Личность и личная жизнь Ивана Грозного в русской, советской и современной историографии (некоторые аспекты изучения)

Опираясь на произведения Штадена Виппер приходит к выводу, что партия московских бояр, духовенства и приказных  располагала сторонниками среди  высшего духовенства, дьячества и торговцев Новгорода и Пскова, городов, лежавших у литовской границы, ближайших к театру войны. Из случайно сохранившейся Переписной книги Посольского приказа мы узнаем следующее: «Столп, а в нем статейный список из сыскного из изменного  дела 78 (1570) году на Новгородского Епископа на Пимена и на новгородских Дьяков и на Подьячих и на гостей и на Владычных Приказных и на Детей Боярских и на Подьячих, как они к Москве с бояры, с Олексеем Басмановым и с сыном его Федором, и с казначеем Микитою Фуниковым и с Печатником Ив. с Михайловым Висковатого и с Семеном Васильевича сыном Яковля, да с дьяком с Васильем Степановым, сыном Яковля, да с князем Офанасием Вяземским, о сдаче Вел. Новгорода и Пскова, что Архиепископ Пимен хотел с ними Новгород и Псков отдати Литов. королю...»

В последнюю  минуту вельможные заговорщики растерялись  и стали выдавать друг друга; Владимир Андреевич обманом вытянул список их у Челяднина и отправился с  этой бумагой к царю, но это новое  предательство не спасло его. Розыск показал, что затевалась измена грандиозная, государственная. Можно ли после этого говорить о капризах Ивана Грозного, подсмеиваться над тем, что он, движимый якобы трусливым страхом, нагрянул на «мирное население» Новгорода с целым корпусом опричников? Конечно, он должен был проявить величайшую осторожность. Ведь дело шло о крайне опасной для Московской державы, крупнейшей за все царствование Ивана IV измене. И в какой момент она угрожала разразиться? — Среди трудностей войны, для которой правительство напрягало все государственные средства, собирало все военные и финансовые силы, требовало от населения наибольшего патриотического одушевления.

Русские историки обладают документом совершенно исключительного  интереса в виде переписки Грозного, с Курбским, дающей возможность судить не только о настроении, но и о мировоззрении главных действующих лиц одного из наиболее драматичных моментов эпохи: приходится сказать, что в современной западноевропейской литературе нет ничего подобного. Перед нами эпистолярное состязание во вкусе гуманистического века двух публицистов, из которых один опирается на чисто феодальное, до смешного устарелое «право отъезда», а в сущности изменяет своему народу и своей стране, другой выступает как новатор государственного строя, сознающий себя организатором сильной централизованной державы. В задорной словесной перестрелке оба противника стараются перещеголять друг друга ученостью и словесным мастерством.

В ответном письме Курбскому сказался весь Грозный, умный, талантливый, полный кипучей энергии и крайне вспыльчивый.

Перед нами встает во весь рост крупная фигура повелителя народов и великого патриота.

Ум и воля Грозного долго встречали тяжелые  препятствия; тем сильнее, тем увереннее  выражает он потом свои новые убеждения.

И никогда он не находит равновесия, спокойной середины: чувства переливаются через край, страсть бьет ключом. Он не просто отставляет Сильвестра и Адашева, а желает им зла и гибели, он не ограничивается обвинением их в превышения власти, в раздаче царских сокровищ, а приписывает им «бесовские умыслы». В этом отношении Иван IV отдает дань своему времени.

 Те историки нашего времени, которые в один голос с реакционной оппозицией XVI века стали бы настаивать на беспредметной ярости Ивана Грозного в 1568–1572 гг., должны были бы задуматься над тем, насколько антипатриотично и антигосударственно были в это время настроены высшие классы, значительная часть боярства, духовенства и приказного дьячества: замысел на жизнь царя ведь был теснейше связан с отдачей врагу не только вновь завоеванной территории, но и старых русских земель, больших пространств и ценнейших богатств Московской державы; дело шло о внутреннем подрыве, об интервенции, о разделе великого государства!⁵⁹

2.2 В.Б.Кобрин

Владимир Борисович  Кобрин — советский историк. В 1989 опубликовал научно-популярную книгу об Иване Грозном. Считал, что Иван IV осуществлял террор с целью установления личной диктатуры. А опричнина не только не укрепила государство, а, наоборот, привела его к кризису. Исследуя политику «добродетельного героя и мудрого государственного мужа в первую половину царствования», он приходит к мнению, что без введения опричнины государство «на пути либеральных преобразований» продвинулось бы вперед в XVI веке и получило ровное, поступательное движение в последующие века. Считал, что у исследователя нет морального права «амнистировать зверство», то есть прощать гибель тысяч ни в чем не повинных людей из-за «прогрессивных последствий опричнины».

