Персонализм

 

О существующем воспитании[258] можно сказать, что оно в самом  широком смысле является «совращением невинных» оно не знает, что такое личность ребенка, и навязывает ему кодекс поведения взрослого человека, социальное неравенство, созданное взрослыми, подавляет формирование характера и осознание своего призвания авторитетом формального знания. Развитие новых тенденций в воспитании, явившихся реакцией на такое положение дел, пошло кружным путем под влиянием либерального оптимизма и его идеала — этакого процветающего филантропа, полностью адаптировавшегося к действительности. Воспитание надо реформировать (так и хочется сказать придать ему мужественности) путем восстановления целостности индивидуального и социального человека.

 

От кого зависит воспитание ребенка? Данный вопрос тесно связан с другим вопросом: какова цель воспитания? Эта цель состоит не в том, чтобы  сделать личность, а в том, чтобы  пробудить ее. По определению, личность — это призвание, и ее нельзя создать  путем дрессировки. Следовательно, воспитание не может преследовать цель слепить ребенка по меркам конформизма, господствующего в семье, государстве, социальном окружении, либо ограничиться приспособлением его к той  функции, которую ему предстоит  выполнять, став взрослым. Трансцендентность  личности означает, что она принадлежит  только самой себе ребенок — это  субъект, он не является ни res societatis, ни res famihae, ни res Ecclesiae{141}. Вместе с тем он не есть и изолированный субъект. Включенный в жизнь коллектива, ребенок формируется в нем и благодаря ему, и, хотя коллектив не всемогущ по отношению к ребенку, он все же представляет собой естественную среду формирования семья и нация открыты человечеству в целом. Христианин добавит: и церкви.

 

Воспитание не ограничивается школой, школа — это один из инструментов воспитания, и было бы заблуждением и преувеличением превращать ее в  главное его средство, на школу  возложено не абстрактное «образование», которое, как таковое, не поддается  определению вне воспитания, а  именно школьное воспитание, являющееся одним из звеньев целостного воспитания. Последнее, будучи наиболее тесно связанным с потребностями нации (формирование гражданина и производителя), является таким воспитанием, которое нация организует и контролирует с помощью собственных средств в современных условиях школа является не государственным органом, а общенациональным институтом, обеспечивая естественное право на образование, она в то же время должна отвечать конкретным потребностям отдельных наций. В таких условиях может происходить либо централизация этого института, либо децентрализация, но никогда не огосударствление. При этом внешкольное воспитание должно пользоваться возможно большей свободой[259]. Наконец, школа как общенациональный орган со всеми своими ступенями не должна быть привилегией какой-либо одной части нации, цель ее — дать всем и каждому минимум знаний, которые служили бы свободному человеку и предоставляли всем слоям общества равные возможности, содействовали становлению субъектов, которым надлежит в каждом поколении обновлять элиту нации[260].

 

Культура. Культура — это  не какая-то часть жизни личности, а ее глобальная функция. Для человека, который сам себя сознает и  развивает, все есть культура, начиная  с обустройства завода и формирования собственного тела — до умения поддерживать беседу или хозяйствовать на земле. Это значит, что нет какой-то одной  культуры («культурный человек»), по отношению к которой всякая другая деятельность была бы некультурной, а  есть столько культур, сколько видов  деятельности. Об этом особенно необходимо напомнить нашей книжной цивилизации[261].

 

Поскольку жизнь личности является свободой и превосхождением, а не накопительством и движением по кругу, то и культура ни в коей мере не может быть нагромождением знаний, цель ее — глубинное преобразование субъекта, и чем более она апеллирует к его внутреннему миру, тем большие возможности открывает перед ним. Как уже отмечалось, культура — это то, что остается тогда, когда мы уже не опираемся на знание: это — сам человек.

 

Отсюда следует, что, подобно  всему тому, что исходит от личности, культура пробуждается, а не производит саму себя или навязывается извне, и  она не может существовать в условиях чистой свободы, без давления со стороны  тысячи влечений и побуждений, которые  она обращает себе в пользу.

 

Однако, будучи самой изобретательностью, культура, когда она что-либо вбирает, может заморозить, омертвить себя под воздействием декретов и прямолинейных  решений. Разумеется, в известных  пределах культурой можно и должно руководить. Но лучше было бы сказать: культуре можно и должно «помогать». Культура не поддается дрессировке. А если речь идет о творчестве, культура нуждается в одиночестве, но это  такое одиночество, в котором  присутствует весь мир[262].

