Лжедмитрий III в восприятии современников

Упоминается Лжедмитрий III и в региональных работах соседних городов. Признание «вора» в таких городах, как Гдов, отмечено в работе Якова Рабиновича. Правда, по сообщениям Рабиновича нельзя сказать о разбойных чертах в правлении Лжедмитрия, но, по-видимому, Гдова это движение коснулось весьма посредственно.³⁰ Вор упоминается как «борец против шведов и поляков», поэтому жители Гдова поддерживали самозванца наиболее долго, даже после его поражения от Горна. Примечательно, что по словам Рабиновича северные города в данный период еще не знали о формировании нового ополчения в Нижнем Новгороде – что только подчеркивает причину временного успеха самозванца.

В целом, наука  на современном этапе существенно  продвинулась в изучении движения Лжедмитрия III, привлечены новые источники, применяются совершенно новые подходы к изучению. Основы, заложенные дореволюционной наукой при этом не изменились – для современных историков остаются очевидными стихийность движения, ведущая роль казачества и его интересов, а так же раскол, внесенный «вором» в освободительное движение. Разработаны концепции относительно его отношения с иностранными интервентами, политических пристрастий «вора», а так же причин его успеха и провала.

К социальной базе Лжедмитрия III добавлено служилое сословие, однако социальная картина в его движении остается настолько пестрой, что выделить из нее какую-то определенную ориентированность сложно. В данный момент к изучению истории «псковского вора» привлекаются региональные исследования северного края, что дает новый толчок к его рассмотрению.

Глава 2.

Лжедмитрий III в восприятии современников.

Вопрос о  роли самозванчества в движении «псковского  вора», пожалуй, еще более спорный, чем в случае предшествующих лжедмитриев. Т.к. история Сидорки сугубо региональна и по большей части не отражена в современных ей документах общероссийского масштаба подробно, трудно выявить отношение современников к Лжедмитрию III. Поэтому, чтобы выявить тот образ, который он оставил в памяти людей своего времени, несомненно, следует обратиться к историям Отрепьева и «тушинского вора».

Само по себе самозванчество - не исключительно российское историческое явление. Однако именно в России с  ее богатой на политические коллизии историей оно обрело особый размах. Корни этого явления остаются до конца не выясненными. Исследователи по большей части пытались решить проблему самозванчества в социальном или политическом ключе — в социальном плане самозванчество трактуется как одна из специфических и устойчивых форм антифеодального движения, тогда как в политическом плане оно предстает как борьба за власть. Однако ни тот, ни другой подход не выявляет специфики самозванчества как культурного явления: самозванчество в широком смысле отнюдь не всегда связано с социальными движениями и совсем не обязательно связано с борьбой за реальную власть.

Говоря о восприятии «псковского  вора» современниками, следует выделить ряд основных вопросов, из которых нами и будет сформирован оставшийся за ним образ. Необходимо сразу заметить, что образ этот не имеет в силу своей специфики каких бы то ни было конкретных очертаний, а так же не имеет присущих, например, Отрепьеву крайностей: «законный наследник» - «вестник Антихриста». По большей части Матюшка так и остался «вором», но это не значит, что он не унаследовал от предшественников присущих всем троим лжедмитриям черт. Итак, среди таковых следует выделить:

Во-первых: «миф» Лжедмитрия III, его отличные в сравнении с легендами предыдущих самозванцев черты, а так же то, как легенда о третьем чудесном спасении царевича приживалась среди современников. Прежде всего, здесь нас интересует очередная трактовка «спасения» Лжедмитрия II от смерти, столкновение мифа с людьми, видевшими «калужского вора» лично и причины окончательного провала легенды.

Во-вторых: принятие (или непринятие) третьего самозванца в уже сформировавшемся в церковных кругах «демоническом» образе Лжедмитрия. Это, в первую очередь, эсхатологическая трактовка появления лженаследника, его «возвращение из мертвых», произошедшее уже дважды.

И в-третьих, это противостояние самозванческой легенды и идеологии официальных властей. Подобное наблюдается в истории Лжедмитрия I, причем, еще до того, как он перешел польско-русскую границу в походе на Москву. В период 1611-1612 гг., на фоне интервенции и сбора Второго Ополчения, противостояние самозванца и власти предстает перед нами не столь остро, но не быть его вовсе не могло.

§1.  Самозванческая легенда и «псковский вор».

Отношение к «царевичам Дмитриям»  эволюционировало на протяжении всего  смутного времени. Доверие при этом, впрочем, неуклонно шло на спад. Момент же выдвижения Лжедмитрия III пришелся на заключительный этап Смуты, период подъема национального самосознания, избравшего лозунгом Россию без иноземцев и с законным царем. В свете этого, легенда о царевиче Дмитрии уже не обладала былой притягательностью, «дала трещину». Добиться хоть сколько-нибудь широкого признания Сидорке удается лишь со второй попытки и только в Ивангороде. При этом нельзя сказать, что легенда и на этот раз сработала в полной мере – признания «вор» добивается в первую очередь среди казачества, а ивангородцы на тот момент находятся под осадой шведов и вынуждены искать любую надежную опору. Как уже замечено, на первом этапе «псковский вор» избирает своей политикой борьбу с иностранными захватчиками, хотя успехов в ней так и не достигает. В такой обстановке самозванческая легенда в восприятии современников, очевидно, отходит на второй план. Со стороны признавших его горожан он выглядит прежде всего как лидер, защитник. Во многом легенда здесь может быть двойственной: само имя Дмитрия со времен Отрепьева могло быть в определенной мере синонимом всего антиправославного и богомерзкого. Однако прямых свидетельств этому источники не дают.

