Иван Сергеевич Тургенев

В годы работы над  романом «Дворянское гнездо» (1847—58) Тургенев вплотную подходит к великой  правде православно-христианских истин, носительницей которых окажется Лиза Калитина. Тургенев пишет Е. Е. Ламберт: «...Да, земное все прах и  тлен — и блажен тот, кто бросил якорь не в эти бездонные волны! Имеющий веру — имеет все и ничего потерять не может; а кто ее не имеет — тот ничего не имеет, — и это я чувствую тем глубже, что сам принадлежу к неимущим! Но я еще не теряю надежды». 
В «Дворянском гнезде» впервые воплотился идеальный образ тургеневской России, отрицающий крайности либерального западничества и революционного максимализма. Под стать русской величавой и неспешной жизни, текущей неслышно, «как вода по болотным травам», — лучшие люди из дворян и крестьян, выросшие на ее почве. Живым олицетворением родины, народной России является центральная героиня романа — Лиза Калитина. Как пушкинская Татьяна, она впитала в себя лучшие соки русского Православия, народной культуры, народной религиозности. Книгами ее детства были жития святых. Лизу покоряла самоотверженность отшельников, угодников, святых мучениц, их готовность пострадать и умереть за правду, «за други своя». Ее привлекает в Православии пронзительная совестливость, терпеливость и готовность безоговорочно склониться перед требованиями сурового нравственного долга.

Возрождающийся  к новой жизни Лаврецкий вместе с заново обретаемым чувством родины переживает и новое чувство чистой, одухотворенной любви. Лиза является перед  ним как продолжение глубоко  пережитого, сыновнего слияния с животворящей тишиной деревенской Руси. «Тишина обнимет его со всех сторон, солнце катится тихо по спокойному небу, и облака тихо плывут по нём». Ту же самую исцеляющую, святую тишину ловит Лаврецкий в «тихом движении Лизиных глаз». Любовь Лизы и Лаврецкого глубоко поэтична. С нею заодно и свет лучистых звезд в ласковой тишине майской ночи, и божественные звуки кантаты, сочиненной старым музыкантом Леммом.

Но что-то постоянно  настораживает в этом любовном романе, какие-то роковые предчувствия омрачают его. В самые счастливые минуты Лаврецкий и Лиза не могут освободиться от тайного чувства стыда, от ощущения роковой расплаты за свое непростительное счастье. Как верующая девушка, истинная христианка, Лиза считает, что всякое стремление к личному счастью, всякая погоня за ним греховна в своей основе. Чувство личной вины обостряет в романе народная беда. Укором влюбленному Лаврецкому является жизнь крепостного мужика: «Оглянись, кто вокруг тебя блаженствует, кто наслаждается? Вон мужик едет на косьбу; может быть, он доволен своей судьбою... Что ж? захотел ли бы ты поменяться с ним?» Грядет суровое возмездие за пренебрежение общественным долгом, за жизнь отцов, дедов и прадедов, за прошлое самого Лаврецкого, за жизнь всего «дворянского гнезда». Уходя в монастырь, Лиза говорит, обращаясь к герою романа: «Я все знаю, и свои грехи, и чужие, и как папенька богатство наше нажил; я знаю все. Все это отмолить, отмолить надо... отзывает меня что-то; тошно мне, хочется мне запереться навек».

Но уход Лизы в монастырь еще раз утвердил то качество русской святости, которое вызывало у Лаврецкого и стоящего за ним автора некоторую тревогу, отразившуюся в спорах Лаврецкого и Лизы. Настораживал тот мироотречный уклон, который Тургенев подметил в народе, относившемся подчас ко всей земной жизни как к царству греха. Лаврецкий отдает всего себя честному, строгому труду ради прекрасной цели — изменить и «упрочить быт своих крестьян», научиться «пахать землю и как можно глубже ее пахать». Лаврецкий призван исполнить в романе другую заповедь христианина — «в поте лица добывай хлеб свой».

