Предопределенность, воля и случай в мировой политике

Предопределенность, воля и случай в мировой политике

Как выглядят предопределенность, воля и случай в зекрале теории международных отношений (МО)? Для ответа на этот вопрос можно, допустив необходимые упрощения, классифицировать школы изучения МО по тому, какой из этих трех "макро-факторов" лежит в основе их методологии этих школ.

Можно ли оттолкнуться от какой-либо уже существующей классификации? Есть классификация школ исследования МО по их подходу к соотношению субъекта и структуры (agent-structure). В этом случае можно весьма приблизительно уподобить детерминизм структуре (хотя, как мы увидим, он не сводится только к представлению о том, что структура первична и определяет поведение субъектов), а агента – воле (то есть агент действительно имеет свободу выбора между принципиально разными стратегиями поведения в одной и той же структуре).

Реализм в его разных проявлениях – детерминистская концепция. В этом его интеллектуальная привлекательность, особенно для начинающих исследователей. Заложите некоторые параметры в вычислительную машину, и она вам скажет, каков будет исход. Причем исходов может быть ограниченное число. Определяет все либо стремление добиться превосходства в силе (в любой ситуации), либо структура – для неореалистов.

Например, адепты наиболее радикальных версий реалистической школы, таких как наступательный реализм (offensive realism), настаивают на крайних трактовках дилеммы безопасности, утверждают, что великие державы могут достичь безопасности, только радикально ослабив или вообще уничтожив другие великие державы. Если принять это как данность, то получается, что постоянная борьба на уничтожение между великими державами никогда прекратиться не может. Этот тезис очень нравится политикам и комментаторам, которые ищут простые аналитические рамки для объяснения сложных процессов взаимодействия между великими державами. А неореалисты считают, что в условиях анархического сообщества все субъекты тоже вынуждены вести себя примерно одинаково.

К таким научно обоснованным формам детерминизма добавляются более примитивные концепции, часто основанные не более, чем на эмоциях и впечатлениях и трудно подтверждаемые фактами. Зачастую в поддержку тезиса о предопределенности некоторых исходов в мировой политике применяют разного рода геополитические, этно-культурные, психологические, цивилизационные, мистические аргументы. Например: "все государства движутся и в конце концов придут к либерально-демократическим режимам". Или: "рост мощи любого государства обязательно приведет к войне". Или: "любое государство-лидер рано или поздно приходит в упадок от перенапряжения сил". С этими тезисами довольно легко поспорить, если подойти к ним с методологически строгих позиций. Тут, как выясняется, очень трудно оказывается доказать причинно-следственные связи.

Одними из таких спорщиков стали сторонники концепции воли конструктивисты. Один из интеллектуальных истоков конструктивизма, модного одно время, заключался в том, что агент в основном конструирует структуру, а не наоборот, как полагают реалисты. Какой агент видит структуру, такой она и становится в широких пределах. Потом, правда, конструктивисты занялись самоопровержением, включив в свою концепцию возможность изменения идентичности под действием структуры.

Еще интереснее концептуализировать случай как макро-фактор мировой политики. Соответствующие критические концепции пробивали себе дорогу даже во времена, когда внимание наблюдателей было сконцентрировано на борьбе реалистов с конструктивистами. И они касались не только международных отношений, а по-новому трактовали причинно-следственные связи в социальных науках в целом. Похоже, что это началось с истории. Историки задались вопросом: а можно ли в принципе достоверно выявить причину какого-либо важного события и показать, каким образом то, что мы называем причиной, действительно обусловило изучаемое событие? Причина -- это не простой повод, а некоторая последовательность факторов, которая обусловила некоторое событие, "подготовила почву" для повода. Некоторая протяженная цепочка причинно-следственных связей.

Вот несколько важных примеров исследования роли случая в международных отношениях, которые появились за последние 20 лет:

- Джеймс Розенау написал о "турбулентности в мировой политике" в 1990 году;

- некоторые ученые  стали пытаться приложить к  МО теорию хаоса с его точками  бифуркации. Наверное, самым плодотворным  выводом стало то, что в поворотные  моменты события могут принимать  диаметрально противоположный оборот. Предсказать направление невозможно, значит, post hoc объяснения теряют всякий смысл – случайность, а не какие-то фундаментальные причины определяют исход в точках бифуркации;

- исследование концепции  стратегии: есть ли вообще какая-либо  аналитическая ценность в понятии  «стратегия»?

