Психология лжи

Существуют две  основные формы лжи: умолчание и искажение [Пол Экман Психология лжи. -СПб., 2000, с.23].

При умолчании  лжец скрывает истинную информацию, но не сообщает ложной. При искажении же лжец предпринимает некие дополнительные действия - он не только скрывает правду, но и предоставляет взамен ложную информацию, выдавая ее за истинную. Зачастую только сочетание умолчания и искажения приводит к обману, но в некоторых случаях лжец может достичь успеха и просто не говоря всей правды.

Зачастую, если есть возможность выбора формы лжи, обманывающие предпочитают умолчание. Это более выгодно. Да и смолчать обычно легче, чем явно обмануть, так как для этого ничего не надо делать, в то время как при искажении без хорошо разработанной «легенды» всегда есть шанс оказаться уличенным.

Умолчание предпочитают еще и потому, что оно менее  предосудительно, чем искажение. Оно пассивно, а не активно. К тому же хотя и то и другое может в равной мере повредить жертве обмана, чувство вины, испытываемое лжецом в случае умолчания, гораздо меньше.

Лжец может  успокаивать себя мыслью, что жертва знает об обмане и просто не хочет смотреть правде в глаза. Он может думать, например, так: «Моя жена должна знать, что я ей изменяю, потому что она никогда не спрашивает меня о том, где я пропадаю вечерами».

Кроме того, умолчание  всегда легче оправдать в случае раскрытия правды. Обманщик может сказать, что сам ничего не знал, или забыл и т, д. Сославшись на забывчивость, можно и вообще избежать необходимости помнить выдуманную историю; достаточно лишь помнить о своей плохой памяти. И если правда вдруг выплывет наружу, лжец всегда сможет заявить, что и не собирался никого обманывать, самого подвела память.

Однако сослаться  на «забывчивость» можно далеко не всегда. Врач, у которого спрашивают о результатах анализов, не может ссылаться на то, что не помнит их. На забывчивость можно ссылаться только в незначительных делах или по поводу событий, произошедших достаточно давно.

Но лжец теряет возможность ограничиться только умолчанием в том случае, если жертва обмана бросает ему вызов.

В некоторых случаях  приходится лгать с самого начала, поскольку одного молчания недостаточно.

Необходимость прибегнуть к прямому искажению действительности может возникнуть и в том случае, если лжеца явно уличают в том, что он что-то недоговаривает. Такой обман особенно необходим при сокрытии эмоций. И если мимолетное чувство скрыть легко, то с эмоциями, нахлынувшими внезапно, особенно если они достаточно сильны, дело обстоит гораздо сложнее. Кроме того, ужас скрыть сложнее, чем беспокойство, а гнев - сложнее, чем досаду. Чем сильнее чувство, тем больше вероятность, что какие-то его признаки могут проявиться, несмотря на все попытки скрыть это. 

Для того чтобы акт лжи состоялся, субъективная реальность лгущего должна допускать  внутреннее раздвоение, причем одновременно, по крайней мере, по трем линиям: цель — средство; истинная картина действительности — ложная; значение — знак. Все эти раздвоения обозначены в терминологии интенциональной проекции не - Я. Однако каждому из них соответствует и раздвоение в самом Я. Ложь, следовательно, требует раздвоенности человеческого Я. Рассмотрим некоторые, наиболее тесно связанные с ложью, истоки такого раздвоения которые выделяет Шалютин. [Человек лгущий // Человек, № 5, М.,1996, с.23].

 

2.1.  Социокультурная обусловленность лжи.

 

Онтологическое  укоренение человека и его мира имело  одним из важнейших условий и  сущностных компонентов становление  новой реальности - общества как надындивидуального целого. Социальное целое - условие существования индивида как человека. Однако и он - условие существования целого. Их взаимодействие, как всякое иное, может осуществляться лишь на «языке», общем обеим сторонам. В силу надындивидуальности целого «языком» может выступать лишь то, что является формально общим для всех людей. Это значит, что индивид взаимодействует с обществом не как Иван, а как человек «вообще». «Единичное есть общее» - не обязательно ложь. Единство человеческого целого обеспечивается через дух и через макросоциальную связь. Сложное отношение индивида и духа не может обсуждаться попутно. Но в макросоциальных связях (экономических, юридических и т.д.) человек зажимает себя в стандарт, в каком его только и может принять социальный механизм. Оставаясь неповторимой индивидуальностью со всей ее полнотой, он прячет эту полноту, ведет себя не как цельный человек, а раздваивается и выдает себя не за то, что он есть - то есть лжет, и делает это с онтологической необходимостью.