В эпилоге романа — знакомый мотив скоротечности  жизни, стремительного бега времени. Восемь лет ушло на то, чтоб Лаврецкий, перестав думать о собственном счастье, сделался хорошим хозяином, выучился «пахать землю», упрочил быт своих крестьян. Но вместе с тем как песок сквозь пальцы утекла лучшая часть его жизни. Поседевший герой приветствует молодое поколение в доме Калитиных: «Играйте, веселитесь, растите молодые силы...». В эпоху 1860-х такой финал воспринимался как прощание с «дворянским периодом» русской истории. Но речь у Тургенева все же шла о другом, о судьбе поколения, к которому принадлежал он сам, об идеалистах 40-х, которые должны были, по неумолимой логике жизни, уступить место новым, молодым силам, растущим под кровом тех же самых «дворянских гнезд».

Что будет отличать эти молодые силы от поколения  Рудиных и Лаврецких? Какую программу  обновления России они примут и как  приступят к освобождению народа от крепостнических пут? Время требовало «сознательно-героических натур», о которых и повел речь Тургенев в следующем романе «Накануне» (1860), сознательно выбрав в качестве прототипа болгарина Николая Катранова (среди русских такого героя, по признанию Тургенева, еще не было).

Рядом с сюжетом  социальным, отчасти вырастая из него, отчасти возвышаясь над ним, развертывается в романе сюжет философский. В  самом начале романа возникает спор Шубина и Берсенева о счастье  и долге. «Счастье» — не то слово, которое способно объединить людей. Соединяют их другие слова: «родина, наука, справедливость». И любовь, если она не «любовь-наслаждение», а «любовь-жертва». Инсарову и Елене хочется, чтоб в их любви личное сливалось с общим. Однако героям суждено осознать, что в их чувствах счастье близости с любимым человеком преобладает порой над любовью к общему делу и препятствует его осуществлению. «Кто знает, может быть, я его убила», — думает Елена у постели больного Инсарова, который, в свою очередь, задает Елене аналогичный вопрос: «Скажи мне, не приходило ли тебе в голову, что эта болезнь послана нам в наказание?»

Многих современников  Тургенева, особенно из круга нигилистов, крайне смущал финал романа. В ответ  на вопрос Шубина, будут ли у нас  в России люди, подобные Инсарову, Увар Иванович, олицетворяющий русскую «черноземную силу», «поиграл перстами и устремил в отдаление свой загадочный взор». Очевидно, что Тургенев отказывал в праве на роль героев своим современникам, как революционерам-нигилистам, так и космополитически настроенным представителям русского либерализма.

В 1862 Тургенев выпускает  роман «Отцы и дети». Образ  главного героя Базарова первоначально  раскрывается автором так: «Нигилист. Самоуверен, говорит отрывисто и  немного — работящ. (Смесь Добролюбова, Павлова и Преображенского.) Живет малым; доктором не хочет быть, ждет случая. Умеет говорить с народом, хотя в душе его презирает. Художественного элемента не имеет и не признает... В сущности, бесплоднейший субъект — антипод Рудина — ибо без всякого энтузиазма и веры».

Автор отказывает герою в душевной глубине и скрытом «художественном элементе». В процессе работы над романом Тургенев ведет дневник от лица Базарова и смягчает первоначальную его характеристику. К июлю 1861 роман был завершен и передан в редакцию «Русского вестника». После писем М. Н. Каткова и П. В. Анненкова, полученных Тургеневым в Париже и сходившихся во мнении, что автор «возвел Базарова в апофеозу», писатель положил несколько резких штрихов на образ главного героя.