 

Конечно, творчество в известной  мере нуждается в поддержке коллектива; жизнеспособные коллективы придают  ему силу, заурядные — удушают. Однако сам творческий акт идет от личности, даже если она затерялась в толпе: все так называемые народные песни имеют конкретного автора. И если бы все люди вдруг стали  художниками, не было бы больше художника  как такового. В коллективистских концепциях культуры верно то, что, выступая против касты избранных, стремящейся подчинить культуру условностям, они объявляют народ истинным источником ее обновления.

 

Наконец, культура непременно является трансцендированием и нескончаемым самопреодолением. Как только культура останавливается, она перестает быть культурой, отсюда ее академизм, педантизм, «общее место». Когда культура теряет в качестве своего ориентира универсальность, она иссушает себя, если же культура путает универсальное с застывшей всеобщностью, она затвердевает, превращаясь в жесткую схему

 

Большинство отмеченных выше тенденций выдается за культуру, что  вызывает ее рассогласованность. Противопоставление «чистые руки — грязные руки»  и предрассудки, связанные с идеей  о примате «духа», дают повод путать культуру с книжным знанием и  интеллектуальными занятиями Глубокое разделение на классы, идущее рядом  с этим предрассудком, блокирует  культуру или по крайней мере делает ее привилегией меньшинства, и тогда она фальсифицируется и извращается. Здесь один социальный класс все более и более ставит культуру на службу своим интересам, используя ее для своего самооправдания и мистификаций, то же самое делает и правительство, и в том и в другом случае культура подавляется Необходимое соответствие между обществом и духовностью исчезает, уступая место условностям или крикливой моде У творцов нет больше публики, а там, где она есть, нет места творцам. В широком смысле все зло коренится в социально-экономическом строе Он создает культурную касту и толкает искусство (придворное, салонное, церковное) к эзотеризму, снобизму или изысканностям — дабы угодить ей, к академизму — чтобы придать ей уверенности; к фривольности — с целью пощекотать нервы, к пикантностям, усложненности и брутальности — чтобы избавить от скуки. А когда техника, умножая средства, увеличивает и возможность менять формы в искусстве, деньги к величайшей выгоде узкого круга людей коммерциализуют его и опошляют, калеча творца, его произведение и публику. Художник, преподаватель или ученый по своему положению пребывают где-то между нищим изгоем и рабом-исполнителем[263]. Вот сколько зла несут с собой социальные структуры, и оно исчезнет только вместе с их исчезновением. Но мы не должны забывать и о том, что с неменьшей силой ослабляют культуру обесценивание современного сознания, его отказ от широких перспектив, открываемых религией, разумом и т. п., а также ориентация на утилитарно механическую результативность.

 

Положение христианства. Внутри конкретной религиозности мы проводим различие между вечным началом и  его разнообразными преходящими  формами, то есть тем, как вечное участвует  в дедах людей. Религиозность  проявляется вовсе не в том, чтобы  ко всему относиться апологетически, а в том, чтобы уметь отделить подлинное от неподлинного, устойчивое от преходящего. И в этом она обнаруживает общие черты с персонализмом[264].

 

Обесценивание современного христианства связано со многими  историческими пережитками теократическое мышление, издавна стремящееся обуздать человеческое сознание с помощью  государства; сентиментальный консерватизм, связывающий судьбу религиозной  веры с исчерпавшими себя режимами, жесткая логика денежного мешка, которая руководит тем, чему должна была бы служить. Порой в противовес этим привязанностям и тоске по старому разыгрываются вполне современные фривольные спектакли. Тот, кто хотел бы, чтобы христианские ценности сохранили свою действенность, должен всеми силами способствовать тому, чтобы христианство порвало свои связи с существующим беспорядком.

 

