Русский язык

На протяжении XVIII в. все усиливается иностранное  влияние на культуру и быт представителей господствующего класса — дворянства. Вместе с тем оно все глубже проникает и в язык. Правда, многие заимствования, вошедшие в петровскую эпоху, затем вытесняются и заменяются русскими словами. Но зато влияние это, проникая все глубже, вызывает перестройку  языка в основных его элементах. Для выражения новых понятий  широко используется метод калькирования (см. «Калька»), буквального перевода: «perversion» — «извращение» и т. под. Иностранное влияние захватывает  и сферу синтаксиса. В середине столетия сильнее было влияние немецкое и латинское (латинский язык в XVIII в. еще являлся международным  языком науки, латинский синтаксис  оказывал сильное влияние на немецкий язык того времени). Длинные периоды  с глагольным сказуемым на конце  предложения и с причастием на конце причастного оборота. характерные  для прозаических сочинений XVIII в., восходят к латино-немецкой синтаксической конструкции. К концу века усиливается французское  влияние (французское дворянство эпохи  конца старого порядка задавало тон дворянству всей Европы, в связи  с чем и русское дворянство испытывало все более сильное  французское влияние), отражающееся в первую очередь в словаре, но захватывающее и некоторые фразеологические обороты (ср. напр. сохранившееся до настоящего времени устойчивое синтаксическое сочетание «носить отпечаток», восходящее к французскому). Впрочем латино-немецкая синтаксическая конструкция частью сохраняется еще, особенно в научной  прозе, в начале XIX в.  

Все большее внедрение  западной, в первую очередь французской  культуры идет рука-об-руку со все большим  разрушением церковно-славянской традиции. Дворяне забывают церковно-славянский язык. Сумароков, заставляя Ксакомениуса, героя комедии «Тресотиниус», говорить по-церковно-славянски, делает ошибки против церковно-славянского языка. Его поправляет Тредьяковский, лучше  владеющий церковно-славянским языком: вместо «Подаждь ми перо, и абие положу знамение преславного моего имени, его же не всяк язык изрещи может» надо сказать: «Даждь ми трость, да абие положу знамение преславного моего имене, еже не всяк язык изрещи может». К  концу столетия церковно-славянская языковая традиция кроме церкви сохраняется  гл. обр. в бюрократических, канцелярских сферах. Церковно-славянская традиция в канцелярском языке сильна была и в последующий век, а некоторые  канцеляризмы церковно-славянского  происхождения частично сохранились  и до Октябрьской пролетарской революции («по сие время», «сим удостоверяется»  и т. п.).  

Начало XIX в. было ознаменовано возобновлением теоретических споров о нормах литературного языка. Защитник церковно-книжного языка, Шишков, боролся  против новшеств, вносимых в язык все  усиливающимся западным влиянием. Он же стремился восстановить ломоносовскую  теорию трех штилей, ссылаясь на невозможность  пользоваться простым разговорным  языком для передачи событий героического характера и на необходимость  прибегать в этом случае к церковно-славянским элементам (нельзя ведь сказать: «Несомый быстрыми конями рыцарь низвергся с  колесницы и расквасил себе рожу»). Наиболее ярким защитником тенденции  сближения с Западом в эту  эпоху являлся Карамзин, выразитель идей русской офранцуженной аристократии. В его языке сильно западное и  именно французское влияние. Ему  принадлежат многие кальки, взятые с французского яз. и сохранившиеся  до настоящего времени: «развитие» (developpement), «влияние» (influence) и т. д. Его синтаксис  во многом сближается с французским.  

В первой четверти XIX в. окончательно завершился процесс  формирования литературного Р. яз. на национальной основе. Церковнославянский язык, на протяжении XVIII в. еще служивший  постоянным пополнением литературного  языка, теперь в целом перестает  играть эту роль; но многие церковно-славянские элементы к этому времени уже  органически вошли в русский  язык (они сохраняются в нем  и до настоящего времени), некоторые  же (сравнительно ограниченное количество) образуют фонд, допустимый только в  поэзии. Это оформление национального  ли-ого яз. неразрывно связано с  именем Пушкина. Широко используя церковно-славянизмы в ранний период своего творчества, когда в его произведениях  еще сильна поэтическая традиция предшествующей эпохи, Пушкин постепенно свобождается от них. В ранних пушкинских стихах часто встречаются подобные примеры:  

«Их гробы черный вран стрежет. 