Вступая в отношение  к норме, человек вступает в отношение  к обществу как целому. Соответственно, и в отношении ее, он усреднен и выглажен. Норма бестелесна, и  потому всепроникающая, в силу чего индивид всегда есть одновременно и уникальная индивидуальность, и человек вообще. Эта двойственность обеспечивается внутренней цензурой, не выпускающей вовне то, что выходит за рамки допустимого конкретной нормативной регламентацией. Поскольку в развитой культуре норм множество, они образуют огромное цензурирующее сито, частокол, жестко отгораживающий «полнокровного», многоцветного индивида от его серой ипостаси. Человек социальный есть человек, плотно упакованный в нормативный футляр. Эта закрытость превращается в атрибут человеческого существования и сама становится нормой, нормой приличия.

Приличия атрибутивны морали. Но приличие - это при-личие, то, что допустимо «при лицах». Соответственно, «неприлично» - это то, что следует скрывать от «лиц». То есть сокрытие не только морально приемлемо, но и морально необходимо. Мораль, следовательно, не только предполагает, но и есть аморальность, мораль есть (несет в себе) ложь по самому своему существу.

Онтологический  статус нормативности в социокультурном  мире таков, что во многих контекстах «нормативный» может выступать  как синоним «социального» или  «культурного». Нормативность, а значит, закрытость, является критерием принадлежности культуре, противостоящей природе, естественности. Закрытость - критерий обузданности, противостоящей необузданности. Однако норма закрытости, как и всякая другая, нематериальна, незрима. Критерий же должен быть «зрим», а значит, иметь материальный репрезентант. Таковым выступает одежда. По своей метафизической, символической сущности она есть знак нормативности, то есть принадлежности культуре. Далее Шалютин выделяет  не менее важный, аспект связи между ложью и нормой. [Человек лгущий // Человек, № 5, М.,1996,с.24]. Для субъекта норма есть объективная реальность, и в этом она тождественна телесному предмету. Последний же для него есть, прежде всего, физическое препятствие физической активности, ограничение поля физической свободы. Бытие нормы относительно субъекта также состоит в ограничении, но не просто телесного, а социокультурного поведения относительно людей, групп, общества, культуры и т.д.

Цепь опосредований между нормой и репрезентируемой ею реальностью столь длинна и нежестка, что норма оказывается не просто объективной, но и в большой мере самостоятельной реальностью. Действительность, которая, в конечном счете, стоит за нормой, стоит слишком далеко и обычно индивиду не видна. Ему противостоит норма сама по себе. Нормативная ориентация становится не только и даже не столько ориентацией посредством нормы, сколько ориентацией относительно нормы.

Взаимодействие  субъекта с нормой как объективной, но нематериальной реальностью приводит к формированию во внутреннем мире образований, несущими отпечаток телесного взаимодействия. Возникновение в субъективной реальности единиц, фиксирующих объективные нормы, означает ее прорыв за пределы телесно-ситуативной ограниченности в царство духа, ибо, как говорил Гегель, «дух существует лишь для духа». [Гегель Г. Ф. Лекции по истории философии. Книга третья. М., 1994, с. 489.]

Итак, обозначенная система раздвоений, и в особенности  последнее из них, свидетельствует  о том, что уже сам факт причастности индивида к социокультурному целому ведет к возникновению у него огромного, практически безграничного, внутреннего пространства, которое  не только само скрыто от внешнего взора, но и составляет «место», где может  быть утаено любое содержание. Между  тем, утаивание имеет ко лжи самое  прямое отношение. Во-первых, оно является необходимым компонентом всякой лжи. Во-вторых, утаивание осуществляется посредством лжи. Наконец, в-третьих, как правило, оно само есть ложь, ибо посредством его другой субъект  вводится в заблуждение.

 

 

 

 

2.2.  Микросоциальная обусловленность лжи.

 

Человеческая  жизнь непосредственно развертывается, прежде всего, как взаимодействие между  индивидами. Их интересы и цели различны, часто и антагонистичны. Достижение целей обычно зависит от поведения  множества людей, поэтому соотношение  их ориентаций - от совпадения до конфликта - и разнообразие взаимоотношений в аспекте доверия - недоверия приводят к формированию вокруг всякого индивида поля из сложнейших переплетений откровений, сокрытий, и дезинформаций. Индивид должен принять правила игры, научиться соответственно, строить поведение, ибо в противном случае он будет отторгнут окружением. Для решения этой очень не простой задачи, с которой отнюдь не все люди удовлетворительно справляются, требуется многое. Шалютин выделяет основные умения: определять интересы различных субъектов, нередко скрываемые, в том числе, порой, и при помощи дезинформации; удерживать в памяти и в нужный момент актуализировать интересы сторон; преодолевать ситуативные соблазны откровения, часто естественные и основывающиеся на доверии к людям; в случае необходимости быстро и квалифицированно (то есть правдоподобно и непроверяемо) солгать, при этом в следующий раз необходимо помнить, что именно солгал в предыдущий; не лгать без действительной надобности, а также сводить к минимуму ситуации вынужденной лжи, для чего, в свою очередь, немаловажно умение оградить себя от лишних «откровений» со стороны окружающих. [Человек лгущий // Человек, № 5, М.,1996,с. 24]

Необходимость лжи  вытекает из потребностей не только макросоциальных, но и межиндивидуальных взаимодействий. Причем индивид не только оказывается, вынужден лгать, но и должен уметь делать это квалифицированно. Чтобы этот кажущийся странным тезис мог стать эмоционально ближе, достаточно, например, вызвать в памяти частые картинки того, как взрослых ставят в неловкое положение еще не овладевшие искусством лжи дети.