Тургенев показывает в романе, что никакие социальные, политические, государственные формы человеческого общежития не поглощают содержания семейной жизни. Отношения сыновей к отцам не замыкаются только на родственных чувствах, а распространяются далее на сыновнее приятие прошлого и настоящего своего Отечества. Отцовство в широком смысле слова тоже предполагает любовь старшего поколения к идущим ему на смену детям. Трагическая глубина центральной коллизии романа как раз и проясняется нарушением семейственности в связях между поколениями, между противоположными общественными течениями русского общества. Противоречия между ними заходят так далеко, что касаются коренных, «божеских и человеческих» основ бытия, угрожая национальному организму разложением и распадом. И «отцы» и «дети» явно еще не доросли до того, чтобы «отцы» сознательно сообразовались с высочайше первообразным для всякого отчества Отцом, все благоволение Которого — в Сыне, а «дети» с верховно первообразным для всякого сыновства Сыном, в Котором вполне успокаивается дух Отеческий (архим. Феодор (Бухарев)). 
В «Отцах и детях» единство живых сил национальной жизни взорвано непримиримым конфликтом. Базаров не хочет признать, что мягкосердечие и голубиная кротость «барчуков проклятых» — следствие художественной одаренности их натур, поэтических, мечтательных, чутких к музыке и поэзии. В способности русского человека легко «поломать себя» Тургенев увидел теперь не столько великое наше преимущество, сколько неуемный радикализм, способный подрубить на корню живой национальный организм, разорвать удерживающую его жизнеспособность «связь времен». Поэтому социальной борьбе революционеров-нигилистов с либералами Тургенев придал широкое национально-историческое освещение: речь шла о культурной преемственности в ходе исторической смены одного поколения другим. В споре либерала Павла Петровича с нигилистом Базаровым истина не рождается потому, что антагонисты впадают в противоположные общие места: на каждое «да» одного — решительное «нет» другого. Такой «спор» разрушителен не только по отношению к истине: он обостряет противоречия внутри самих героев, надламывает их, загоняя одного в космополитический либерализм, а другого в крайности нигилизма. В действительности Павел Петрович далеко не такой самоуверенный аристократ, какого он разыгрывает из себя перед Базаровым. И уже первое знакомство с Базаровым убеждает: в его душе есть чувства, которые герой скрывает и от окружающих и от самого себя. Крайняя резкость его нападок на поэзию, на любовь, на философию заставляет усомниться в полной искренности отрицания. В Базарове предчувствуются герои Ф. М. Достоевского с их типичными комплексами: злоба и ожесточение как форма проявления скрытой любви, как полемика с добром, подспудно живущим в душе отрицателя. К финалу романа становится ясно, что в Базарове потенциально присутствует многое из того, что он отрицает: и «романтизм», и способность любить, и народное начало, и семейное чувство, и умение ценить красоту и поэзию. Не случайно Достоевский высоко оценил роман Тургенева и трагическую фигуру «беспокойного и тоскующего Базарова (признак великого сердца), несмотря на весь его нигилизм».

Искупая смертью  односторонность своей жизненной  программы, герой оставляет миру позитивное, творческое, исторически-ценное как в самих его отрицаниях, так и в том, что скрывалось за ними. Потому-то в конце романа и воскрешается вновь тема народной, крестьянской России, перекликающаяся с его началом. Сходство их очевидно, но и различие тоже: среди российского запустения, среди расшатанных крестов и разоренных могил появляется одна, «которую не топчет животное: одни птицы садятся на нее и поют на заре». По смерти Базарова над могилой его веет дыхание любви — родительской и народной. А «цветы, растущие на ней, безмятежно глядят на нас своими невинными глазами: не об одном вечном спокойствии говорят нам они, о том великом спокойствии “равнодушной” природы; они говорят также о вечном примирении и о жизни бесконечной...».

В 1860-е углубляется  философский пессимизм писателя, возникают сомнения в самой возможности  устранения зла на земле, в историческом прогрессе. История человечества представлялась трагикомической борьбой с «неизменяемым» и «неизбежным». Эти настроения отчетливо прозвучали в двух повестях — «Призраки» (1864) и «Довольно» (1865). Духовная бесприютность, особенно усилившаяся после краха либеральных надежд, еще сильнее привязывала писателя к чужой семье и чужой стране. В России же он видел теперь лишь брожение, отсутствие чего-либо твердого и определившегося.

