Хронические конфликты в Азиатско-Тихоокеанском регионе

        Наиболее  интересное рассуждение о становлении  основ «азиатской специфики»  – отличной от европейской  системы «сдержек и противовесов» модели – представил Дэвид Канг, который считает, что европейские теории межгосударственного взаимодействия не подходят к азиатским реалиям. Канг настаивает на существовании особой организационной логики в системе внутриазиатского взаимодействия, часто способствовавшей предупрждению конфликтов. В европейской практике динамика межгосударственных отношений характеризовалась формальным (то есть основанном на признании суверенитета) равенством. Напротив, в Азии принято было поддерживать символическое формальное неравенство при сохранении принципа неформального равенства во взаимоотношениях лидеров государств. Отсюда следует стабилизирующая роль нарождающейся новой китайской гегемонии и того порядка, который она привносит.

        Выход  за рамки неореализма связан с фактором тяготения Северо-Восточной Азии к экономической и институциональной взаимозависимости. Рассматривая фактор взаимозависимости, следует, однако, учитывать неоднозначное влияние глобализации, на фоне которого классические теории влияния экономической взаимозависимости государств на характер международных отношений стали подвергаться пересмотру.

     Современные исследователи признают, что взаимозависимость воздействует на конфликт сильнее в том случае, если доля внешней торговли в ВВП потенциально соперничающих государств значительна. Чаще всего фактор взаимозависимости предупреждает широкомасштабный вооруженный конфликт. Однако в целом соотношение между взаимозависимостью и конфликтом носит случайный характер: она меняется со временем и зависит от многих факторов. Экономическая взаимозависимость может способствовать интеграции, расширению политических контактов, но экономический обмен может и создавать угрозу национальной безопасности. Различия в степени зависимости стран от внешней торговли приводят к неодинаковому осознанию ценности этих отношений и себестоимости их разрушения. Брюс Рассетт называет такие страны «слабым звеном» в системе асимметричной зависимости, от поведения которого зависит сдерживающий эффект взаимозависимости.

Пацифистский эффект внешней торговли дает недостаточное объяснение. Исходя из теорий связей частных торговых интересов с «публичным выбором», многие исследователи заключают, что необходимым условием сдерживания конфликта с помощью экономической взаимозависимости являются демократические институты, оказывающие сдерживающее влияние на лидеров государств.

      В последнее время, наоборот, воздействие взаимозависимости на вероятность конфликта рассматривается в негативистском ключе – вплоть до того, что вооруженный конфликт может истолковываться как следствие неудавшегося межгосударственного торга. Эрик Гартцке сформулировал еще одно, «психологическое» объяснение негативного воздействия состояния взаимозависимости на конфликт. По его мнению, государства, находящиеся в состоянии взаимозависимости, редко могут быть вовлечены в полномасштабную войну. Но, чрезмерно уверовав в малую вероятность войны, лидеры могут допустить неверный шаг, вызвав случайно очередной КНИ.

     Для понимания взаимодействия стран Северо-Восточной Азии важны институциональные элементы, поддерживающие конфликтов на «низкоинтенсивном» уровне. Речь может идти как о международных институтах безопасности, так и внутренних институтах и нормах, влияющих на международное поведение государств. Представители либеральной теории утверждают, что международные режимы и институты – залог обеспечения стабильности и предупреждения конфликтов.

      В повестки дня СВА до сих пор стоит вопрос о создании целостного механизма обеспечения безопасности. По словам Томаса Бергера, развивающиеся государства Азии не желали жертвовать частью суверенитета в пользу наднациональных институтов. Поэтому, утверждает он, региональные институты типа Азиатско-Тихоокеанского экономического сотрудничества (АТЭС), Асеановского регионального форума по безопасности (АРФ) и Ассоциации государств Юго-Восточной Азии (АСЕАН) оказывались слабыми и зависимыми от консенсусного решения, давая необязательные к исполнению рекомендации и налаживая неформальные отношения между лидерами8.

        Сторонники либеральной политэкономической теории и представители теории демократического мира уделяют особое внимание роли политических и экономических институтов отдельных государств в процессе формирования отношений между ними. Если внешние институты обеспечивают неформальный диалог в АТР, то внутренние институты отдельного государства, влияя на внешнеполитическое поведение государств, могут способствовать обострению противоречий.