В оценках историков  ХХ века прослеживаются и традиционные оценки и новые повороты. Так В.Б.Кобрин отмечает, что мать Ивана Грозного Елена происходила из рода князей Глинских. «Рассказывали, что после того, как разбитый на Куликовом поле Мамай погиб в борьбе со своим соперником Тохтамышем, сыновья свергнутого правителя Орды бежали в Великое княжество Литовское, крестились, получили в удел город Глинск и стали князьями Глинскими. Если легенда верна, то получается, что Иван IV был одновременно потомком Дмитрия Донского и Мамая»⁶⁰.

«Иван был рожден от второго брака. Только через четыре года Елена наконец родила первенца - Ивана. Радость государя не поддавалась  описанию. В подмосковном великокняжеском  селе Коломенском в честь рождения наследника была построена великолепная церковь Вознесения. В далеком Кирилло-Белозерском монастыре воздвигли церковь Иоанна Предтечи, небесного патрона новорожденного. Неподалеку оттуда, в Ферапонтове монастыре, по этому же случаю создали церковь с удивительным, даже, пожалуй, кощунственным, с точки зрения христианина, названием - церковь Благовещения. Вспомним, что Благовещение - это посланная деве Марии "благая весть" о предстоящем рождении Иисуса Христа. А родился-то всего лишь сын великого князя. В Новгороде по повелению архиепископа Макария был отлит огромный колокол. Впоследствии в нем видели даже некую примету будущего характера младенца: ведь звук его "яко страшной трубе гласящи"... Итак, ликуй, Россия, дождалась: Иван Грозный родился!

Вскоре Елена  родила и второго сына - Юрия. Он оказался глухонемым, а поскольку в те времена еще не умели развивать таких детей - обреченным на умственную неполноценность, был, как тогда говорили, "умом прост".»⁶¹

В.Б.Кобрин подробно останавливается на социально-психологических причинах жестокости первого русского самодержца. Мальчишка был не только наблюдателен, но и жесток и злобен. По воспоминаниям Курбского, лет в двенадцать Иван начал "безсловесных крови проливати", сбрасывая их с высоких крылец. Далеко не все те, кто любит животных, - добрые и хорошие люди. Но хорошо известно, что все мучители животных - люди злобные и жестокие. Курбский же продолжает: когда Ивану подошло уже к 15-ти годам, начал "человеков уроняти". И Курбский описывает те забавы, которым предавался юный государь. С компанией молодых аристократов великий князь начал по площадям и рынкам "на конех ездити и всенародных человеков, мужей и жен бити и грабити, скачюще и бегающе всюду неблагочинне". Такие невинные забавы нравились боярам, которые, по словам Курбского, на свою беду, восхваляли подростка: "О, храбр будет сей царь и мужествен!"

В.Б.Кобрин подчеркивает, что малолетство Грозного - тяжелое время для страны.

Новый этап жизни, по словам Кобрина начинается с конца 40-х годов XVI века, когда Иван IV переходит уже к самостоятельному правлению. Он женится и принимает титул царя. Но по версии В.Б.Кобрина «Вряд ли 16-летний Иван IV сам был инициатором принятия царского титула. В его окружении важную роль играл митрополит Макарий, один из самых образованных людей России того времени. Поднять авторитет государя при помощи нового титула, должно быть, стремились и его родственники - Глинские.»⁶²

Итак, принятие царского титула была необходимость, а не прихоть.»  Великий князь мог еще восприниматься как первый среди равных. Царь - резкое выделение из ряда, принципиально иной титул. Важную роль играл царский титул в международных отношениях. Ведя переговоры с Казанским, Крымским или Астраханским ханствами, русский государь выступал теперь с тем же титулом, что и его партнеры. В сношениях с Западной Европой титул царя был не менее важен. Титул «великий князь» обычно переводили словами «принц» или «герцог», иногда - с добавлением определения «великий». Но оба эти титула ниже королевского, не говоря уже об императорском. Слово же «царь» либо оставляли непереведенным, либо передавали как император⁶³.

Однако после коронации  и свадьбы сначала мало что  изменилось: как и раньше, правили  Глинские, а молодой царь предавался разнообразным забавам. Не раз проявлял он и свой жестокий нрав. Анализируя расправу над псковичами, В.Б.Кобрин приходит к выводу, что этот эпизод - одно из доказательств ошибочности распространенной легенды о том, что Иван IV ненавидел знать и стремился возвышать людей низкого происхождения. На самом деле он был аристократом до мозга костей.

Новый этап в  жизни, в том числе и личной московский пожар, расправа над Глинскими  и приход к власти новой группировки,  которая вошла в историю под  названием Избранной рады, но и  этот период продолжался недолго. Иван постоянно искал врагов и измены или это была его тяга к жестокости.

