. В столице «белой» Сибири Омске в первые дни после переворота, как докладывала на пленуме совета профсоюзов города специальная следственная комиссия, было арестовано несколько тысяч человек. В Иркутске, тоже по данным профсоюзов, новая власть в первые 10 дней упрятала в тюрьму до 1000 человек. Сохранившиеся в архивах доклады местных властей Сибирскому правительству иллюстрируют лавинообразное заполнение тюрем арестованными: к ноябрю—декабрю не только в Иркутской губернии, но повсеместно норма по загрузке тюрем была «перевыполнена». Только в местах заключения двух  губерний содержалось, по неполным данным, около 6000 человек. Если к ним прибавить официальные данные о количестве арестантов в тюрьмах Самары (около 2500 человек), то получается скорбная цифра почти в 9000 заключенных. Неучтенными остаются заключенные уездных тюрем Самарской, а также всех мест заключения Симбирской, Казанской губерний и других, местах заключения, подчиненных министерству юстиции, содержалось по меньшей мере около 20 000 человек.

     К этой цифре необходимо добавить большой  контингент заключенных, находившихся в ведении военного ведомства. В полном распоряжении военных властей номинально была сеть концлагерей. Но фактическими хозяевами в них были чехословаки. Они самовластно распоряжались судьбами людей, оказавшихся за колючей проволокой. В лагерях совместно несли тяжкий крест  «демократии» как австро-германские военнопленные, так и русские граждане — советские работники, красноармейцы и т. д. Затем туда стали переводить массы людей из переполненных тюрем: их сортировали по категориям преступлений.

     Первую  категорию должны были составить  подследственные, которым уже было предъявлено обвинение. Во вторую попадали содержавшиеся под стражей в административном порядке (то есть без предъявления обвинений). Сюда включались: а) комиссары, члены исполкомов, члены Советов и др.; б) красноармейцы, красногвардейцы и другие лица, «активно выступавшие против чехословацких войск, народной армии и Комитета членов Учредительного собрания»; к третьей категории относились военнопленные, служившие в Красной Армии, и к четвертой — все прочие заключенные. Заключенных первой категории планировалось оставить в тюрьмах, второй категории — перевести в особые концлагери, «где последние содержатся под усиленной охраной с привлечением на принудительные работы». Третья категория подлежала тщательному расследованию и преданию военно-полевому суду. И только лиц четвертой категории намеревались отпустить на свободу, но только после тщательной проверки. Планы власти, как свидетельствуют документы, с размахом реализовали сначала Уфимская директория, а затем колчаковский режим.

     В военном ведомстве действовало  Военно-судное управление. Под его  началом были следственные органы в частях «народной армии», военно-полевые суды, специальные места заключения арестованных, а также концлагери. Обычным приговором военно-полевых судов была смертная казнь или  каторга. Верхом злодеяний режима  явилось изобретение им такой чудовищной формы террора, как «поезда смерти» и «баржи смерти». Этой бесчеловечной акцией, равной по жестокости, пожалуй, лишь гитлеровским освенцимам, он вошел в историю гражданской войны. Это стало его как бы визитной карточкой.

     Когда осенью 1918 г. на Восточном фронте началось наступление Красной Армии, режим, отступая и бросая многое, не забыл об узниках тюрем и концлагерей и проявил  энергию по их эвакуации в Сибирь в виде своего главного «трофея». Тысячи заключенных  загоняли в вагоны и баржи, свозили в Самару и Уфу, как пункты концентрации, там их грузили в специальные поезда, которые увозили этих людей в буквальном смысле слова в ад. То, что пришлось пережить узникам этих страшных концлагерей на колесах и на баржах в течение многомесячных скитаний по дорогам Сибири и Дальнего Востока, в лютые морозы, при свирепой эпидемии тифа и прочих болезней, отсутствии теплой одежды, элементарного питания и медицинской помощи, сравнимо, пожалуй, только с муками заключенных, и известно по воспоминаниям самих узников. 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

     2.2. Белый террор в конце Гражданской войны

     В то же время, в условиях неотвратимости наказания за пособничество РКП (б), в 1919 году несколько раз провозглашалась амнистия чинов РККА — всех, «кто добровольно перейдет на сторону законной власти». 28 мая 1919 года было издано обращение-призыв «От верховного правителя и верховного главнокомандующего к офицерам и солдатам Красной армии»:

     После поражения ВСЮР и армий Восточного фронта в 1919—1920 годах практически прекратилась работа комиссии по расследованию злодеяний большевиков, все чаще последовали амнистии. К примеру, 23 января 1920 г. Главный начальник Приамурского военного округа генерал В. В. Розанов во Владивостоке издает приказ № 4, в котором заявляется, что пленные партизаны и красноармейцы, участвовавшие в боях по причине «неправильного или своеобразного понимания любви к Родине», подлежали полной амнистии «с забвением всего содеянного».

     Ещё в 1918 году вводится довольно уникальное наказание времен белого террора — высылка в Совдепию. Законодательно она была закреплена Приказом от 11 мая 1920 году главком ВСЮР П. Н. Врангель утвердил норму, согласно которой «высылке в советскую Россию» подлежат лица, «изобличенные в непубличном разглашении или распространении заведомо ложных сведений и слухов», «в возбуждении путём произнесения речей и других способов агитации, но не в печати, к устройству или продолжению стачки, участии в самовольном, по соглашению между рабочими, прекращении работ, в явном сочувствии большевикам, в непомерной личной наживе, в уклонении от исполнения работ по содействию фронту»

     Аналогичный указ за № 69 от 14 июля 1921 году утвердило Временное приамурское правительство братьев С. Д. и Н. Д. Меркуловых. Высылке подлежали «лица, принадлежащие к коммунистической партии, а равно — к партиям анархистов, социал-революционеров-интернационалистов и максималистов» и им «содействующие своей активной деятельностью». Высылка применялась так же при фактах подпольной работы, «разглашения вымышленных, порочащих правительство слухов», в случае «борьбы путём восстаний, террора и т. п.»

     Согласно  указу Правителя Приамурского края генерала М. К. Дитерихса № 25 от 29 августа 1922 года, ставшему практически последним актом судебно-правовой практики белых правительств, смертная казнь исключается, взятые в плен красные партизане и сочувствующие им крестьяне подвергаются довольно необычному наказанию: «отпустить по домам под надзор соответствующих сельских обществ», «уговорить отстать от преступной работы и вернуться к своему мирному очагу», а также традиционное решение — «выслать в пределы Дальневосточной Республики».

     В то же время на заключительном этапе Гражданской войны особенно жестокую политику «белого террора» проводили сибирские атаманы генерал-лейтенант Г. М. Семёнов(атаман Забайкальского казачьего войска, лично присутствовал при проведении допросов и пыток) и генерал-майор И. П. Калмыков (атаман Уссурийского казачьего войска); а также командир Конно-азиатской дивизии генерал-лейтенант барон Р. Ф. Унгерн фон Штернберг.