Падение Перуна. Становление христианства на Руси

Христианство, однако, овладевает верхним этажом духовного здания. Здесь конкуренция у него была слабой, поскольку государственные институты только что начинали создаваться, а церковная организация явилась частью именно этих институтов.

Бывшие язычники тем легче принимали новые институты, чем меньше церковный клир пытался вторгаться в их быт. И в этой связи принципиальное значение имели, по существу, лишь две традиции: семейная — сохранение многоженства у славян — и погребальная — сожжение и тризна у язычников. Первая традиция относительно легче преодолевалась на юге; поскольку у полян-руси была моногамия. Но даже и столетием после крещения митрополитам-грекам не удавалось заставить Святополка (1093—1113) оставить лишь одну из двух жен. Единственное, чего в конце концов смогла добиться церковь, — это разграничить «законных» и «незаконных» жен и детей.

Погребальные обычаи христианской церкви также легче усваивались на юге: у полян-руси и ранее был распространен обычай трупоположепия. На севере и у вятичей сожжение доживает до XIV века. А тризну победить так и не смогли. Правда, принимает она постепенно иные формы. Исчезают состязания и иные ритуальные представления на могилах, сам переход в иной мир вызывает теперь больше тревоги, так как неизвестны результаты предстоящего «божьего суда». Раньше опасались или ждали помощи от ушедшего в иной мир, теперь оставшиеся на земле должны были своими молитвами помочь усопшему, а тот, со своей стороны, может оказать помощь лишь в том случае, если будет принят праведниках»ш. ⁴

Сохранение мощных языческих традиций в сознании и обыденной жизни не означает, однако, что христианство вообще не затронуло сознания населения. Уже в третьем поколении отдельные отпрыски княжеских и боярских родов уходят в монастыри, дабы праведной жизнью заслужить себе «спасение». Женский монастырь создает дочь Всеволода Ярославича Янка. Уходит в монастырь сын Святослава Ярославича Никола Святоша. Изяслав Ярославич негодовал по поводу того, что в Печерском монастыре постригались его бояре, но не смог изменить намечавшейся тенденции.

Факты добровольного  ухода из «мира» князей показывают, что христианство выполняло главное свое назначение: смягчать социальные противоречия. Не только социальные низы удерживались от выступления против нараставшего так или иначе уровня эксплуатации, но и верхи страшились возможного наказания на том свете.

Правда, сами монастыри далеко не всегда служили образцом подвижнической жизни. Даже монахов Печерского монастыря, державшегося одного из самых строгих уставов, приходилось удерживать от подозрительных походов по окружающим селам, а схватки в монастыре носили столь боевой характер, что и мирянам бы впору. К тому же большинство монастырей было ктиторскими, то есть находившимися на содержании у отдельных лиц, главным образом князей. А в качестве таковых они часто становились загородными резиденциями правителей. Тем не менее призывы к умеренности, к милостыне и нищелюбию воздействие имели.

Организация ранней русской церкви

Вопрос об организации ранней русской церкви является одним из наиболее спорных и вместе с тем наиболее важных, поскольку формы организации тесно связывались с характером самого вероучения.

Для большинства историков XIX Еека казалось естественным, что вместе с крещением на Русь пришли митрополиты, вернее — митрополит, поскольку во вновь обращенных землях обычно ставился один высший иерарх, подчиненный Константинополю и Риму. Но «Повесть временных лет» ничего о митрополитах при Владимире не знает. Более того. В летописи создание митрополии отнесено лишь к 1037 году, когда на Руси появляется и первый грек-митрополит Феопемпт. Сведения о митрополитах при Владимире появляются лишь в поздних — XV—XVI веков — летописных сводах. Сведения эти, однако, имеют довольно странную редакцию: инициатива крещения Руси приписывается в них патриарху Фотию, крестившему каких-то росов около 867 года (ум. 891). В позднейшей (XVII в.) Густинской летописи то же сообщение связывается со «вторым крещением», датируемым здесь 886 годом. Сам факт крещения при Василии Македонянине (то есть именно до 886 г.) не вызывает сомнений. Только обычно он связывается с инициативой патриарха Игнатия (867—877), если только при Василии Македонянине не было двукратного крещения Руси (вернее — крещения двух разных групп русов). Это крещение, в частности, привлекало внимание католических авторов, поскольку Игнатий был ставленником Рима.

Крещеным русам, по Гуcтинской летописи и некоторым другим источникам XVII века, был направлен митрополит Михаил. В летописях XV—XVI веков в этой связи наблюдается смешение двух версий. По одной также называется Михаил, по другой — Леонтий. Разобраться во всей этой путанице пока не удалось. Обычно исследователи что-то принимают достаточно произвольно и что-то также произвольно отбрасывают. Сомнительные данные в конечном счете подтягивают под принимаемые общие построения. Иначе к ним относиться и нельзя. Но, очевидно, не они должны лежать в основе. Если же следовать главному источнику, то оказывается, что «Повесть временных лет» о митрополии во времена Владимира вообще ничего не знает, а другие авторы XI века дают сведения также недостаточно однозначные.

