Ницше и «философия жизни»

Другое средство – борьба с чувством недовольства, которая ведется формами и способами, притупляющими до самого минимума чувства жизни вообще: никакой воли, никаких желаний, не любить, не ненавидеть, невозмутимость, не мстить за себя, не обогащаться, не работать, нищенствовать. В результате получается в морально-психологическом плане полностью обезличенный человек, «обезличение» в физиологическом – гипнотизирование, введение в спячку, гипнотическое ощущение Ничто, эпикурейская безболезненность, которая воспринимается страждущим за высшее благо, за нечто бесценное.

Еще более почтенным средством в борьбе с депрессией оказывается предписание священником крохотных доз радости, среди которых Ницше называет радость причинения радости через благодеяние, одаривание, помощь, увещевание, похвалу, поощрение, радость «любви к ближнему», которая есть на самом деле дурная любовь к самим себе [].

К невинным средствам борьбы с недомоганием Ницше относит еще стадную организацию, побуждение чувства коллективной власти, а стало быть, заглушение индивидуальной досады самой по себе удовольствием при виде коллективного процветания. Все это можно найти в христианстве, в частности в римском мире, в котором существовали общины взаимопомощи, общины бедных, больных, погребальные общины. В них культивировалась радость взаимной благотворительности [].

Но больший интерес для философа-пророка, исследующего в качестве психолога корни христианской морали, представляют так называемые «повинные» средства борьбы с недомоганием. В них речь идет о разгуле чувств, при использовании которых в качестве обезболивающего средства боль притуплялась. К такого рода аффектам Ницше относит: гнев, страх, похоть, месть, надежда, отчаяние, жестокость []. Из воодушевления, свойственного разгулу чувств, аскетический священник извлекал для себя выгоду, прикрывая свою моральную лживость невинностью, за которой в действительности скрывалась бесчестная ложь. «Эти «добрые люди», - гневно клеймит Ницше аскетических священников, - все они изморалились нынче дотла и навек осрамились по части честности: кто бы из них выдержал правду «о человеке»!... Мораль: какой умный человек написал бы о себе искреннее слово?.. [].

Аскетический священник прибегал к умышленному разгулу чувств с целью вывести «однажды человеческую душу из всех ее пазов, так глубоко окунуть ее в ужас, стужу, пекло и восторги, чтобы она… мигом отделалась от всяческой мелюзги, прилипающей к недовольству…» [], разбудить человека из томительной скорби, загнать хотя бы на время его тупую боль, мотивируя это религиозным «оправданием» []. Но на самом деле, как считает Ницше, такой разгул чувств, хотя и предписывался страждущему священником с чистой совестью, все же усугублял болезнь. Таким образом, заключает философ-пророк, каждый разгул чувств, причинявший боль, служил впредь победе аскетического идеала священника. Этой системой лечения аскетический  священник фактически «приручал» человека, делая его еще больнее. С тренингами покаяния и искупления Ницше связывает темп роста болезненности, возникновение чудовищных эпидемий, массовых психозов смертомании в Европе. Потому он называет аскетический идеал «настоящей пагубой в истории здоровья европейского человека» [], а аскетический священник своей методикой наводил порчу на душевное здоровье.

Ницше, однако, не может противопоставить могуществу аскетического идеала что-либо. Он не может согласиться с теми, кто видит противовес аскетическому идеалу в современной науке, ибо она, по его словам, «выступает не антиподом аскетического идеала, а, напротив, новейшей и преимущественнейшей формой его» [], она даже способствует процессу его формирования, остается его лучшей союзницей. Наука так же, как аскетический идеал, оказывается пристанищем всякого рода унылости, безверия, страдания от дефицита любви, неудовлетворенности, отвращения от жизни. Для них уверенность в жизни, уверенность в будущем канули в прошлое. Всякая наука, продолжает далее клеймить ее Ницше, пытается разубедить человека в уважении к самому себе, «она изводит всю свою гордость, свою суровость своей исторической атараксии на то, чтобы поддержать в человеке это с таким трудом добытое самопрезрение…» []. Так же, как и аскетические священники, ученые далеко не свободные умы, ибо они верят еще в истину, а для Ницше воля к истине есть собственно вера в аскетический идеал, в метафизическую ценность, самоценность истины.

Следовательно, наука и аскетический идеал стоят на одной почве, а именно, на почве одинаковой преувеличенной оценки истины. В связи с этим приведем пассаж, в котором философ-пророк выразил свое сомнение в правомерности статуса науки и религии: «Наша вера в науку покоится все еще на метафизической вере – и даже мы, познающие нынче, мы, безбожники и антиметафизики, берем наш огонь все еще из того пожара, который разожгла тысячелетняя вера, та христианская вера, которая была также верою Платона, - вера в то, что Бог есть истина, что истина божественна… А что, если именно это становится все более и более сомнительным, если ничто уже не оказывается божественным, разве что заблуждением, слепотою, ложью, - если сам Бог оказывается продолжительнейшей нашей ложью?... Сама наука нуждается отныне в оправдании…» [].

