Современный взгляд на старообрядчество

Отныне центр переносится в  Санкт-Петербург. Но это не новый  полюс. Это, скорее, пассивное притяжение к Западу, демонстрация того, что центр находится не внутри, а вне, за пределом западных границ. Романовская Русь воспринимает себя как провинцию Запада. Аристократия перенимает манеры колониальной администрации. К русским людям, их национальной психологии, к их легендам, к их сакрально-географическим глубинным представлениям высшее сословие относится отныне как к “предрассудкам дикарей”. В отрицательном случае это проявляется в откровенном презрении и русофобии озападненного дворянства. Но даже “народолюбцы” относятся к “простым” как коллекционеры бабочек к своим экспонатам. “Народ – ребенок, - говорят они. Его следует обучать и образовывать”. Естественно, глубинные психические пласты национальной жизни и мифология представлений никем всерьез не рассматривается.

Петербургский период не породил какой-то новой сакрально-географической картины. В слоях аристократии центр сместился в Европу, т.е. собственно русское пространство потеряло символическую самостоятельность. А на уровне простых людей, либо массово тяготевших к откровенному староверию, либо просто верных заветам старины в более общем смысле, продолжали жить и передаваться древние верования, старые русские сакрально-географические картины. Святая Русь – великий Русский Круг – со святым центром в Москве.

Москва стала тайной столицей, своего рода Китежем, оплотом тех сословий и слоев русского народа, которые продолжали сохранять верность древним представлениям, передавали из поколения в поколение тайны национальной традиции, священную формулу русского пространства и идею старообрядчества.

Большевицкая реставрация сакральной географии.

Парадоксально, но возврат к москвоцентричной модели происходит вместе с Революцией. Казалось бы, большевики, выросшие на западных авторитетах, должны были бы еще далее пойти по петербургскому пути русофобских по сути лженародных  Романовых. Но на практике поднятые из народных глубин пласты новой элиты, напротив, принесли с собой спящие силы русской национальной географии. Когда рухнули надежды на скорую победу Революции в Европе, строительство “социализма в одной стране” разбудило древние стихии русской души. Не просто столица была перенесена в Москву, но была на новом уровне возрождена бессознательная структурализация психологического пространства. Как во времена Московских царей, в новой большевистской России политического, духовного, психологического, социального центра сконцентрировалась в одном древнем полюсе. Третий Рим стал столицей Третьего Интернационала, а идея всеобщего спасения через истинную Веру, сохранившуюся нетронутой только в пределах Святой Руси, была заменена на миссию построения коммунизма во всем мире, отправляясь от уникального исторического опыта русского социалистического государства.

По видимости еще более рационалистическое и ”прогрессистское” коммунистическое правление, на самом деле, пробудило спавшие стереотипы. На уровне коллективного и бессознательного Советская Россия гораздо более напоминала древний Русский Круг с центром в Москве, нежели восточный полуколониальный придаток Европы, как это было во времена Романовых. Ненависть Московской Руси к латинской ереси, папежству, категорическое неприятие религиозной, культурной цивилизационной апостасии Запада отобразилось в отвержении русскими коммунистами капиталистического мира, буржуазной системы ценностей. Снова, как в древние времена, гигантское колесо с центром в Москве стало восприниматься как оплот гармонии и порядка, как избранный ковчег, окруженный силами мрака, хаоса, зла.

Миф большевицкой Революции, социалистического  Отечества и нового коммунистического порядка идеально наложился на древние пласты коллективного и бессознательного.

Советская Москва, Красная Москва в этом контексте было символом, важнейшим, центральным элементом  сильного, действенного, активного  мифа.

Антимосковский характер реформ.

В настоящее время мы переживаем серьезнейший кризис. Снова ломке подвергаются глубинные идеи национальной психологии. И как всегда в переломные моменты истории из бездн коллективного бессознательного поднимаются картины сакральной географии, древние фигуры, предопределяющие структуру нашего национального и культурного типа.

В этих условиях Москва не может рассматриваться  только как административный центр, как столица в прозаическом, утилитарнотехническом  смысле. Ее роль, ее значение, ее символическое  содержание выходит далеко за рамки прагматики.