 

3. Экзистенциальная обусловленность лжи.

 

Существование внутренней закрытой сферы обусловлено, разумеется, не только тем, что это склад чужих  тайн, не только потребностями внешних  субъектов или внешнего бытия  личности, но и - главным образом - ее внутренней необходимостью. Анализ структуры этой сферы требует специального исследования, поэтому Шалютин указывает лишь на один, но, наверное, важнейший, момент.

Закрытая область  субъективной реальности - это область пребывания наиболее значимого в ценностном отношении, область бытия не просто сокрытого, а сокровенного, которая должна быть сохранена не только от поругания, но даже и от просто безразличного, бестрепетного прикосновения. И хотя в редкие моменты что-то из рассматриваемой области может обнажаться избранному другому, психоаналитику или - безопаснее всего - Богу, повседневно она должна быть надежно защищена.

Ложь в функции оберегания сокровенного атрибутивна осуществлению наиболее глубокой составляющей родовой человеческой сущности — ценностного, смыслового творчества. Смыслы, под знаком и во имя которых живет человек, мучительно вынашиваются им именно в области сокровенного. Будучи сформулированы или хотя бы относительно сформированы, они могут и открываться наружу, даже выставляться, подаваться в виде рекламируемого блюда с тем или иным словесным гарниром. Но напряженный, видимо, всегда трагический путь их становления остается в тени, а наиболее болезненные его моменты (которые как раз и играют обычно ключевую роль) тщательно маскируются. Исключение — случаи публичной исповеди, не показной или заказной, а подлинной, граничащей с покаянием. Но их смысл как раз и состоит в отречении от прежнего Я, потому и выносится на обозрение все, прежде потаенное. Духовный эксгибиционизм кающегося связан с тем, что прежние тайники души, оскверненные общедоступностью, уже никогда не смогут восстановиться в качестве экзистенциальных опор личности.

Итак, психология лжи разрабатывалась  с древнейших времен различными философами и учеными, такими как: Аристотель, Платон и многими другими. Но даже в настоящее  время феномен лжи остается не до конца изученной областью исследования, об этом могут свидетельствовать  малое количество издаваемой литературы.

Глубокий анализ лжи был  сделан Полом Экманом, он выделил две основные формы лжи: умолчание и искажение.  При умолчании лжец скрывает истинную информацию, но также не выдает ложной, а при искажении же лжец взамен истинной информации выдает ложную.

Для того чтоб акт лжи  состоялся, Шалютин выделяет социокультурную, микросоциальную, экзистенциональную обусловленности лжи, анализируя которые можно сделать вывод, что мир создает не только беспредельные возможности для лжи, но имеет ложь одним из своих начал. В значительной мере это связано с серией раздвоений, выражающих атрибутивные моменты социокультурного бытия человека. И хотя раздвоение само по себе еще не ложь, они столь близки, что там, где есть развитое раздвоение, ложь не может не иметь места.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

.

 

3. Классификация лжи и ее разновидности.

Кроме двух основных форм лжи: умолчания и искажения, существует множество разновидностей лжи. Классифицировать обман можно по-разному, в зависимости от того с какой стороны мы подходим к определению лжи.

В основе классификации  типов лжи, лежат системы, соответствующие  различным формам этого феномена. Можно лгать по поводу испытываемых чувств, по поводу произошедших событий  и по поводу того, что мы собираемся делать. Тем или иным образом ложь и обман могут проявляться  в каждом действии, мысли и чувстве. Истина и ложь присутствуют в нашей  жизни, подобно многим другим диаметрально противоположным качествам: твердому и мягкому, громкому и тихому, сухому и мокрому. Нас окружают полярности, но при этом один из членов пары проясняет  смысл и значение противоположного. Тоже в равной степени относится к истине и лжи. Если мы на минуту задумаемся, нам станет ясно, что понятие истины, истинного предполагает существование лжи и ложного. У нас просто бы не было бы никаких оснований подозревать, что вещи могут быть на самом деле иными, чем они предоставляются на поверхности, если бы наш разум не был сконструирован таким образом, что допускает ложность опыта, касающегося других, самих себя и окружающего мира. На каком-то очень глубоком уровне сам человеческий опыт приводит людей к убеждению, что обман существует и является частью мира. В основе поисков истины, осуществляемых в акте познания, поисков красоты и даже наших религиозных исканий, вероятно, лежит несущая потребность докопаться до сути или глубинной природы реальности.