Не противоречат аскетическому идеалу, По Ницше, и получивший широкое распространение в Европе «безусловный порядочный атеизм», который представляет собой одну из последних фаз развития данного идеала, «импозантную катастрофу двухтысячелетней муштры к истине, которая под конец возбраняет себе ложь в вере в Бога» []. И хотя Ницше отверг аскетический идеал, все же он не мог не признать его значимость для человека. Именно аскетический идеал позволил человеку, страдавшему проблемой своего смысла, осознать свое существование на земле, придать своему существованию некий смысл. «Бессмысленность страдания, а не страдание, - возвещает философ пророк, - вот что было проклятием, тяготевшим до сих пор над человечеством, - и аскетический идеал придал ему некий смысл» []. Всякое страдание подводилось им под перспективу вины, тем самым человек был спасен им, он приобрел смысл, спасена была его воля.

Таким образом, чудовищная власть аскетического идеала, идеала священника происходит, по Ницше, оттого, что он был до сих пор единственным идеалом, который придал смысл человеческому существованию. И он не имел конкурентов, ибо «человек предпочтет скорее хотеть Ничто, чем ничего не хотеть…» []. У философа-пророка такой антиидеал есть – это Заратустра как воплощение ницшеанского сверхчеловека, что будет рассмотрено нами ниже.

Обнажив психологические корни христианской морали, Ницше приходит к выводу, что за внешней, казавшейся вполне гуманной формой морализирования христиан кроются, по существу, моральные ценности, природа которых восходит к естественной имморальности. Ее истинная природа, как и природа всего живого, выражается в воле к жизни. А это значит, что все наши оценки моральных благ определяются ценностью для жизни, формула понятия которой гласит: «жизнь – это воля к власти… она есть выражение форм роста власти» []. Но поскольку воля к власти – это инстинктивная воля всего живого, стало быть, все моральные оценки, добродетели «суть физиологические состояния, а именно главнейшие из органических функций, которые ощущаются как необходимые, как хорошие. Все добродетели, в сущности, не что иное, как утонченные страсти и повышенные состояния» []. А практикуемая христианско-европейским человечеством мораль, которая была, по сути, историей борьбы морали с основными инстинктами жизни и строилась на основе моральных явлений, оцениваемых критериями добра и зла, есть не что иное, как притворство, лицемерная маска, увертка для людей, нищих духом. Приведем характерный пассаж из «Веселой науки»: «Мы, европейцы, вовсе не можем обойтись без того маскарада, который называется одеждой. Не должно ли иметь столь же прочные основания и одеяния «моральных людей», их закутывание в моральные формулы и правила приличия, вся благонамеренная подтасовка наших поступков под понятие «долг», «добродетель», «чувство солидарности», «порядочность», «самоотверженность»? Европеец одевается в мораль, так как он стал больным, немощным, увечным зверем, имеющим все основания быть «ручным», так как он – почти уродец, нечто недоделанное, слабое, неуклюжее… Мораль наряжает европейца… во что-то более благородное, более значительное, более импозантное, в «божественное» []. А если снять этот маскарадный костюм, который именуется моралью, то окажется, что этим моральным людям «присуще жало трусливой, скрытой даже от них самих злобы» [].

Таким образом, рассмотрев переоценку всех ценностей по Ницше в трех основных аспектах(психологию христианства, психологию совести и происхождение могущества аскетического идеала), сделаем следующие выводы:

• христианство осуществило полную метаморфозу стадной морали: жестокость утончили до трагического сострадания в такой степени, что она не признается более за жестокость, рабский дух принял форму христианского послушания, унижение – форму смирения. В целом можно сказать, что все, что унижает и губит человека, она возвела в идеал;
• имморализм призван восстановить натурализм в морали и прежде всего естественного, «дикого» (на моральном языке – «злого») человека, излечить его от «культуры», то есть, от морали, которая утвердила преимущество воли к Ничто перед волей к жизни, иными словами утвердила принцип жизни: «лучше не быть, чем быть»., т. е. отвергла ценность жизни. Стало быть, такая противоестественная мораль направлена, по сути, против инстинкта жизни. Подлинная, «здоровая» мораль – а для Ницше таковой является имморализм – должна открывать либо искать высшие состояния жизни…»[], подчиняется инстинкту жизни, изымает из жизненного мира человека такие понятия, как «вина», «наказание», «нравственный миропорядок», становится по ту сторону добра и зла. Последнее возможно лишь потому, что моральные факторы, по Ницше, отсутствуют в морали.