Русь  снова стоит перед выбором. Какую  сакрально-геграфическую модель избрать? Как исторический период взять за отправную точку? Какой ориентации придерживаться? К какой модели стремиться?

В начале реформ выбор казался однозначным. Москвоцентризм выглядел как откровенное зло. И социалистические, и национальные тенденции были заклеймены как “красно-коричневые”, как силы реакции и т. д. Доминирующей идеологией стало западничество, и весь спор велся лишь о том, с какой скоростью встраивать страну в либерально-демократический мир.

При это реформаторы делились на откровенных  радикальных русофобов, открыто  признававшихся в ненависти ко всему  русскому – истории, государственности, культуре – и предлагавших отбросить  все ради некритического копирования универсальных, усредненно западных образцов, и на умеренных западников, позитивно оценивавших романовский период, и терпимо относившихся к идее “просвещенной монархии”. В принципе обе разновидности реформаторов действовали в рамках одной и той же идеи пространства, в равной степени отвергавшей москвоцентризм.

Иными словами, на уровне сакральной географии  и психологии глубин можно сказать, что перестройка и первый этап либеральных реформ носили откровенно антимосковский характер.

Москва сегодня: негативный имидж на трех уровнях.

В настоящее время функции Москвы в коллективном бессознательном  разделены на три различные реальности. С одной стороны, Москва – федеральный  центр. Это означает, что это сосредоточие административной, политической и стратегической жизни всей страны. Такая “федеральная Москва” есть абстрактная категория, характерная тем, что является базой общероссийского чиновничьего руководства. Так как общий социальный и культурный климат в стране является явно негативным, критическим, то “федеральная Москва” для других российских регионов сплошь и рядом отождествляется с отрицательной инстанцией, вотчиной коррумпированных эгоистических бюрократов, ответственных за все беды и невзгоды страны.

Негативность такого образа “Москвы  федеральной” в равной мере наличествует и у тех, кто не приемлет либеральные  реформы, и у тех, кто с ними солидарен. Противники реформ в провинции видят в федеральном центре ту инстанцию, которая ради абстрактных либеральных принципов разрушает организованную хозяйственно-экономическую систему на местах, при этом обирает регионы, задерживает бюджетные средства и, напротив, всячески ограничивает региональную экономику. Иными словами, в глазах консерваторов “федеральная Москва” выполняет функцию, обратную той, которую должна была бы выполнять “Москва патриотическая”. Неприязнь к такой Москве представляет собой определенную параллель со старообрядческой идеей относительно превращения Москвы в Вавилон. Младореформаторы в такой ситуации выполняют функции “папежских агентов” (исторические Арсений Грек, Паисий Лигарид, другие активисты никоновских реформ), а президент олицетворяет Царя-отступника, попавшего под влияние “слуг антихриста”. Основная претензия к “Москве федеральной” состоит в том, что такая Москва недостаточна Москва.

Сами реформаторы, напротив, считают, что Москва еще слишком Москва, и что нынешняя администрация все еще находится под влиянием старых централистских   методов. В провинции эта позиция чаще всего выражается в требованиях экономической самостоятельности и стремлении наладить прямые контакты с зарубежными партнерами, минуя контроль центра.

Следует признать, что в обоих случаях образ “федеральной Москвы” в целом негативен, и этим во многом будут обусловлены процессы территориального распада России, которые помимо социально-экономических и политических причин должны основываться и на определенных психологических аспектах.

Второй уровень – это Москва политическая, Москва как Россия. Здесь  речь идет не о внутреннем, но о внешнем  образе столицы. Здесь в целом  повторяется та же малопривлекательная картина, что и в предшествующем случае. Страны, режимы, группы и течения, которые традиционно придерживались евразийской ориентации и считали Москву лидером коалиции всех антизападных, антиатлантических сил, рассматривают современную линию Москвы как ликвидаторскую и предательскую, как отказ от исполнения планетарной масштабной миссии. Москва здесь недостаточно Москва.

А традиционные противники евразийского проекта, напротив, как и российские либералы отказываются верить в “серьезность и необратимость демократических преобразований” и то и дело ждут подвоха со стороны традиционного противника и конкурента, совсем недавно перешедшего в разряд союзников. Москва все еще слишком  Москва. И ее “руки” по-прежнему следует опасаться.