Еще Лжедмитрий I своим правлением пошатнул доверие народа к «царевичу Дмитрию», поэтому весьма скромные успехи «псковского вора» можно объяснить в том числе тем, что таких народных ожиданий, как при Отрепьеве, с ним уже не связывалось.

В конечном счете, от самозванца отвернулось большинство поддерживавших его – в том числе казаки. Легенда о третьем «воскрешении царевича» сначала принесла ему успех среди бывших соратников «калужского вора», но несоответствие прообразу, в конечном счете, положило истории самозванца конец. Поэтому в данном случае не легенда не соответствовала образу (как было с движением Лжедмитрия II), а сам образ «царя» не соответствовал принятой легенде: изолированность в Пскове, отсутствие активной политики, военные неудачи – все это лишило Сидорку поддержки казачества, основной опоры каждого самозванца.

Помимо неблагоприятной социально-политической обстановки и несоответствия «царя» своей легенде, у мифа «псковского вора», несомненно, была одна положительная для самозванца особенность. Если правительство в Москве и ополчение Пожарского продолжали борьбу с самозванчеством, то царя как символа законной власти на этот раз не было. Таким образом, легенда Матюшки была избавлена от основного символа-протагониста в глазах обывателя. И хотя многие идеологи (например И. Тимофеев во «Временщике») признают тех же Отрепьева и Годунова в равной степени нелегитимными правителями³¹, у легенды «псковского вора» действительно не было ярко выраженного контраста. Быть может, именно поэтому его неожиданное появление внесло на первое время такой хаос в земское движение.

§2. Эсхатология Лжедмитриев: «дьяволы» и «дьяволенок».

Определенно, стяжать  той же славы, что и предшественники, Лжедмитрий III уже не мог. Уже с 1606 года церковная традиция приравняла принятие на себя имени царевича Дмитрия к отвержению самого православия.³² Совершенно очевидно, что ко времени движения «псковского вора» легенда на фоне событий Смуты уже изжила себя. Тем не менее, история самозванца Сидорки оставила в среде современников свой отклик. Это касается прежде всего появившихся еще на финальном этапе правления Лжедмитрия I эсхатологических настроений по отношению к самой природе самозванчества. Тему Самозванца и самозванства в той или иной мере затрагивает целый ряд памятников: «Извет» старца Варлаама³³, «Житие царевича Димитрия Угличского»³⁴, «Иное сказание»³⁵, «Сказание» Авраамия Палицына, «Плач о пленении и конечном разорении Московского государства», «Временник» Ивана Тимофеева³⁶, «Повесть…» И.М. Катырева-Ростовского³⁷, «Сказание о Гришке Отрепьеве»³⁸, «Словеса дней и царей и святителей Московских» Ивана Хворостинина³⁹, «Новый летописец», «Хронограф» 1617 года⁴⁰, «Летописная книга» С.И. Шаховского.

Образ самозванца как предтечи Антихриста на земле  встречается далеко не редко в  русской книжной традиции начала XVII века.

«Явился предтеча богоборного Антихриста, сын тьмы, родич погибели, из чина иноческого и дьяконского и вначале светлый ангельский чин отринул и отторгнул себя от участи христианской, как Иуда из пречистого сонма апостольского. И бежал в Польшу и там скрижали сердца своего бесчисленными богомерзкими ересями наполнил и, тьмообразную свою душу еще больше предавая в руки сатаны, вместо святой христианской веры греческого закона лютеранскую треокаянную веру возлюбил. И бесстыдно назвал себя царем Димитрием, вечнопамятного царя Ивана сыном, утверждая, что избежал рук убийц.»⁴¹ - так сообщается об Отрепьеве в «Плаче о пленении и конечном разорении Московского государства». Именно такой отпечаток Лжедмитрий оставил после себя на самом явлении самозванчества, будучи сам расстригой и беглым монахом. В соответствии со  сложившейся традицией, мы можем наблюдать версии о церковном прошлом в биографии каждого из троих самозванцев: расстрига Гришка Отрепьев, поповский сын Матвей Веревкин и дьякон Матюшка «из церкви за Яузой». Образ Отрепьева как предателя православной веры, очевидно, закрепил за самозванцами славу «предтеч Антихриста» в церковной традиции XVII века. «…Отпал от православной веры, окаянный законопреступник, сатанин угодник и предтеча, что и сам образ Божий поругал и алтари Божьих церквей хотел разорить, и монастыри и иноческие жилища разрушить, и сравнять православную христианскую веру с отпадшей верой, и вместо Божьих церквей построить костелы.» - сообщает «Иное сказание».

