Женский мир в русской культуре XVIII - начала XIX вв.

Юной дворянке практически  неоткуда было почерпнуть не только какие-либо эротические, но и самые естественные физиологические познания, за исключением литературных источников (потому-то и французские романы - по современным меркам такие скучные! - считались безнравственными). Дворянская мораль (ориентировавшаяся на этику православия) исключала проживание дочек со вдовыми отцами или дядями: считалось, что от этого пострадает девичья честь, что они раньше времени могут оказаться развращенными преждевременной информативностью (в известном смысле это было, конечно, способом избежать инцестуозного насилия). Матери-дворянки избегали говорить с дочками на сексуальные темы; во всяком случае ни в одном из мемуаров или дневников нет даже намека на подобное.

Несомненно, что мир  чувств русской женщины привилегированного сословия формировался в то время не только традициями, литературой и уж тем более не только православной этикой, но, прежде всего образом жизни императорского двора - суматошным, беспорядочным, «светским». Это он породил в то время особый социальный тип «модной жены». Термин «модная жена» вошел в литературу и обиход вместе с одноименными стихами И.И. Дмитриева в 1791 г.⁸⁴ «Модной женой» могла считаться лишь та, что умела «с приятностью махаться веером и с помощью онаго знающая искусство развевать и разбрасывать волосы, по моде несколько пришепетывающая язычком, прищуривающая томные глазки с привлекательной улыбочкой».⁸⁵ Судя по воспоминаниям лиц, приближенных к российским императорам, «модные жены» (мужья которых, «как страусы, воспитывали чужих детей») были окружены роем обожателей. И если упоминания о скандальных историях с появлением у дворянок добрачных детей в мемуарных текстах рассматриваемого времени достаточно редки (но в литературных произведениях все же встречаются), если даже иностранцы полагали, что в России «девушки сдержанны и скромны», что «христианство воспитало их в скромности», а потому они «с трудом развращаются под влиянием окружающей испорченности», - то внебрачные связи и «непристойные» увлечения замужних особ были явлением обыденным⁸⁶.

И если для обычной  дворянки, особенно впервые или единственный раз состоявшей в браке, важно было скрыть, закамуфлировать истинные чувства и переживания, то для многих «поживших» в свое удовольствие «дам» направленность телесных интенций была иной – «все напоказ». Даже современникам событий середины XVIII в. было очевидно, что содержание замужними дамами любовников, а женатыми отцами семейств - любовниц стало тогда нормой великосветской жизни. «Жены, не скрываясь ни от мужа, ни от родственников, любовников себе искали», - сокрушался М.М. Щербатов. Ему вторили и соотечественники, и вполне независимые в своих суждениях иностранцы: «Они [замужние русские дамы] желают быть на содержании и титул любовницы ставят выше звания жены». Дж. Казанова хотел тем самым «припечатать» нравственные устои встреченных им в России «дам полусвета», и в его словах, вероятно, была немалая доля истины⁸⁷. Но все же стоит учесть большие возможности именно мужчин иметь содержанок (женатый обеспеченный человек вполне мог содержать даже не одну, а нескольких женщин, пример тому - канцлер Екатерины граф Безбородко)⁸², в то время как замужняя дама не располагала, как правило, достаточными свободными средствами.

Конечно, литературоведам известно расширительное, двойное толкование слов «любовник» и «любовница» в XVIII в. В одном случае это слово может толковаться как «влюбленный» / «влюбленная», в другом - как «состоящий» / «состоящая в небрачной связи»⁸⁸. Тем не менее, М.М. Щербатов, Д.И. Фонвизин и Дж. Казанова имели в виду практически современное понимание этих слов. В изображении Д. И. Фонвизина в собирательном образе княгини Халдиной, которую автор вышучивал и над «достоинствами» которой потешался, такие женщины открыто гордились, что «никто из детей на отца не походит, а походят на тех друзей, кои к нам вседневно ходили»⁸⁹. «Светские львицы», решавшиеся на нестандартное поведение и насмехавшиеся (по словам М.М. Щербатова) «над святостью закона и моральными правилами и благопристойностью»⁹⁰, своим поведением фактически изменяли представления о запрещенном и разрешенном, «раскрепощали» область чувств.

