Русь и ее южные соседи в 10 - 13 веках

Южные соседи Древней  Руси, вольготно кочевавшие на огромной территории от Дуная до Волги, прошли длительный и сложный исторический путь в тесном контакте со славянским государством. Не только основные этапы  этого пути, но и множество мельчайших деталей нашли отражение в  русских летописях, главным образом  в Ипатьевской, представляющей собой неисчерпаемый источник сведений как об отношениях Руси со степью, так и о жизни самих кочевников. Имена степных владык, расселение их орд, объединение в союзы племен, даты и маршруты походов — все это известно благодаря трудам русских летописцев. Их внимание привлекали и военные походы и битвы, и чисто политическая сторона отношений с печенегами, торками и половцами. Летописные материалы неоспоримо свидетельствуют, что именно в переговорах и мирных соглашениях с кочевниками вырабатывалась и крепла внешнеполитическая практика Древней Руси. 

Что же касается средневековых восточных авторов, как Ибн Фадлан или ал-Гарнати, то они обычно описывают поразившие их факты или события в тех странах, где они побывали, но почти не затрагивают вопрос о взаимоотношениях между соседствующими народами. Такая специфика подобных сочинений практически лишает возможности их использования при изучении дипломатической истории. 

Внимание к  причерноморским степям и их обитателям является традиционным для русской  историографии. Естественно, со временем круг интересов расширялся, происходил переход от самых общих описаний к рассмотрению деталей. В. Н. Татищев  отметил одну из сторон кочевнической  проблемы, наиболее бросающуюся в  глаза — воинственность номадов. Он твердо стоял на том, что печенеги, торки и половцы своими набегами наносили Русской земле колоссальный урон. Походы русских князей в степь трактовались В. Н. Татищевым только как справедливое возмездие за нанесенный ущерб1). Вслед за ним и H. M. Карамзин безапелляционно утверждал, что печенеги были «неутомимыми врагами». Отсюда вытекал вывод о том, что с жителями степи не могло быть мира, а лишь напряженное перемирие2). Такая точка зрения в русской историографии была очень устойчивой, о чем свидетельствуют высказывания по этому поводу В. О. Ключевского. Историк без каких бы то ни было оговорок считал степи со всем их населением «бичом для древней Руси»3). 

В советское  время значительное внимание стало  уделяться археологическому изучению кочевнических древностей, что позволило  не только глубже узнать культуру степняков, но и решить конкретные вопросы исторической географии, а также соотнести  все эти данные с летописными  свидетельствами. Наиболее значительный вклад в этой области принадлежит  С. А. Плетнёвой4).Особо нужно отметить насыщенную археологическими и летописными  данными ее статью о Половецкой земле, в которой рассмотрены основные моменты русско-половецких связей и  приведены подробные карты, освещающие взаимоотношения этих народов5) . 

Самые различные  аспекты русско-кочевнических отношений  затрагиваются в книгах Б. А. Рыбакова, посвященных истории Древней  Руси до монгольского завоевания6). Во всех своих работах автор опирается  на богатую фактологическую сторону летописных сообщений. Однако при этом основное внимание он концентрирует на военных столкновениях, проходя мимо имевших место с той и с другой стороны попыток перевода их в русло мирных переговоров. Отчетливо заметно и старание исследователя представить русскую сторону только как страдающую от кочевнических набегов. Когда же повествуется о том, что русские войска углубляются далеко в степь, разоряя половецкие вежи и угоняя многочисленный скот и полон, такие действия оправдываются исключительно радением на благо собственных смердов. Однако на самом деле тяжесть взаимных по-средневековому безжалостных ударов испытывали обе стороны, особенно если вспомнить, что именем киевского князя Владимира [184] Мономаха в юртах стращали младенцев, а на русских торжищах сказывали о Тугарине Змеевиче и Идолище Поганом. 

В последнее  время проблему взаимоотношений  Древней Руси со степью энергично  разрабатывал Л. Н. Гумилев. Написанная им книга «Древняя Русь и Великая  степь» не представляет собой систематического исследования заявленной темы. С одной  стороны, в ней избирательно изложено то, что кажется автору важным, а  с другой — пересказаны широко известные исторические факты с  достаточной долей фантазии при  их интерпретации. Автор настойчиво пытается убедить читателя, что Русь стремилась к завоеванию Великой  степи и что воспрепятствовали  этому лишь «события на самой Руси»7) . Одновременно утверждается, что Русь «удержалась от ненужного завоевания»  степи8), хотя буквально на следующей  же странице автор сообщает дезориентированному  читателю, что Мономах завоевал степь  «от Дона до Карпат»9) . Примеры таких  неадекватных суждений можно продолжить. 