- была и более  легкая по жанру, но серьезная  по поднимаемым проблемам литература  про Black Swans и случайность в жизни, не только в международных отношениях: убедительно доказательство того, что поворотные события в истории не обусловлены четко выявляемыми по списку факторами, а возникают довольно случайно. Лучшее, что можно сделать предсказателям – как и историкам – это описать «факторы риска», то есть те факторы, которые создают бифуркацию, или турбулентность и делают исход некоторого процесса зависимым от малейшего воздействия, изменения исходного параметра, то есть «раскачивает ситуацию», пользуясь современным политическим языком.

Давайте теперь посмотрим как макро-фактор случайности в мировой политике соотносится с макро-факторами (1) предопределенности и (2) воли.

Детерминизм vs случай

На бессмысленность предопределенности указывают как минимум два фактора: переменчивость промежуточных параметров (между воздействием и исходом) и частое получение разных исходов от одного и того же воздействия.

1) В действительности  все меняется быстрее, чем наблюдатели  часто готовы признать. В мировой  политике очень мало постоянных  исходов взаимодействий, за исключением  их базовых характеристик: сотрудничество  или конфликт. Это является следствием  того, что цели (если кому-то хочется, интересы) государств быстро и  не слишком упорядоченно эволюционируют. Соответственно, эти цели не детерминированы какими бы то ни было фундаментальными константами (например, геополитическими). Так, в один период России выгодно сотрудничать с лидером международного порядка (Британией или США), а в другой период – с поднимающейся державой, которая бросает вызов этому порядку (КНР).

В лучшем случае можно достоверно установить постоянство базовых интересов: государство стремится обеспечить свою безопасность, целостность и благополучие. Но ссылаться на эти интересы как на признак детерминированности чего-либо в мировой политике – это все равно что объяснять любые конфликты между людьми тем, что человек должен регулярно есть и пить. Каким образом желание есть и пить привело, например, к войне между некоторыми оргпреступными группировками и почему именно к войне, а не сотрудничеству, и почему именно на этот, а не на другой период – объяснить невозможно. Или почему одни соседи по подъезду дружат, а другие норовят подраться при любой встрече? Они ведь все одинаковы в том, что регулярно едят и пьют. Почему в одном случае безопасность России обеспечивается лучше всего посредством кооперации с лидером, а в другом – посредством конкуренции с ним? Какой один единый фактор может детерминировать эти исходы? В каждом случае причина особая. 

Несмотря на все это, изменчивость, причем довольно трудно предсказуемую, аналитики слишком часто не признают, предпочитая руководствоваться неосознанным детерминизмом. Не признают по разным причинам – от целенаправленных идейно-пропагандистских намерений (например, надо показать, что Иран всегда будет врагом США или США всегда будут стремиться ослаблять Россию) до непрофессионализма и боязни, что исследование (за которое могли быть заплачены деньги) будет забраковано, если не дать в нем понятных рецептов и не подыграть представлением о простоте предрешенного. Но проницательный заказчик, однако, может отказаться принимать задаться простыми вопросами об адекватности детерминистского подхода к анализу реальности.

2) Давайте предположим, что все-таки есть такие нетривиальные  факторы, которые предопределяют  базовые исходы взаимодействий  в мировой политике. Но тогда  возникает проблема оценки того, какова степень воздействия этого  фактора на интересующий нас  процесс или исход. Можно ли  ее оценить до того, как стал  известен результат? Например, правительство  Румынии или Нигерии принимает  непопулярное решение об отмене  какой-то субсидии (как это было  в январе 2012 года) – на медицинское  обслуживание или бензин –  и начинаются манифестации со  столкновениями с полицией. Власти  отменяют свои решения, из-за которых  начались протесты, однако протесты  не прекращаются и переходят  в насильственную форму. И какое-то  из двух правительство падает  в результате этих беспорядков. Аналитики в такой ситуации  готовы пояснить: правительство  допустило роковую ошибку, отменив  субсидию на бензин. Но это  не убедительно: ведь было совершенно  не ясно, в какой момент остановятся  протесты. Почему надо было ожидать  их разрастания после отмены  непопулярного решения, их вызывавшего?