В таком настроении Тургенев начал работу над романом  «Дым» (1867). Это роман глубоких сомнений и слабо теплящихся надежд. В нем изображается особое состояние мира, в котором люди потеряли освещающую их жизнь цель. Герои романа живут и действуют, как впотьмах, спорят, ссорятся, суетятся, бросаются в крайности. Тургенев наносит удары и по космополитическому либерализму, и по нигилистам. В жизни, охваченной «газообразным» клублением идей и мнений, трудно человеку сохранить уверенность в себе. Главный герой Литвинов, казалось бы определивший для себя скромную жизненную цель сельского хозяина и семьянина, попадая в круг соотечественников в Баден-Бадене, начинает задыхаться в хаосе бесконечных и назойливых словопрений, выпадает из намеченной жизненной колеи и оказывается во власти неожиданно вспыхнувшей в нем страсти к женщине из аристократического круга, которая в юные годы была его первой любовью. Эта страсть налетает как вихрь и берет в плен всего человека. Для Литвинова и Ирины в ней открывается единственный исход и спасение от «духоты» окружающей жизни. Но Ирина развращена светским обществом, слишком привязана к его благам, и в решительный момент она отказывается бежать с Литвиновым.

«Дым» не принес Тургеневу успеха: нигилисты не могли  простить писателю карикатурного изображения  революционной эмиграции в кружке Губарева, либералы и консерваторы — сатирического изображения верхов в сцене пикника генералов в Баден-Бадене. У литераторов славянофильского и почвеннического направления резкое недовольство вызвал Потугин. Достоевский не только порвал тогда приятельские отношения с Тургеневым, но в романе «Бесы» вывел его в неприглядном образе «русского европейца», писателя Кармазинова, читающего публике свой прощальный рассказ «Мерси!» — пародию на тургеневскую повесть «Довольно». 
Итоговым произведением 1870-х является роман «Новь» (1876). Предпосланный ему эпиграф «из записок хозяина-агронома» («Поднимать следует новь не поверхностно скользящей сохой, а глубоко забирающим плугом») является прямым упреком «нетерпеливцам»: это они пытаются своей революционной пропагандой в народе поднять новь поверхностно скользящей сохой. 
Глубоко забирающим плугом поднимает новь в романе Тургенева «постепеновец» Соломин. Он сочувствует нигилистам и уважает их. Но путь, который они избрали, Соломин считает заблуждением, в революцию он не верит. Представитель «третьей силы», он, как и революционные народники, находится на подозрении у правительственных консерваторов (Калломейцев) и примыкающих к ним дворян-либералов (Сипягин). Эти герои изображаются сатирически, никаких надежд на правительственные верхи и старую либеральную интеллигенцию Тургенев теперь не питает. В Соломине проявляются характерные черты великоросса, подмеченные Тургеневым еще в образах Хоря и однодворца Овсянникова из «Записок охотника»: т. н. «сметка», «себе на уме», способность и любовь ко всему прикладному, техническому, практический смысл и своеобразный «деловой идеализм». В отличие от революционеров — Нежданова, Маркелова, Марианны — Соломин не «бунтует» народ «с детской неумелостью», а занимается практической деятельностью: организует фабрику на артельных началах, строит школу и библиотеку. Именно такая негромкая, но основательная работа способна, по Тургеневу, обновить лицо родной земли.

Итогом творчества Тургенева стал оригинальный цикл «Стихотворения в прозе». В поэтически отточенной форме здесь отразились ведущие мотивы его творчества. Цикл открывается стихотворением «Деревня», а завершается гимном русскому языку с крылатым афоризмом: «Но нельзя верить, чтобы такой язык не был дан великому народу».

Последние годы жизни Тургенева были озарены  радостным сознанием того, что Россия высоко ценит его литературные заслуги. Приезды писателя на родину в 1879 и 1880 превратились в шумные чествования его таланта. Но с янв. 1882 начались испытания. Мучительная болезнь приковала Тургенева к постели. 30 мая 1882 Тургенев писал отъезжавшему в его гостеприимное Спасское поэту Я. П. Полонскому: «Когда Вы будете в Спасском, поклонитесь от меня дому, саду, моему молодому дубу, родине поклонитесь, которую я уже, вероятно, никогда не увижу». За несколько дней до рокового исхода Тургенев завещал похоронить себя на Волковом кладбище в Петербурге. Последние его слова — «прощайте, мои милые, мои белесоватые».