При анализе, проблема исторической памяти, представлений и идентичности (региональной, государственной, этнической)занимает особое место в странах АТР. Идентичность государств перестала совпадать с распределением глобальной власти между двумя политическими системами. «Высвобождение» идентичностей в Восточной Азии проходило бурно, возлагаясь на процесс формирования представлений наций и этнических групп о собственном происхождении и характере отношений с соседями.

Историческая память подпитывает националистические настроения, подозрения и чувства уязвленности. Она остается существенным фактором, мешая политическому примирению. Источником нестабильности становятся представления и ценности игроков, а также неадекватность взаимовосприятия. Представления о своем суверенитете противостоящих сторон на Корейском полуострове и по обе стороны Тайваньского пролива усиливают региональную напряженность. Поэтому для управления конфликтами важно уделять большое внимание на взаимовосприятия сторон. Основные теоретические модели стабильности и конфликта строятся с учетом этого фактора.

        По мнению неореалистов, идентичность и предпочтения остаются неизменными составляющими политического процесса, объясняя через них влияние военной мощи на внешнеполитическую стратегию государств. Однако эта парадигма не в полной мере учитывает особенности конфликта между КНР и Тайванем, Северной и Южной Кореями, где друг другу противостоят этнически однотипные группы и цели сторон тоже встроены в этнический контекст. Для неореалистов не важен тип режима, и они недооценивают роль демократических перемен после 1986 г. на Тайване, в Южной Корее, способствовавших уменьшению воинственности соответствующих правительств. Планы «разделения бремени региональной ответственности» между США и Японией за поддержание стабильности также не принимают во внимание те ограничения, которые существуют для расширения влияния Токио на соседние страны в свете негативной исторической памяти о японской агрессии в середине прошлого века.

     Сторонники неолиберальной школы с их интересом к идентичности и восприятию уделяют внимание внутренним институтам как факторам внешнеполитического поведения. Именно в неправильном восприятии намерений оппонента они видят источник конфликта. Предпочтения государств воспринимаются как константа, определяемая типом режима и характером государственной идентичности.

        В  этом смысле конструктивизм гибче  либерализма: он расценивает идентичности  и восприятие как переменные  категории. С его точки зрения  в процессе стратегического взаимодействия  идентичности игроков могут меняться, претерпевать эволюцию, а цели и стратегии – трансформироваться. Сила идентичности объединенной Кореи, к примеру, влияет на выработку примирительного подхода Юга к Северу.

     Роберт Эйсон выделяет пять типов стабильности, включающих в себя, в частности, два традиционных показателя – стабильность в АТР с точки зрения вероятности возникновения крупной войны между государствами региона, а также стабильность с точки зрения соотношения сил между ними. Кроме того, существуют нетрадиционные измерения стабильности: стабильность норм и институтов, внутриполитическая стабильность государств, а также экономическая и финансовая стабильность.

     Для многих стран Восточной Азии, беспокоящихся стратегией собственного развития, вопросы финансово-экономической стабильности выходят на первый план, становятся определяющим фактором внешнеполитического поведения. Элиты этих государств ищут источники стабильности или конфликтности «на стыке» безопасности и экономического сотрудничества. Региональные лидеры и группировки средних стран давно учитывают на практике местные особенности саморегулирования стабильности, эмпирическим путем вырабатывая соответствующую адекватную международно-политическую стратегию. Скорее всего, сугубо эмпирический подход помогает местным странам постепенно вырабатывать общее видение перспектив региональной интеграции.

     На представления о будущем региональном порядке в СВА сильнее всего повлияли подъем Китая и новая стратегия США после событий 11 сентября 2001 года. Регион сохраняет свою гетерогенность, но под воздействием указанных факторов происходит эволюция отношений лидеров, которая и определяет состояние конфликтности системы. По словам Залмея Халилзада,   эти «осевые» взаимоотношения создают фон для субрегиональных «кластеров безопасности» – групп политических образований, которые выстраивают отношения безопасности в пределах зон своих интересов.