Пикантные истории жизни великосветских ветрениц, ставивших собственные физические удовольствия выше моральных правил, доказывают наличие таких женщин в России конца XVIII в. как социального явления. «Матери запрещали дочерям своим иметь знакомство» с теми, кто ставил под сомнение все устои, но «чем поведение их было нескромнее, тем они были славнее»⁹¹. Правда часто на нестандартное поведение и презрение норм поведения, постулированных православной этикой, решались те, кто имел уже жизненный опыт - замужние женщины отнюдь не первой молодости.

Мемуары, письма и другие наблюдения иностранцев позволяют отметить и еще одну сторону жизни дворянства: становившееся все более частым раздельное оживание надоевших друг другу мужа и жены Любопытно: во второй половине XVIII в. в Синод попало прошение с просьбой позволить развод по причине «несносности» (сексуальной несовместимости) супругов, и Синод удовлетворил его, рассудив, что обратное распоряжение может привести к окончательному моральному «падению обоих сочетавшихся браком» или одного из них. Чаще всего супруги просто полюбовно договаривались не жить больше вместе и не обращались за разводной грамотой к священнику, дав просто при свидетелях «письмо», что не имеют друг к другу претензий. Примеры такого рода множила сама жизнь.

Подчас супругам удавалось получить специальное согласие Синода «жить особо друг от друга», не вступая в новый брак. Чаще всего жена - если имела собственное имение - уезжала именно туда. Иногда после формального разъезда супруги сохраняли вполне дружеские отношения, как, например, П.Н. Капнист и его жена Екатерина Арманова, урожденная Делонвиль. Но в любом случае женщины не забывали о своих правах и требовали от бывших мужей содержания, а также уплаты всех долгов. Именно в таком положении оказался генералиссимус А.В. Суворов, разведясь со своей супругой - Варварой Ивановной. Павел I буквально заставил его «исполнить желание жены» (она настаивала на расторжении брачного союза). Семейные передряги и неуступчивость В.И. Суворовой довели графа до такого отчаяния, что он стал просить императора разрешить ему постричься в монастырь. Раздельно проживали и многие другие дворянские супружеские пары XVIII - начала XIX в.: Е.П. Багратион, А.П. Керн, Ю.П. Самойлова (изображенная на знаменитой картине К. Брюллова «Всадница»).

Отвечая на вопрос о том, кто чаще был инициатором «разъездов» вместо разводов, можно допустить, что это были именно женщины. Нас убеждает в этом мнение М.М. Щербатова, «разбивающее» привычный стереотип восприятия русской дворянки того времени как скованной условностями светских и нравственных правил. Именно он прямо упрекал женщин в «своенравии от мужей уходить».

  Изменения в модели социального поведения дворянок имели не только отрицательные последствия. Проявленная смелость, готовность отступить от стереотипов поведения были очень важны для осознания существования особого «женского мира». Менялись формы выражения переживаний, ценностные ориентиры - а вместе с ними у образованных дворянок рос интерес к самим себе, к анализу собственных «чувствований».

Возникновение «женского мира» - осознание присутствия у женщин своих собственных, отличных от «мужских» ценностей и интересов - шловли не без влияния многочисленных и разнообразных общественно-психологических трансформаций. Оправдание социумом (или хотя бы частью его) необычных, нестандартных женских поступков, в том числе (воспользуемся точным определением А.С. Пушкина) появления «беззаконных комет в кругу расчисленном светил», было одним из показателей изменившейся оценки «мятежного пламени страстей» - т. е. чувственной стороны человеческих взаимоотношений.