Даже более фундаментальные переменные, чем социальная политика правительства могут при одинаковых значениях приводить к разным исходам. Например, экономический спад ведет к разным последствиям во внутреннем развитии и во внешней политике. В одной стране рождаемость после 1991 года оставалась на стабильном уровне или даже повышалась (Узбекистан), а в другой (России) – падала. В условиях экономического кризиса одна страна поддается искушению автаркии (Беларусь), а другая – наоборот стремится вступить в интеграционное объединение с единой валютой (Эстония). Конечно, в каждом из этих случаев можно сослаться на "особые" причины, однако тогда теория потеряет стройность, то есть фактически вообще исчезнет -- раз каждый отдельный случай требует специфического объяснения.

Таким образом, наверное, не стоит покупать книги, в названии или кратком содержании которых просматривается намек на детерминизм.

Воля vs. cлучай

Именно неопределенность и случайность, руководящие всем и вся, не дают нам поверить и в то, что стратегия как представление о четкой и однозначной связи между целями и средствами – это реальность. Стратегия – это проявление воли. Если в понятии стратегии есть какой-то аналитический смысл, то мы можем точно утверждать, что воля имеет значение.

Однако концепция стратегии как связи между целями и достигнутыми результатами давно подвергается сомнению по целому ряду причин. Итак, у нас есть некоторое итоговое положение – цель, которой мы хотим достичь – и средства в нашем распоряжении. Можно ли выработать однозначный и нетривиальный план действий (то есть не просто, например, война на истощение), который позволит нам используя эти средства, достичь целей? Причем речь идет о таких целях, в отношении которых можно однозначно сказать, достигнуты они или нет. Например, если цель сформулирована как просто «нанести противнику ущерб», то практически любые действия можно выдать за успешную стратегию, если хоть какой-то ущерб был нанесен. Нас, таким образом, интересует вопрос о том, до какой степени в нашем мире в целом и во внешней политике государства, в частности, можно составить и реализовать план по достижению некоторого нетривиального желаемого результата. Как выяснили теоретики, тут есть несколько фундаментальных противоречий:

- во-первых, при  планировании чего-либо нельзя  дать стопроцентную гарантию  успеха – именно потому, что  все в мире носит вероятностный  характер. Успех стратегии можно  оправдать только post hoc, то есть после событий, что является уже совсем другой историей. Никогда не надо заблуждаться, когда кто-то после события записывает себе в заслугу достижение некоторой цели посредством целенаправленных действий. Сначала надо убедиться в том, что цель была сформулирована точно так, как она была достигнута. И в любом случае гарантий успеха не было никаких и имелся элемент везения. Проверить же степень, в какой помогло везение, а в какой объективные способности стратега, на единственном случае невозможно;

- во-вторых, автор  стратегии (или, что даже чаще  происходит, ее исследователь) всегда  может манипулировать исходными  целями, которые надо было достичь  в результате реализации стратегии. По мере реализации или даже  после завершения стратегических  действий можно подтасовать исходную  цель – сказать, что хотели  именно того, что было достигнуто, а не того, о чем изначально  говорилось. Например, военачальники  могут потерпеть поражение в  каком-то бою из-за того, что  вовремя не решились на эскалацию  средств ведения боя, не применили  более мощное оружие. Однако их  политические руководители потом  могут сказать, что победа любой  ценой вовсе не являлась их  целью, главное – сохранить собственные  силы и не нарушить гуманитарных  норм ведения войны, например.

Историки также показали, что Черчилль принял в июне 1940 года решение сопротивляться Германии, а не заключать мирный договор, под воздействием эмоций и неверных оценок. Решение Черчилля оказалось в конечном итоге правильным, но это стало ясно только по итогу. Мотивы же, которыми руководствовался Черчилль в 1940 году, были, как затем выяснилось, ложными. Он недооценил мощь германской промышленности, готовность СССР немедленно вступить в войну и потенциал восстаний на периферии гитлеровской империи. Черчилль также переоценил ущерб, который должны были нанести Германии авианалеты британцев на стратегические объекты;

- в-третьих, существуют  разного рода психологические  ограничители рациональности. О  них написано много. Вообще, ссылаясь  на психологию можно разгромить  любую гипотезу, утверждая, что рациональность  в реальном мире вообще невозможна. Поэтому нам не стоит применять  аргументы, связанные с психологией  – слишком они всеобъемлющи  и вместе с тем примитивны. Если мы -- ученые, то мы все должны исходить из возможности хоть каких-то рациональных действий – в нашем случае, во внешней политике.