        В  выработке представлений о конфликтности  определенную роль продолжают  играть и «элементы пространства», государства и группы государств, неправительственные организации и объединения, авторитетные лидеры, мнения которых важны в оценке кризисов, потрясений, мятежей или даже громких провокационных заявлений.

         Эволюция системных факторов влияния на конфликтность или стабильность, выделяет две тенденции. Во-первых, намечается политическая институционализация региональной среды безопасности, хотя этот процесс развивается медленно. Во-вторых, в регионе заметна тенденция к изменению «правил игры».

       Для урегулирования конфликтов наиболее важным кажется нарождающийся механизм шестисторонних переговоров между КНДР, с одной стороны, и США, Японией, Россией, Китаем и Южной Кореей – с другой. Этот механизм доказал свою жизнеспособность и дал возможность решить северокорейскую ядерную проблему. Основой для возможного превращения шестистороннего механизма в постоянно действующий институт стало достижение в результате четвертого раунда переговоров, состоявшийся в сентябре 2005 года, консенсуса относительно характера обсуждаемых проблем, связанных не только с недопущением военного конфликта с Пхеньяном, но и с рядом проблем будущего корейской государственности. Речь фактически идет о создании международного механизма регулирования всех процессов на Корейском полуострове.

    Происходит и выработка взаимно признаваемых новых «правил поведения». Прежние правила возникли в сети двусторонних соглашений и союзов местных стран с США. Они строились вокруг признания всеми членами регионального сообщества роли Соединенных Штатов как гаранта безопасности. В условиях роста влияния Китая равновесие в АТР уже не может опираться исключительно на двусторонние союзы азиатских государств с Вашингтоном. Американский синолог Бенджамин Шварц благоразумно признает необходимость выработать такие правила «управления» ситуацией, которые учитывали бы подъем Китая. Новое равновесие должно регулироваться иными правилами взаимного поведения с должным вниманием к китайскому влиянию.

     С конца 1990-х годов китайское руководство стало пересматривать представления о своем месте в мире. Пекин осознал неизбежность перемен и признал необходимость развития тесных отношений с великими державами. Китайские стратеги не витают в иллюзиях «антигегемонистского фронта» против США, предпочитая использовать элементы антиамериканской игры в отношениях с Россией, тем самым косвенно оказывая давление на Вашингтон.

      Но в Пекине признают доминирующую роль США в мировой системе и принадлежность к этой системе самого Китая как одного из «моторов» мировой экономики. Соглашаясь с наличием существенных противоречий с Соединенными Штатами, прежде всего в связи с проблемой Тайваня, КНР осознает возможности и пределы американской политики «сдерживания-вовлечения» в отношении Китая. При этом Пекин не отказывается от мирной конкуренции с США и попыток уравновесить американское лидерство с помощью наращивания собственной «мягкой власти», популяризируя привлекательные для определенной части мира собственные – китайские и азиатские – ценности.

     Следуя этой логике, КНР активно участвует в многосторонних организациях и форумах, использует противоречия между мировыми лидерами, применяет экономические рычаги и создает коалиции поддержки в свою пользу. Китай принимает даже американскую политику союзов в Азии, делая все для того, чтобы «растворить» их деятельность в рамках более широких институтов, в которых активно участвует сам Китай, противостоя попыткам ограничить его участие в региональных делах. В этом состоит логика перехода Китая от дэновской стратегии «не высовываться» к проведению активной внешней политики. Создание собственной мощной, привлекательной и конкурентоспособной системы ценностей приведет, по мнению китайских стратегов, к решению противоречия между внешней открытостью и потребностями поддержания внутриполитического порядка в самом Китае.

     Отношения лидеров между собой и каждого из них с региональным пространством во многом определяют среду, в которой не разрастаются, но и не разрешаются «главные» региональные конфликты – в Тайваньском проливе, на Корейском полуострове и в отношениях между Россией и Японией из-за островов южной части Курильской гряды.

        Первые  два конфликта, несмотря на отличия, имеют такие общие черты, как:

        –  развитие в контексте длительного  соперничества сторон;

       – зависимость их эволюции от экономического фактора;

        –  подчиненность логике взаимодействия  великих держав.