Но все это сугубо внешняя  активность. Более существенной является коренная проблема, которую ставит перед христианством наше время. В этом мире не все принадлежит  христианству. Вне его рождаются  сегодня новые реальности и очевидные  ценности, получают жизнь новые моральные  требования, свершаются героические  подвиги и даже святые деяния. Со своей стороны, христианство, судя по всему, не преуспело в деле установления тесных связей с современным миром (развитие сознания и разума, науки  и техники, рост самосознания трудящихся масс) в отличие от того, как оно  преуспело в этом в средневековье. Можно ли в таком случае говорить, что близится конец христианства? Не свидетельствуют ли об этом его  расхождения с современным миром? Более углубленное изучение отмеченных фактов приводит нас к мысли о  том, что переживаемый христианством  кризис означает не конец христианства как такового, а крах определенной формы христианства, мира, подточенного червями, который оборвал якорную  цепь и сбился с курса, оставив  позади себя борцов за новое христианство. Похоже, что после многовекового  подчинения иудейской мечте о  воцарении на земле Царства Божия  христианство постепенно возвращается к своей изначальной позиции, отказу от идеи господства на земле  и его освящения в пользу собственного дела церкви — соединения христиан во Христе, их объединения со всеми  другими людьми для осуществления  общего дела. Не теократия, не либерализм, но еще более строгое следование идее единства трансценденции и воплощения. Тем не менее как о нынешних, так и о вчерашних тенденциях в христианстве нельзя сказать, что они окончательно определились в вопросе об отношении между христианским миром и миром в целом. Но пусть в каждой из них поддерживается животворный дух.

 

Кризис христианства —  это не только исторический кризис определенной его формы, но и более  глубокий кризис религиозных ценностей  в мире людей белого цвета кожи. Философия Просвещения считала  эти ценности искусственными и была убеждена в их скором исчезновении. Ориентированная научным энтузиазмом, она могла в течение некоторого времени поддерживать подобную иллюзию. Однако XX век со всей очевидностью показал, что там, где исчезли ценности христианства, их место заняли другие религиозные ценности: обожествление тела, коллектива, рода, вождя, партии и т. п. Все эти ценности, проанализированные с точки зрения религиозной феноменологии, обнаруживают за своей новизной деградированные и весьма ретроградные формы религиозности, если сравнивать их с христианством, поскольку как раз личностный мир с его требованиями оказался так или иначе исключенным из них. В этом одна из центральных проблем нашего времени.

 

Все, что изложено на этих страницах, можно, конечно, оспорить или  подвергнуть пересмотру. Высказанные  здесь положения свободны от какой-либо идеологической предвзятости и требуют  постоянного соотнесения с реальным положением человека в современном  мире. И если такое сопоставление  будет продолжено, сторонникам персонализма останется только приветствовать это. Придет время, когда слово «персонализм»  забудется, поскольку не нужно будет  привлекать внимание к тому, что  станет привычным для человека.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

1

 

Dumont F. Science de l'homme: de Mounier aux taches d'haujourd'hui / Esprit, 1983, № l.P. 121.

 

 

 

2

 

Meunier ?. Pourquoi «Esprit»? / Esprit, 1932, № 1. Le tract special.

 

 

 

19

 

Мы  предпочитаем говорить «искусственный»  вместо «абстрактный». Со вторым термином, как будет видно в дальнейшем, связаны самые нелепые недоразумения.

 

 

 

20

 

Вероятно, СССР также начинает отдавать себе отчет в том, что нельзя безнаказанно попирать этот закон сообществ. Таким  же образом христианин полагает, что  всякое сообщество, вплоть до всеобъемлющего человеческого сообщества, включается в мистическое Тело воплощенной  божественной Личности.

 

 

 

21

 

Мы  не отвергаем бесспорного позитивного  значения Французской революции  и осуществленного ею освобождения. Мы только говорим, что в ней радикальное  зло оказалось связанным со светоносными результатами.

 

 

 

22

 

Очевидны  наши оговорки по поводу высказывания «поступок — это личность», содержащего  в себе риск превратить личность в  пленника ее же свободно осуществляемых «сиюминутных» волеизъявлений.

 

 

 

23

 

Духовная, поскольку она восходит.

 

 

 

24

 

К сожалению, вместо того чтобы жертвовать ею в пользу того, что ее возвышает, случается под воздействием безликих сил, свойственных конформизму, нивелировать ее. Величие и слабость коммунизма, поскольку в нем перемешано и  то и другое.

 

 

 

25

 

Формулировки  типа: личность — это «поступок», «напряженность», «агрессивность», —  и их политические последствия представляются нам самой значительной двусмысленностью позиций «Нового порядка»{142}.

 

 

 

26

 

Gabriel Marcel. Journal metaphysique.

 

 

 

195

 

Журнал  «Эспри» основан в 1932 г. См. подборку номеров, а также: Mounter ?. Manifeste au service du personnalisme. Paris: Aubier, 1936; Idem. Qu' est-ce que la personnalisme? Paris: Editions du Seuil, 1947; Idem. Personnalisme catholique / Esprit, 1940, fevrier — mars — avril; последняя работа опубликована отдельным изданием: Mounier E. Liberte sous conditions. Paris: Editions du Seuil, 1946.

 

 

 

196