Каким образом вообще попали в летописи столь путаные сведения о первых русских митрополитах? Источником, очевидно, служит так называемый «Устав князя Владимира о десятинах, судах и людях церковных». Этот «Устав» известен в более чем двухстах списках, преимущественно XV—XVI веков. Имеется, однако, единственный список, относимый к XIV веку: это приложение к известной кормчей 1280-х годов, переписанной в Новгороде. Дело же в том, что объяснить появление новых материалов событиями XV века легко: борьба вокруг Флорентийского собора 1439 года, а затем наплыв эмигрантов из Византии после падения Константинополя способствовали вовлечению в оборот многих материалов, ранее находившихся в монастырях, в том числе в славянорусских, на Афоне и в других местах Балканского полуострова. В XIV же веке связи Руси с Византией были крайне слабыми. А потому представляются наиболее вероятными предположения авторов, относящих появление «Устава» к домонгольскому времени. Наиболее аргументированно и интересно при этом мнение Я. Н. Щапова, посвятившего специальное исследование древнерусским уставам.

Я. Н. Щапов предлагает несколько возможных объяснений условий возникновений «Устава» и реконструирует предположительно его первоначальный вид. Думается, что мысль о возникновении «Устава» в Суздальской земле при Андрее Боголюбском, когда шла борьба за создание здесь особой митрополии (60—70-е гг. XII в.), весьма плодотворна. Дело в том, что политические притязания такого рода обычно сопровождаются обильным мифотворчеством. Интересен и аргумент Я. Н. Щапова в пользу относительно раннего появления «Устава»: отсутствие в рамках церковной десятины земельных пожалований. На практике такие пожалования появляются уже в XI веке, а в послемонгольский период они станут главной формой обеспечения церкви. Вместе с тем еще один аргумент, в котором автор усматривает древность, скорее говорит о каких-то весьма специфических условиях. В «Уставе» есть уверение, будто дал его Владимир, «сгадав со своею княгинею Анною и со своими дет- ми». Владимир, как выше говорилось, не успел проникнуться христианским духом в своей семейной жизни, а от Анны, похоже, у него вообще не было сыновей: они и после крещения рождались от его прежних жен (Ярослав, по всей вероятности, родился ок. 1000 года). Да и не практиковались такого рода советы на Руси. Круг советников Владимира достаточно четко определен «Повестью временных лет»: это дружина, бояре, старцы градские. В ответственных случаях созывалось вече. Столетием позже Владимир Мономах в знаменитом «Поучении» скажет: «Жены своя любите, но не дайте им над собою власти». И в зто время князь обязательно «думает» с дружиной. Тенденция к «самовластию» византийского типа впервые четко проявится как раз у Андрея Воголюбского, а политическая роль его супруги видна хотя бы из того, что она оказалась вместе с боярами в заговоре против собственного мужа.

Таким образом, и эта деталь содержания «Устава» ведет к окружению Андрея Воголюбского. Борьба за создание самостоятельной митрополии побуждала, с одной стороны, максимально использовать традиции церковной самостоятельности, наиболее последовательно проводившейся клиром Десятинной церкви, с другой — отыскивать политические силы в Византии, которые могли бы поддержать притязания честолюбивого князя. Повышенную активность в это время проявляет и Константинополь, препятствуя замыслам князя и его претендента на проектируемую митрополию Федора (позднее подвергнутого жестокой казни греческими иерархами). Византия имеет здесь традиционную опору в ростовской епархии, где традиционно ставились епископы-греки, а также и в самой княжеской семье: мачеха Андрея была гречанкой, и около нее группировались прогреческие и вообще оппозиционные Андрею силы. Это обстоятельство приведет к тому, что князь даже вышлет от себя мачеху с младшими своими братьями.

Мифотворчество в Ростово-Суздальской земле третьей четверти XII века обстоятельно проанализировал известный советский ученый Н. Н. Воронин. Интересна направленность этих творений. Так, создание города Владимира, основанного Владимиром Мономахом в 1108 году, переносится в эпоху Владимира Святого. Из конца XI столетия во времена святителя Руси переносится и жизнь первого ростовского мученика Леонтия. Естественно, поднимаются заслуги Ростовской земли и в деле крещения вообще Руси. При этом состязались в мифотворчестве, по-видимому, обе главные противоборствующие группировки: княжеская, привязанная к Владимиру — новой столице земли, и прогреческая, опирающаяся на епископскую кафедру в Ростове. Греческая сторона клеймила «Федорца», но ставленник ее грек Леон при этом не гнушался никакими средствами ради устранения соперника.