На примере  Отрепьева прослеживается еще одна недобрая черта самозванца в представлении современников: его приход с запада и прозападные взгляды. «Немцев» в русской книжной традиции того времени исподволь называют «католиками», «лютеранами», «латинцами», «богомерзкими», «бесами» и т. д. Напрямую связанные с польско-литовской интервенцией самозванцы, таким образом, во многом олицетворяли продолжение Смуты, иноземное вмешательство, все чужое и недоброе. Так, не имея возможности добиться признания себя наследником престола от московской митрополии, Лжедмитрий II не нашел никакого иного выхода, кроме как провозгласить собственного митрополита. Уже на этом этапе Москва не желает иметь дел с самозванцем – нетрудно представить, с какими трудностями столкнулся «псковский вор».

Описывающие быт  и характер Отрепьева на престоле книжники особо подчеркивают его развращенность и чревоугодничество. Нередко сравнивают самозванца с Юлианом Отступником: «Глаголаша же о нем мнози, яко по всему уподобитися ему нравом и делы скверному законопреступнику, нечестивому мучителю царю Иулиану…»⁴²; «…царю Иулиану, иже с бесы»; «зломысленный волк жестокий и немилостивый, как Фока Мучитель и Константин Мотылоименный и Юлиан Отступник…»⁴³ Образ Отступника применительно к Самозванцу был весьма актуален: с точки зрения древнерусских авторов, Самозванец совершает тройное отступничество – от своего священного сана (пусть и скромного диаконского), от монашества и от православной веры. Иван Тимофеев во «Временнике» недвусмысленно называет Лжедимитрия сатаной и антихристом во плоти, и при этом добавляет весьма значимые слова: «…себе самаго бесом жертву принес»⁴⁴, т.е., впустил сам в себя дьявольское дыхание.

Таким образом, в Лжедмитрии I проявляются, по словам современников, следующие черты Антихриста.

Во-первых, это  постоянная ложь и коварство: «Нравом  лукав и скверноумен… и исполнен всякого пронырства лукаваго и беснования»⁴⁵. Во-вторых, он кровожаден и злобен: «Ядовит злобою аки смертодыхтелная сокрпия, яже зрением уморяа многия»⁴⁶. Самозванец сравнивается и с «мерзоядным вепрем из дубравы многодревныя, который на Московское государство наскочи»⁴⁷.

В-третьих, распутство самозванца. Иван Тимофеев достаточно осторожно описывает его поступок с Ксенией Годуновой, но из контекста  явствует, что вряд ли она избежала насилия⁴⁸.

Наконец, это  зловерие Лжедмитрия I, более всего сближающее Самозванца с Антихристом церковного предания, проявившееся через незаконный (с православной церковной точки зрения) брак с некрещеной еретичкой Мариной Мнишек.

Трудно предположить лишь по некоторым нареканиям «вор»  и «последний вор из Новогорода», имели ли место подобные взгляды в недолгое правление Лжедмитрия III в Пскове. Однако если верить сведениям П. Петрея, самозванец «поживши несколько времени, стал очень нахален, при всех позорил жен и дочерей, делал много других своевольств и злодейств»⁴⁹. Можно ли не сравнить подобную ситуацию с вышеприведенным описанием непотребств, учиненных Лжедмитрием I, однако по масштабу злодейств «родоначальник» Лжедмитриев и Сидорка явно несопоставимы. Если «псковский вор» для кого-то и был Антихристом во плоти, то скорее всего такие слухи не выходили за территорию псковских земель и со временем там же и зачахли.

Как мы видим, явного религиозного окраса ни в одном описании «псковского вора» нет. После неудачного заигрывания со шведами, Сидорка принял враждебную по отношению к ним позицию, а значит ничего прозападного увидеть в нем было нельзя. То же касается его вероисповедания. Пьянство и разврат, учиненные им в Пскове, скорее всего могли вызвать у населения нехорошие ассоциации – но их результатом стало лишь то, что от него отвернулись разочаровавшиеся в предводителе казаки. Единственный «дьявольский» мотив, который мог бы уподобить Лжедмитрия III предшественникам – это продолженная им самозванческая легенда о спасении, а соответственно и третье «воскрешение Дмитрия Ивановича».

§3. Лжедмитрий III и освободительное движение: политика и авантюра.

В отношениях Лжедмитрия III и земского освободительного движения, как ни странно, заметна прямо противоположная тенденция: воцарение «вора» в Пскове внесло на определенном этапе смуту в ряды ополчения. Можно сказать, что именно «псковский вор» «продлил» Смутное время, расколов земство. Псковские бояре и дворяне северских земель поддержали самозванца из опасения за свою жизнь или семьи – по крайней мере, в тот период, когда население еще ожидало от нового «царя Дмитрия» скорых перемен. Среди предводителей казачьего стана это были ожидавшие от нового предводителя скорой наживы, те, кто, по словам П. В. Седова, «шли служить не за страх, а за совесть»⁵⁰.