Гряди — и там, где их не стало, 

Воздвигни памятник побед» («Кольна», 1814).  

После 20-х гг. Пушкин пользуется церковнославянизмами с  чрезвычайной осторожностью, они являются гл. обр. в определенных стилистических условиях, напр. в стихотворении  «Пророк», требующем архаизирующих  церковно-славянских норм в силу своей  библейской тематики:  

«...И жало мудрыя змеи 

В уста замершие мои 

Вложил десницею кровавой».  

В отношении иностранного влияния Пушкин протестовал против распространенного в его эпоху  воспроизведения иностранных оборотов (ср. «Перифраза»), но считал вполне законным введение иностранных слов в русский  язык для выражения таких предметов, для которых не было русских слов. Ср. напр. в «Евгении Онегине»: «Но  панталоны, фрак, жилет, 

Всех этих слов на русском нет, 

А вижу я, винюсь пред вами, 

Что уж и так мой  бедный слог 

Пестреть гораздо  меньше б мог 

Иноплеменными словами, 

Хоть и заглядывал я встарь 

В Академический  Словарь».  

Известное французское  влияние испытывал на себе и синтаксис  Пушкина. В основном же многие синтаксические моменты, характеризующие язык Пушкина, сохранились и в современном  русском языке. Встречаются у  него и прямые галлицизмы, не свойственные нормам Р. яз. и в дальнейшем не утвердившиеся, напр. абсолютные конструкции (несогласованное  обособленное определение) ср. «Воспитанная в аристократических предрассудках, учитель для нее был род слуги или мастерового» («Дубровский»).  

В отличие от Карамзина, больше следовавшего нормам речи дворянской аристократии, Пушкин считал необходимым  использовать язык всех общественных классов. Он говорил, что «не худо нам иногда прислушаться к московским просвирням: они говорят удивительно  чистым и правильным языком». И Пушкин вводил в свои произведения такие  элементы просторечья и крестьянских говоров, которые ранее не были совершенно приняты, особенно в поэзии.  

Шире, чем Пушкин, вводил в свои произведения элементы разговорной речи представителей различных  общественных классов и прослоек Гоголь: у него мы находим образцы  речи провинциального мелкопоместного  дворянства, чиновничества, купечества (купцы в «Ревизоре», в «Женитьбе»), крестьянства украинского и русского.  

Начавшееся развитие капитализма вызывает к жизни  новые общественные течения. В 30-х  — 40-х гг. формируются западнические  кружки (см. «Русская литература»), которые  оказывают сильное влияние на выработку научного и публицистического  жанров русского литературного языка. В язык проникает новая волна  иностранных заимствований для  выражения философских, научных  и общественно-политических понятий. Герцен в «Былом и думах» метко  характеризует обиходный язык этих кружков.  

«Никто в те времена  не отрекся бы от подобной фразы: конкресцирование абстрактных идей в сфере пластики представляет ту фазу самоищущего духа, в которой он, определяясь для  себя, потенцируется из естественной имманентности в германическую  сферу образного сознания в красоте».  

Наряду с прямыми  заимствованиями вновь широко используются кальки, теперь гл. обр. с немецкого  языка: создаются такие слова, как  «мировоззрение» (Weltanschauung), «саморазвитие» (Selbstentwicklung) и т. д. Синтаксис нашей  научной и публицистической прозы  во многом уподобляется немецкому, появляются длинные запутанные периоды. Французское  влияние в этот период слабее. Из французского языка заимствуются лишь некоторые общественно-политические термины.  

Кон. XVIII и особенно в XIX в с развитием капитализма  на высоты культуры, являвшейся прежде монополией дворянства, проникают все  больше представители различных  слоев буржуазии — разночинцы. Они обучаются в университетах  вместе с дворянской молодежью. Они  приносят с собой новые элементы обиходной речи, непривычные для  дворянского уха, шокирующие его.  