Очевидно, что этот процесс находился  под одновременным воздействием противоположных социальных сил: склонных отстаивать традиции (как и во всяком обществе, в России XVIII в. это были старшие возрастные группы населения, представители церкви, носители власти) и их антагонистов (молодежи, представителей мира литературы, искусства, а также неконформной части женского придворного социума). Каждая из этих социальных сил диктовала свое понимание императивов «телесного» и «духовного», их соотношения в поведении женщин. Это вело к обнаружению существенных несовпадений, расхождений, а порой и противоречий между многовековой традицией, религиозными представлениями, другими звеньями социокультурной практики и разного рода новациями, как социальными, так и ментальными, в области регламентации частной жизни индивидов.

Заметим, что, помимо социального фактора, на формирование мира чувств русской  дворянки XVIII в. воздействовал и фактор гендерный - культурно, этнически и конфессионально заданные полоролевые (гендерные) стереотипы поведения, формальные и неформальные правила, идеи, институты и другие социальные взаимодействия, предписываемые в соответствии с тем, к какому полу принадлежал автор того или иного текста. Так, «мужская» литература, поэзия, мемуаристика к концу XVIII в. сформировали целостный образ влюбленного человека и влюбленной женщины (в мужском, подчеркнем, понимании). Западная модель женской красоты (утонченность, изящество, легкость походки и движения и т. п.), стремительно проникнув в Россию, прижилась за столетие в верхних слоях общества. Этикетной нормой отношения мужчины к женщине в привилегированном сословии стали почитание, восхищение, романтизированная и сентиментализированная нежность. Однако, при всем стремлении писателей, поэтов и авторов мемуаров рассматривать брак как духовный и телесный союз, они (мужчины) не смогли понять в это время всю глубину и сложность психофизиологических запросов своих избранниц. Мир женских чувств, каким он сформировался внутри «мужского» дискурса к концу доиндустриального периода в России, предстает перед исследователем по-прежнему полярным (что неудивительно: деление всех женщин на «добрых» и «злых» жен пронизывает всю средневековую и вообще церковную литературу).

«Женская» литература (художественная, мемуарная, эпистолярная) оказалась в целом беднее «мужской». Вполне понятно, что ни одна из писательниц или мемуаристок не заявила в открытую о готовности разорвать замкнутый круг традиций, этических норм, воспитательных стереотипов. Ведь если бы женщина нашлась - она бы оказалась один на один с тысячелетней традицией, диктовавшей иной стиль и образ жизни.

Эта традиция веками определяла направленность женского дворянского воспитания на сдержанность, на умение не поддаваться  эмоциям. Весьма серьезной помехой к раскрытию женщинами собственного внутреннего мира, а тем более их сокровенных переживаний (сексуальных, эротических), было пропагандируемое как общепринятое отношение к чувственной любви как к «любви скотской», «мерзости», «тягости». Веками внушаемое и поощряемое осуждение собственной чувственности вполне согласовывалось с «мужской» моделью семейных и брачных отношений.

Парадоксальное существование  на другом полюсе выходивших именно из женской среды (хотя и не из среды писательниц, поэтесс, авторов воспоминаний) наиболее раскованных личностей, открыто выступавших против старых символов и ломавших существующие моральные критерии, в этом смысле неудивительно. Они являлись необходимой альтернативой типу женщин-страдалиц. И расширение числа «беззаконных комет» незаметно, подспудно трансформировало и общество в целом, и «женский мир» - мир женских чувств - в частности. Каждая из женщин нестандартного, отклоняющегося поведения вносила свой вклад в дело свободы личности - в присущее каждому право выбирать свой стиль, моделировать свой жизненный сценарий, искать свой путь, ломать существующие этические критерии.

             2.2.Стереотипы светского женского  поведения 

Формирование мира чувств русской дворянки, как ми видели, проходило под огромным влиянием социального фактора. У женщин появляются новые социальные роли в контексте светской жизни, формируются стереотипы женского поведения, сопровождающие женщин от первого выхода в свет до старости.