В отличие от многих предшественников, Кобрин считает, что «мнимое отречение» и отъезд в Александровскую слободу и  введение опричнины не прошли незаметно для царя, «Когда царь Иван вернулся в Москву из Слободы, то, по сообщению Таубе и Крузе, он неузнаваемо изменился за полтора-два месяца отсутствия: “...у него не сохранилось совершенно волос на голове и в бороде, которых сожрала и уничтожила его злоба и тиранская душа”. Дело было, вероятно, не в злобе, а в том, что, затевая фарс с отказом от престола, царь Иван волновался: а вдруг отречение будет принято? А вдруг из его затеи ничего не выйдет? Он шел ва-банк, а шансы на выигрыш хотя были и велики, но не стопроцентны. Вероятно, Таубе и Крузе несколько преувеличили: вряд ли выпали все волосы, без остатка. Но вообще-то, как заметил переводчик и издатель сочинения Таубе и Крузе М.Г. Рогинский со ссылкой на учебник кожных болезней, науке известны случаи временного выпадения волос из-за острых душевных переживаний.»⁶⁴

Несладко досталось  и родственникам царя, особенно пострадал  его двоюродный брат старицкий князь Владимир Андреевич, т.к. был основным династическим соперником. « Царь прекрасно помнил о мятеже, поднятом против него, тогда семилетнего мальчишки, его взрослым дядей, отцом Владимира Андреевича. Если сейчас царь умрет, наследником останется его сын Иван, еще юноша. И тогда может повториться ситуация 30-летней давности, и Владимир Андреевич получит возможность оспаривать престол у юного государя.»

Соглашается Кобрин и с теорией, что разрушительная для неокрепшей детской психики  ситуация: сочетание формальной власти самодержавного государя с детской  беспомощностью. Ребенок, перед которым  стоят на коленях, которому целуют руку почтенные, взрослые люди. Недаром замечено, что из тех, кто стал монархом в детстве, чаще вырастают деспоты. Но первые пять лет при ребенке была мать, которая твердо и решительно правила страной.

Любопытно, что  сам царь Иван никогда нигде не писал о том, что его мать умерла насильственной смертью. А ведь он был готов обвинить бояр в любых грехах, он даже утверждал, что не может без слез вспомнить о судьбе своих дядьев - Юрия и Андрея, которых, оказывается, замучили в тюрьме бояре, а не его мать. Уж он не упустил бы повод еще раз поговорить о "боярских изменах", верь он хотя бы немного этому слуху⁶⁵.

Естественно, что В.Б.Кобрин отмечает причину жестокости « Восьмилетним мальчишкой он восседает на троне в шапке Мономаха, со скипетром и державой, а вокруг - ожесточенная борьба боярских кланов за власть. В наши дни много пишут о том, как вредно детям видеть на экранах кинотеатров и телевизоров сцены насилия. Малолетнему Ивану Васильевичу привелось наблюдать эти сцены не на экране, а вживе. При нем люди из враждующих группировок врывались во дворец, избивали, арестовывали, убивали, не обращая внимания на просьбы малолетнего государя пощадить того или иного боярина. В этой обстановке насилия выковывался характер государя.»⁶⁶

Окружающие  не только публично выражали малолетнему великому князю чувство покорности, но даже раболепно льстили ему, потакали любой детской прихоти. Но это были корыстные, неискренние восхваления, а потому ребенок-государь часто чувствовал себя забытым и оскорбленным. Бояре заискивали перед великим князем, но пренебрегали мальчишкой. А мальчишка рос очень приметливым и сообразительным. Причем замечал он то, на что обычно дети обращают внимания. Ему все время казалось, что его обворовывают, растаскивают великокняжескую казну. Впоследствии он писал, что Шуйские и другие бояре украли из казны золото и серебро, сделали из него себе посуду и вычеканили на ней, чтобы замести следы, свои имена.

В.Б.Кобрин анализирует концепцию «двух Иванов» - мудрого государственного мужа в первой половине своего царствования и тирана - во второй. Эта концепция была выгодна новой династии Романовых, родственников Грозного по первой жене. Следовательно, становится необходимым одновременно недвусмысленно отмежеваться от опричнины и подчеркнуть свою связь с угасшей династией потомков Калиты. Здесь как нельзя более кстати подоспела концепция “двух Иванов”. Настойчиво внедряется в сознание мысль, что все хорошее в наиболее ярком царствовании недавнего прошлого исходило от благочестивой царицы Анастасии, представительницы того рода, из которого вышел и новый царь; все же дурное началось лишь после ее смерти. Воцарение Михаила Романова - это тем самым возврат к блаженным временам первого периода царствования Ивана IV. Вероятно, именно тогда проникает в фольклор идеализированный образ “старого боярина” Никиты Романовича, деда царя Михаила, который своим смелым заступничеством умерял последствия гнева грозного царя. Создатели этой легенды как-то забывали, что если Никита Романович Юрьев благополучно прожил все опричные годы и на несколько лет пережил царя Ивана, то только потому, что никогда ни за кого не заступался, хотя, видимо, и не причинил никому особенного зла.