Наконец, прямо  отвечает теме настоящей работы хорошо известный труд В. Т. Пашуто о внешней политике Древней Руси10). В нем в хронологическом порядке изложена история отношений Руси с печенегами, торками, берендеями, бродниками, половцами. Автор в отдельных очерках рассматривает наиболее ответственные повороты в политике Руси по отношению к степи и реакцию на них со стороны кочевников. В отличие от других авторов, делающих упор на военное противостояние, В. Т. Пашуто выделяет в контактах двух сторон именно политическую линию, позволявшую решать многие вопросы дипломатическим путем. 

* * * 

Совершенно особые, ни с чем не сравнимые отношения  существовали у Древнерусского государства  с его южными соседями. По сути, это  были отношения двух разных миров  с абсолютно разными хозяйственными укладами, с контрастными природными условиями. При всей их исторической неоднозначности и противоречивости они представляли все же нерасторжимые  связи, которые не просто питали, но и позволяли развиваться и  извлекать из них конкретные выгоды обеим сторонам. Многоплановость  исторического процесса особенно хорошо прослеживается на примере взаимоотношений  кочевой культуры степей и оседлой  цивилизации лесной зоны. Это было как бы зеркальное отражение таких  же процессов, которые происходили  далеко на востоке, между Китаем и  сопредельными с ним кочевниками. Наконец, именно Великая степь связала  в единый узел мирового исторического  процесса столь далекие друг от друга  в культурном и хозяйственном  отношениях Восток и Запад. 

Проще всего  сказать, что жители степи были долгое время врагом номер один для Древнерусского государства. Это, безусловно, будет  правдой. Но правдой будет и то, что Русь для кочевников также  далеко не всегда была приятным и добродушным  партнером. Правдой будет и то, что Русь в этой борьбе крепла, мужала и развивалась, оставаясь в то же время Русью, а степные племена  довольно часто сменяли друг друга, но никогда не меняли своего отношения к северному соседу. Это были отношения в первую очередь между народами, а не между государствами. 

Историю связей Руси со степью можно начать с события, во многом символического. Произошло  оно в 968 г., когда киевский стол занимал  неутомимый воин князь Святослав11). По сообщению Ипатьевской летописи, именно в этот год на Руси впервые появились печенеги, которые осадили Киев. Но военные действия закончились не взятием города или разгромом осаждавших, а заключением мира между двумя военачальниками. Печенежский хан, имя которого летописец не записал, подал руку киевскому воеводе Прятичу, и они обменялись подарками. Печенег преподнес русскому военачальнику коня, саблю и стрелы, а в ответ получил доспехи, щит и меч12). Дары как бы символизировали две военные доктрины: одну — ярко выраженную наступательную и другую — подчеркнуто оборонительную. Естественно, возводить это в абсолют не стоит, поскольку тот же Святослав проводил достаточно энергичную агрессивную политику по отношению к южным соседям. Его походы снискали ему громкую и грозную славу не просто удачливого воина, но умного и предприимчивого полководца и дипломата. Пожалуй, одним из важнейших достижений его деятельности можно считать разгром Хазарского каганата, которому молодое Древнерусское государство вынуждено было платить дань. 

Дипломатия Святослава строилась с позиции силы. Жесткие, целеустремленные и хорошо подготовленные военные удары следовали один за другим. При этом некоторые его  внешнеполитические акции на первый взгляд могут вызвать и определенное недоумение. В качестве примера можно  привести поход, в результате которого были разгромлены ясы и касоги, обитавшие в северокавказских степях (стб. 53). Война в столь дальних краях, казалось бы, могла вестись лишь ради богатых трофеев, тем более что ни ясы, ни касоги не представляли какой бы то ни было угрозы границам Киевской Руси. Однако есть [185] все основания утверждать, что именно в результате этого похода появилось одно из загадочных и наименее изученных древнерусских княжеств — Тмутараканское. Возникновение и существование этого очень далекого от берегов Днепра анклава было результатом не только военных действий, но и успешных дипломатических переговоров, закрепивших Таманский полуостров за Киевской державой. Однако хорошо известно, что этот поход Святослава не был чем-то уникальным в его бурной деятельности. Основной стержень внешней политики князя состоял не в защите непосредственных рубежей Киевского государства, а в приобретении новых, достаточно отдаленных земель, в нанесении ударов по богатым городам, где можно было рассчитывать на серьезную военную добычу. Киевляне откровенно ставили в упрек своему правителю, что он чужую землю «ищет и блюдет», а свою покинул, оставив здесь престарелую мать и детей. Князь отвечал на такие обвинения с солдатской прямотой: «Не любо ми есть в Киеве быти, хочю жити в Переяславци на Дунаи, яко то есть середа земли моей, яко ту вся благая сходятся»13). 