С шестнадцати лет девушка начинала «выезжать» в свет и могла быть допущена на «взрослые» балы. До этого возраста молодые дворянки получали или домашнее образование, или обучались в частных пансионах. Смольный институт благородных девиц и Екатерининский институт, привилегированные закрытые учебные заведения были доступны немногим.

«Мужчина имеет многие и различные  назначения, женщина имеет одно только: вступать в замужество»^, - рекомендовали наставления того времени⁹². Чтобы стать привлекательной невестой, девушка должна была разговаривать на одном-двух иностранных языках, уметь танцевать, держать себя в обществе. Обязательными для хорошего воспитания девушки считались уроки рисования, музыки, пения. Желательно было получить какие-нибудь знания по истории, географии, словесности. Однако считалось неудобным для девицы подчеркивать свой серьезный интерес к науке.

Примечательны письма Жозефа де Местра к дочерям: «Ты хорошо знаешь, милая моя Адель, что я не враг просвещения, но во всех вещах надобно держаться середины: вкус и образование - вот то, что должно принадлежать женщинам. Им не надобно стремиться возвысить себя до науки, и не дай Бог, чтобы заподозрили их в таковой претензии»⁹³. И далее: «Когда девица хорошо воспитана, послушна, скромна и набожна, она вырастит детей, которые будут похожи на нее, а это и есть величайшее в свете творение. Ежели не выйдет она замуж, то, обладая всеми сими внутренними достоинствами, она так или иначе принесет пользу окружающим. Что касается науки, то для женщин дело сие чрезвычайно опасное... Суди сама, что станется с той юной девой, которая захочет взобраться на треножник и вещать с него! Кокетку выдать замуж легче, нежели девицу ученую...»⁹⁴

Не приветствовалось также чтение газет и журналов, не поощрялся  также интерес девиц и к  чтению романов. В «Наставлениях  дочери» читаем: «Начитавшись романов, женщины стремятся к воображаемому счастью, судят обо всем ложно, вместо чувств питают фантазии и делаются жительницами вымышленного мира»⁹⁵.

Вместе с тем поощрялось чтение «хороших» книг, правда в мемуарах этот критерий не определяется, ведение дневника, написание собственных сочинений. Особым умением считалось писать письма. «Есть еще два дарования, которых обыкновенно не ставят наряду с прочими, ибо и в самом деле они заслуживают лучшее название: дар приятно говорить и хорошо писать письма... Остроумие и чувствительность наилучшие украшения писем, почасту бывают уделом женщин; а к сему должно еще присовокупить ту непринужденность, без которой нет ничего прекрасного. Старайся также, сколько возможно, украшать письма твои разнообразием предметов; сколь много знаю я таких женщин, которые старательным и мелким почерком исписывают целые четыре страницы, а приятельница их с великим трудом, прочитав письмо сие, узнает из оного то, что уже давно знала: что она горячо любима, и что ее отсутствие всякую минуту делается несноснее. Лучше совсем не писать, или в нескольких словах известить о своем здоровье, и о постоянной дружбе, нежели напрасно терять время и бумагу»⁹⁶.

Особенно ценилось умение дам и «молодых девиц» писать записки. Примечательно письмо П.А. Вяземского жене: «Машенька очень неверно владеет французским языком, так что никогда нельзя быть уверенным за нее, что она в коротком разговоре или в записке не сделает непростительного промаха. Не понимаю, как ты не видишь того, а видя, не принимаешь горячо к сердцу и не чувствуешь, что, оставляя это так, ты губишь ее, ибо предаешь на многие неприятности в обществе. Нельзя судить о характере и душе по записке, но можно судить неошибочно по ней о воспитании, и каждая записка Машеньки будет доказательством небрежного воспитания»⁹⁷.