По мнению Я. Н. Щапова, в первоначальной редакции «Устава» не было имени византийского царя и имени патриарха. В отношении первого это вероятно. В некоторых списках, в том числе в древнейшем, «царь» упоминается в единственном числе, а появление имен двух соправителей — Константина и Василия — расшифровка редакторов, знакомых с житиями Владимира. Но в отношении имени патриарха такого предположения все-таки сделать нельзя. Если исходить из действительного положения вещей, то надо иметь в виду, что в период с конца 991 по 996 год патриаршая кафедра в Константинополе вообще пустовала и митрополитов ставить было некому. В 996 году патриархом стал Николай II Хризоверг. Именно с ним могли связываться назначения первых митрополитов на Руси. Однако этого имени ни один русский источник не знает. Что же касается последовательной привязки к русским митрополитам имени Фотия, то она, очевидно, тоже не была случайной. В распоряжении владимирских или ростовских мифотворцев были реальные документы, в которых это имя упоминалось. Не исключено, что при ростовской кафедре были списки посланий Фотия или иных греческих материалов, упоминавших о крещении Руси около 867 и 886 годов. Такие материалы могли быть и у мачехи Андрея Боголюбского, явно поддерживавшей связи с родиной. Удивление в этой связи вызывает другое: почему уже в редакциях «Устава» наблюдается разноречие. Ведь имена Михаила и Леонтия откуда-то должны были возникнуть.

Выше указывалось, что Густинская летопись имя Михаила связывает с крещением 886 года. Е. Е. Голубинский дал некоторый материал для прояснения этой загадки. Дело в том, что в Печерском монастыре были мощи митрополита+

Михаила, якобы перенесенные туда в начале XII века из Десятинной церкви. Голу- бинский сообщению о перенесении доверял, но думал, что речь идет о митрополите, поставленном Фотием таврическим причерноморским русам. Достаточно очевидно, однако, что речь идет об одной из печереких легенд, возникших много позднее XII века. Во всяком случае, нет никаких оснований думать, чтобы Десятинная церковь, не менее Печерского монастыря боровшаяся за церковное первенство, «уступила» одному из соперников столь ценную реликвию. Само имя Михаила могло появиться в преданиях у печерской братии уже под влиянием письменной традиции, называвшей митрополита, поставленного Фотием росам. В XVII веке в Киеве, во всяком случае, о нескольких крещениях до Владимира знали.

Наличие другого имени тоже, видимо, связано с осмыслением каких-то письменных сведений. Поскольку в IX веке было два крещения, могли смешиваться две самостоятельные записи. Кроме того, имя это могло быть внесено под влиянием известного на Руси «Послания об опресноках» «митрополита Преславы, что в Росии».

«Послание об опресноках» давно находится в центре внимания при обсуждении вопроса о начальной форме организации русской церкви. Многие авторы усматривали в нем подтверждение сообщению Никоновской летописи (XVI в.) о пребывании на митрополичьей кафедре на Руси Леонтия с 991 по 1008 год (когда упоминается другой митрополит — Иоанн). Но еще в прошлом столетии М. Чельцов в большом исследовании о полемике между греками и латинянами по вопросу об опресноках показал, что послание Леонтия написано не ранее 1054 года, когда произошел разрыв между обеими церквами.

Спор об опресноках — причастие пресным, а не заварным хлебом, — оказавшийся последней каплей, переполнившей сосуды взаимных обвинений и приведших к разрыву, большинству исследователей (в том числе и Чельцову) кажется совершенно бессодержательным даже на фоне также не слишком серьезно оцениваемых догматических расхождений. Кажется непонятной небывалая ожесточенность по, казалось бы, совершенному пустяку: употреблять пресный или кислый хлеб. Но за этим ожесточением стояло реальное отношение к Ветхому завету. Восточные полемисты ухватились за опресноки как за повод, чтобы обвинить Рим в иудаистском уклоне, поскольку опресноки входили элементом иудейского культа. Римские богословы, естественно, отвергали обвинение, резонно замечая, что опресноки вовсе не ведут к иудаизму. Но во встречных обвинениях у них, в свою очередь, упоминается северианство, то есть отрицание вообще Ветхого завета.

Ветхий завет действительно играл разную роль в восточной и западной церквах. Запад, в целом более практичный и прагматичный, многое брал из Ветхого завета. Из него, как было сказано выше, заимствовали некоторые нормы наказаний. Восточная церковь, более склонная к абстрактной созерцательности, в гораздо меньшей степени использовала «Закон Моисеев». В этом смысле, скажем, «Слово о законе и благодати» Илариона вполне солидарно с восточной точкой зрения и направлено оно, очевидно, против каких-то общин, трактующих Священное писание в духе западной церкви. Другое дело, что при этом защищает Ила- рион вовсе не Константинополь как иерархический центр Востока, а сложившееся задолго до этого течение в рамках христианства.

Чельцов полагал, что митрополит Леонтий вообще не имел отношения к Киевской Руси, а занимал кафедру в Болгарии, где была своя Росия (о существовании таковой недавно писал и Б. А. Рыбаков). Большинство же специалистов считает, что имеется в виду Переяславль Русский, куда источники в какой-то период размещают одну из митрополий. Сам факт наличия такой митрополии интересен, и ниже этого надо будет коснуться. Пока же следует подчеркнуть, что для перенесения этой митрополии в эпоху Владимира имя митрополита никаких оснований не дает.