3. Идея сверхчеловека по Ф. Ницше

3.1 Современный Ф. Ницше человек как антипод сверхчеловека - культурно-этического идеала философа

«Мы можем любить только что-нибудь совсем родное нам: больше всего мы любим вымышленное нами существо. Излишне приказывать любить свое произведение или ребенка…»[]. Сверхчеловек был действительно чем-то сросшимся с душою Ницше, вылившимся из самых ее глубоких тайников. Он  любил его, как своего ребенка, служил и до конца остался верен своему идеалу. Но это «вымышленное существо» являлось глубоко жизненным, важным и нужным. Как и всякий идеал, сверхчеловек – результат критики действительности, антипод сущего. Это сущее – современный философу человек. Мучимый непрестанно своим вопросом, что значит человечество, а также стремясь разгадать его высокое предназначение, Ницше, наконец, создал свой идеал высокого человека – сверхчеловека. «За человека цепляется моя воля, цепями сковываю я себя с человеком, так как меня влечет вверх – к сверхчеловеку: ибо туда стремится моя другая воля» [].

В одном из своих более поздних сочинений Ницше писал: «Мое понятие, мое сравнение для этого типа есть, как известно, слово «сверхчеловек»» []. Таким образом, сверхчеловек становится некоторого рода символом, обозначением культурно-этического и эстетического идеала, дающего смысл и цену жизни.

В последний период своего творчества Ницше писал: «И пусть не будет сомнения в том, что я презираю современного человека, с которым создала меня судьба в одно время… Я задыхаюсь от его нечистого дыхания…» []. Это презрение к современному человеку было его постоянным спутником. Философ называл современного человека «самодовольным могильщиком всего высокого и идеального, ушедшим в свой маленький угол и оценивающим оттуда всех и вся, опошляющим и принижающим жизнь…». Люди мельчают. Сильные и сознательные личности – это уже нечто противоположное современному человеку-филистеру. Ницше беспокоит «неяркость личности» []. «Она… расслабленная, тусклая, бесцветная, апатичная… не годная ни на что хорошее» []. Философ говорил устами Заратустры: «Вы становитесь все мельче, маленькие люди! Вы рассыпаетесь на куски, любители удобств!» []. Ницше также отмечал, что у таких людей нет высоких и ясных целей, обширных горизонтов, сильной воли.

Философ считал, что утешением слабых, мелких людей без воли и идеалов является современная европейская культура, которая привнесла комфорт, удобство, спокойствие в человеческую жизнь, значительно усложнившуюся из-за внешних объективно-материальных условий. Европейская культура поглотила людей этой своей стороной и сделала их слугами, торгашами и искателями удовольствий. «Как может стать когда-нибудь чистой кровь того, чья душа была денежным мешком, чье счастье составляли грязные бумаги?» []- спрашивает Ницше. Люди, стремящиеся к наслажденьям, ищущие только их и видящие в этом все – пошлы. «Пошлая натура характеризуется тем, что она неукоснительно имеет в виду свою выгоду, и что эта мысль о цели и выгоде сильнее в ней даже самых сильных инстинктов» []. Они в свой идеал не могут включить нечего более высокого; их идеал – человек, «который имеет свое маленькое удовольствие днем и свое маленькое удовольствие ночью» [].Такие стремления не только лишают человечество своих идеалов, но и знаменуют застой, приводят рано или поздно к нему.

Люди, приветствующие «идеал последнего человека», наполняющие свою жизнь только стремлением к этому идеалу, должны держаться за какую-либо мораль, за соответствующую модель поведения. Поэтому Ницше ведет неустанную войну с моралью: «не следует взвешивать дозволенного и недозволенного на весах торгаша» []. Измерение ценности жизни количеством удовольствий является поверхностным. «Гедонизм, пессимизм, утилитаризм, эвдемонизм – все эти способы мышления, которые измеряют ценность вещей удовольствием и страданием, т. е. сопутствующими, побочными явлениями – поверхностны и наивны» []. Подобные стремления, интенции указывают на мелкость, изуродованность, бессилие человека.

Рядом с этой эвдемонической стороной морали современного философу человека нужно отметить и другую, которая также является результатом отсутствия воли. Эта сторона – преклонение перед «нравственностью нравов», как называет ее Ницше, - преклонение перед установившемся обычаем (modus vivendi), вражда и ненависть ко всему новому, самобытному. Почтение и уважение перед поступком и убеждением только потому, что это обычай! «Но ведь твердость твоего морального суждения, – восклицает Ницше, - может быть как раз доказательством твоего личного ничтожества, безличности, твоя «моральная сила» может иметь своим источником твое упрямство или твою неспособность созерцать новые идеалы!» [].

Эта ложность, лицемерие, которыми проникнута жизнь современного философу человека, больно задевали правдоискателя Ницше. Поглощенные мелочами жизни, люди не знают, что такое жизненная связь с идеалами; если они и имеют их, то это только лицемерие, желание прикрыться торжественной мантией.