И наконец, третья Москва. Москва региональная, Москва как одна из областей России. Этот “московский регионализм” чаще всего связывают с личностью мэра Москвы Юрия Лужкова. Концепция Лужкова состоит в том, чтобы отнестись к городу как к небольшой стране, рассмотреть его с позиции региона. Такой подход в совокупности с блестящим хозяйственным исполнением намеченного плана дает мэру колоссальные дивиденты, сплачивает вокруг него людей самой разной политической и социальной ориентации. “Москва лужковская” в определенной мере противостоит “Москве федеральной”, и в этом позиция мэра сближается с позицией других регионов. Но все же “московский регионализм” не может служить универсальной моделью для развития других регионов, так как в “лужковском чуде” огромную роль играет все же статус столицы и федерального центра, который мэр стремится максимально использовать для укрепления позиций региона и его населения. Поэтому со стороны, и теперь уже с чисто региональной точки зрения, московский опыт рассматривается как не вполне объективный и чистый, как своего рода эгоистическую эксплуатацию одним привилегированным регионом ресурсов и энергией всей страны. На этом фоне все достижения московского хозяйства в региональном смысле меняют свой знак на прямо противоположный, и лишь усугубляют отрицательный образ “Москвы федеральной”.

Иными словами, налицо масштабный кризис москвоцентрической модели организации российского пространства, а это представляет собой серьезнейшую угрозу для территориальной целостности всей страны. Причем ситуация усугубляется еще и тем, что сегодня вообще не предлагается никакой модели концептуально-символической организации российского пространства, даже петербургского образца, когда Россия рассматривалась как светская империя, как продолжение Европы на Восток.

Борьба пространств – конфликт социальных рельефов.

Самой устойчивой и оперативной конструкцией с точки зрения сакральной географии, является полноценный и законченный москвоцентризм, представление о России как о колесе, вращающемся вокруг центра. Концентрическая психология в нашем народе глубоко укоренена. В этом Россия полная противоположность США, мифологическая география которых является изначально дробной, индивидуализированной. Качественной разницы между центром и периферией нет. Одноэтажная Америка и есть Америка как таковая. Дробность Штатов, многополярность, равнозначность каждого конкретного местечка в США является полной противоположностью сакрально-географической модели Руси. Пространство Северной Америки совершенно демифологизировано, лишено качества. Это имеет и историческое объяснение – США возникли как искусственное культурное, цивилизационное и государственное образование, как применение к жизни принципов европейского рационализма и прагматизма. У США нет сакральной предыстории, идеологические жители этой земли стали первыми жертвами рациональных колонизаторов. В США десакрализация пространства гораздо полнее, чем в Европе, где процесс децентрализации тоже разворачивался активно, но из-за наличия традиций и мифологической предыстории не достиг тех радикальных результатов по лишению пространства качественной специфики, как в Новом Свете.

Россия же в этом смысле гораздо  архаичнее Европы, не говоря уже  о США. Если пространство Штатов предельно однородно, то пространство России предельно иерархизировано. Если в Америке существует равноправие Штатов, то Русский Круг всегда измеряется степенью удаленности от центра. Это особенность наших культур, нашей истории, наших особых и подчас противоположных путей развития.

Россия всегда будет естественно  тяготеть к москвоцентризму, к круговому, полярному устройству. Если задаться специальной задачей приблизить Россию к европейскому или американскому идеалу организации пространства, то на это уйдуд колоссальные силы, а получившаяся конструкция будет крайне неустойчивой. Быть может, самым “рациональным” способом достижения этой цели будет обречь русский народ на судьбу североамериканских индейцев. Но тогда реформаторы должны сознательно пойти на геноцид.

Кто восстановит Священный Круг?

Москва стоит в центре нашей  Родины, нашей истории, нашей культуры. Это – сердце России, ее тайный нерв.

Миссия Москвы – по ту сторону  “Москвы федеральной”, “Москвы  политической”, “Москвы региональной”. Эта миссия священна и планетарна, она имеет духовный смысл. С точки  зрения сакральной географии, Москва –  центр Священного Круга, Круга Спасения.