В серьезности  намерений Святослава, явно претендовавшего  на создание обширной империи, сомневаться  не приходится; об этом свидетельствуют  его успехи в борьбе с Хазарией и Византией14). Однако его притязания не были подкреплены наличием опытного и хорошо обученного войска, достаточного в количественном отношении. Отсутствовали  и надежные тылы, обеспечить которые  невозможно было лишь одной дипломатией. Попытки Святослава привлечь на свою сторону печенегов перспективой богатой военной добычи достигали  своей цели лишь у отдельных групп  кочевников; большая же часть их оставалась вне сферы его контроля. Это в конце концов погубило предприимчивого киевского князя. В 972 г. печенеги сумели отомстить ему за горечь всех поражений (стб. 61-62). В отличие от своих предшественников Святослав не просто совершал набеги, цель которых сводилась к обогащению собственной казны и всей дружины. Его военные и дипломатические акции можно рассматривать в качестве первой заявки на создание обширной полиэтнической империи. По крайней мере территориальные приобретения X в. в степной зоне стали уникальным явлением на долгие века последующей истории Русского государства. 

Смена правителей на киевском великокняжеском столе  не столько приводила к естественному  продолжению заложенных стратегических линий во внешней политике, сколько  к наследованию серьезных проблем, так и не решенных до конца предшественниками. Каждая из них требовала не просто постоянного внимания, но и поисков  новых путей решения из-за этнических, демографических и политических изменений, происходивших в степях. Достаточно запутанный клубок таких  проблем, связанных со степью и ее беспокойными обитателями, получил  и Владимир Святославич, ставший верховным правителем около 980 г. Перед ним со всей остротой встали вопросы не просто охраны, но и возведение пограничной линии своих владений с кочевниками. 

Владимир столкнулся с печенегами уже в самом начале своего правления, причем они выступили  не в качестве общерусских врагов, а его личных противников. После  того, как в борьбе за верховную  власть Владимир убил своего брата  Ярополка, один из сподвижников последнего, Варяжко, опасаясь за свою жизнь, бежал к печенегам. Те не преминули воспользоваться внутренними распрями в своих интересах и неоднократно во главе с Варяжко предпринимали нападения на Владимира ( стб. 66). Это пример одной из наиболее ранних попыток использования кочевников в междоусобной борьбе русских князей. Такой поворот в отношениях с печенегами не был неожиданностью, поскольку их орды представляли собой разрозненные политические союзы, каждый из которых мог быть привлечен любым князем на свою сторону. Здесь берет начало еще одна конкретная и очень протяженная по времени линия русско-кочевнических отношений — наемничество, которое особенно пышно расцвело в годы феодальной раздробленности, когда каждая из противостоящих сторон пыталась усилиться за счет всегда готовых пограбить степняков. 

Однако, хотя в  летописи об этом и не содержится конкретных сообщений, Владимир сумел достаточно эффективно оградить от печенегов свои границы. Из известий о том, что в 981, 982, 983 и 984 гг. Владимир ходил соответственно на «ляхов», вятичей, ятвягов и радимичей, явствует, что киевский князь был  спокоен за свои южные границы. Вряд ли это было результатом значительной военной победы русских дружин —  о таком событии летопись наверняка  сообщила бы. Скорее всего, Владимиру  удалось заключить договор с  кочевниками, который и позволил сделать временную передышку  на беспокойной южной границе. Но все-таки Владимир был в определенной мере и преемником линии Святослава, направленной на расширение границ государства. Об этом свидетельствуют его вышеупомянутые походы; об этом же говорит и поход  на Волжскую Болгарию в 985 г. Это был  один из самых длинных маршрутов  — Волжская Болгария располагалась  на левобережье Волги, южнее Камы. Сложность [186] маршрута, его тяжесть  и специфика (он пролегал по воде) не позволяли набрать слишком большую  дружину, и Владимир нашел достойный  выход из этой ситуации, вспомнив о  соседях-кочевниках. Но к печенегам  он обращаться не стал, поскольку отношения  с ними еще недостаточно стабилизировались. Киевский князь заключил военный  союз с другим степным народом — торками, которые охотно согласились разделить военные успехи, а заодно и пограбить богатую страну, располагавшуюся на крупнейшем торговом пути Восточной Европы — Волге. Русская дружина приплыла в ладьях, а торки «берегом приведе на конех» (стб. 71), и в результате две союзные армии победили болгар. После этого торки, нагруженные трофеями, удалились в свои кочевья, а у Владимира с болгарами cложилась не совсем ординарная ситуация. Русский князь и его окружение, скорее всего, поняли, что получать дань с находящегося столь далеко от Киева государства будет довольно сложно и что с точки зрения долговременной политики куда выгоднее заключить с ним длительный мирный договор. Судя по летописному тексту, мир предполагался на вечные времена: «не буди мира межи нами, оли же камень начнет плавати». Это был первый мирный договор между двумя феодальными государствами Восточной Европы, имевшей самое большое влияние на политику, договор между еще языческой Русью и уже мусульманской Волжской Болгарией.