Л. Толстой в «Юности» вспоминает о своих университетских  встречах с этими разночинцами:  

«Они употребляли  слова: глупец, вместо дурак, словно, вместо точно, великолепно, вместо прекрасно, движучи и т. п., что мне казалось книжно и отвратительно непорядочно. Но еще более возбуждали во мне  эту комильфотную ненависть интонации, которые они делали на некоторые  русские и в особенности иностранные  слова: они говорили ма́шина, вместо маши́на, дея́тельность, вместо де́ятельность, на́рочно, вместо наро́чно, в ка́мине, вместо в ками́не, Ше́кспир вместо Шекспи́р и т. д. и т. д.  

В сер. XIX в. сталкиваются эти две тенденции в развитии литературного языка. Наиболее яркий  представитель дворянского языка, Тургенев, подобно более ранним представителям дворянской литературы, испытывает на себе сильное французское влияние. Оно чувствуется иногда и в  синтаксисе Тургенева: «Умный мальчик, скоро догадался, что учителю  неловко, что он конфузился» (последовательность прошедших времен французская).  

Ярким представителем тенденций другого типа является Достоевский. В своих произведениях  он широко использует живой разговорный  язык различных прослоек городского буржуазного общества. Элементы этого  языка наблюдаются не только в  речи персонажей, но и там, где автор  говорит от себя.  

После 60-х гг. в  связи с интенсивным капиталистическим  развитием России высшие слои восходящего  класса — буржуазии — усваивают  языковые нормы своих предшественников. Это усвоение вначале носит довольно внешний характер (ср. например осмеиваемое  в многочисленных комедиях Островского  неуместное употребление иностранных  слов купеческими сынками и дочками, стремящимися показать себя образованными  людьми), но затем становится более  прочным. Васильков в «Бешеных деньгах» того же Островского еще сохраняет  в своей речи некоторые диалектизмы  и провинциализмы («когда же нет», «шабер»  в значении «сосед» и т. под.), но в то же время — это капиталист новой формации, бывавший за границей, в совершенстве владеющий французским  и английским языками, а по-русски обычно строящий свою речь грамматически  правильно и с уместным использованием иностранных слов, напр.: «Не знаю, таких операций не производил; наши операции имеют совсем другие основания».  

Начиная с 60-х — 70-х  гг., эпохи интенсивного общественного  движения, большое значение приобретает  литература публицистического характера. Многие выражения, свойственные первоначально  именно публицистическому языку, получают распространение и в языке  художественной литературы (такие слова, как «прогресс», «идеал», «идея» —  в смысле политической идеи, «среда», особенно в устойчивом фразеологическом сочетании, «среда заела» и т. д. характерны для литературы этой эпохи). Язык обогащается  многочисленными заимствованными  терминами общественно-политического  характера (именно в это время  становятся ходкими названия различных  политических направлений — «ретроград», «консерватор», «либерал», «прогрессист»  и т. д.).  

Литературный язык демократизуется — этот процесс  продолжается до конца XIX в. и в XX в. В  язык проникают непринятые раньше арготизмы  и профессионализмы (ср. такие выражения, как «заручка» — у Гл. Успенского, «вылететь в трубу» в значении «обанкротиться», «валять дурака», «наводить тень» и т. д.). Много  таких элементов мы найдем у Чехова, изображавшего по преимуществу быт  мелкобуржуазных и буржуазно-интеллигентских  прослоек. Наряду с влиянием на литературный яз. мещанского и городского просторечия  в яз. народнической литературы приобретает  значительно больший удельный вес  лексики крестьянских говоров.  

Интенсивное развитие промышленности во второй половине XIX в. вызывает новое обогащение словаря  научными и техническими терминами, а в связи с усилением роли науки и техники многие из этих терминов получают распространение  в и общеем литературном языке, употребляясь в прямом или переносном смысле: «привести к одному знаменателю», «центр тяжести», «отрицательная величина», «в зените славы», «вступить в новый  фазис», «достигнуть апогея», «по  наклонной плоскости» и т. д.  

Начало XX в., эпоха  империализма, характеризуется попытками  представителей различных направлений  буржуазной литературы и поэзии найти  новые пути развития словесной формы. Формалистические искания особенно сильны в эпоху реакции после  революции 1905. Символисты, с одной  стороны, усиливают фонд церковно-славянизмов  и архаизмов, используемых в поэтической  речи (во второй половине XIX в. этот фонд очень сузился):  

«Разверзлось утреннее око... 

...День проснется,  вскроет вежды» (А. Блок).  

С другой стороны, они  создают неологизмы для выражения  «невыразимых» оттенков переживания: