Социальное неравенства

Переходы от одной стадии общественного  развития к другой – то есть межформационные  стадии – характеризуются революционным типом изменений. Процесс революционных изменений переживают производительные силы (производственная революция), экономический строй (экономическая революция), социально-классовая структура и политико-юридическая надстройка (социально-политическая революция), идеологические учреждения и формы общественного сознания (духовная революция). Внутренней движущей силой этих изменений является конфликт между новыми производительными силами и старыми производственными отношениями. «На известной ступени своего развития, – писал К. Маркс в Предисловии к «Критике политической экономии», – материальные производительные силы общества приходят в противоречие с существующими производственными отношениями, или – что является только юридическим выражением последних – с отношениями собственности, внутри которых они до сих пор развивались. Из форм развития производительных сил эти отношения превращаются в их оковы. Тогда наступает эпоха социальной революции. С изменением экономической основы более или менее быстро происходит переворот во всей громадной надстройке»⁵.

Ввиду комплексности этого переворота и его промежуточности между  двумя – низшей и высшей –  формациями, его следовало бы, на наш взгляд, обозначать более точным термином «общественно-экономическая революция».

Понятие «общественно-экономическая  революция» также, как и понятие «общественно-экономическая формация», является предельной абстракцией. Это понятие выражает наиболее общее, существенное и закономерное в смене формаций в ходе развития каждого социального организма или их региональной совокупности. Процесс же революционной смены конкретных общественно-эко-номических формаций, первобытнообщинной, рентной, капиталистической, естественно, имеет свои специфические черты, и эти черты охватываются понятиями низших уровней, то есть понятиями, характеризующими процесс революционного превращения конкретной низшей формации в конкретную высшую.

До 1980-х гг. в советском обществознании число и характеристика конкретных общественно-экономических революций рассматривались в прямой зависимости от устоявшегося со времени выхода в свет «Краткого курса ВКП(б)» (1938 г.) членения всемирно-исторического процесса на пять формаций – первобытнообщинную, рабовладельческую, феодальную, капиталистическую и коммунистическую. Поскольку переход от рабовладельческого строя к феодальному, от феодального к капиталистическому и от капиталистического к коммунистическому напрямую связывался  
с классовой борьбой эксплуатируемых с эксплуататорами, то наличие в истории антирабовладельческой, антифеодальной (капиталистической) и антикапиталистической (коммунистической) революций рассматривалось в качестве аксиомы. При этом общественно-экономическая революция сплошь и рядом отождествлялась с социально-политической революцией. Поскольку первобытнообщинный строй сменялся строем эксплуататорским, поскольку его утверждение сопровождалось победой угнетателей-захватчиков над трудящимися людьми, то революционный характер перехода первобытнообщинного строя (первобытного коммунизма) – будь то к рабовладельческому или феодальному – ставился под сомнение. Становление первобытнообщинного строя (первобытного коммунизма) ученые предпочитали обозначать термином «скачок». Конечно, можно с полной уверенностью сказать, что многое из того, что писали К. Маркс и Ф. Энгельс о межформационных революционных стадиях, подтверждается современной общественной наукой. Но здесь важно подчеркнуть, что подтверждается ровно в той мере, в какой подтверждается их учение об общественно-экономических формациях и лежащей в самом фундаменте смены формаций диалектике производительных сил и производственных отношений.

Как следует из ряда работ К. Маркса, в особенности из «Набросков ответа на письмо В. И. Засулич» (1881 г.), он не отрицал, что многое в его номенклатуре общественно-экономических формаций, а следовательно, и в периодизации общественно-экономических революций носит гипотетический характер. В то же время следует констатировать, что в настоящее время социально-философская теория общественно-экономических революций поднялась на качественно новый уровень. Одновременно со всей определенностью следует заявить, что в ней и в настоящее время содержится немало гипотетического, ведется серьезная полемика по ряду весьма существенных ее положений. Без этого, собственно говоря, социально-философская теория общественно-экономических революций была бы не в состоянии преодолеть большой груз догматизма, который довлел над ней многие десятилетия.

Но, принимая все это во внимание, мы тем не менее должны иметь в  виду, что при характеристике общественно-экономической  революции как межформационной стадии во всемирно-истори-ческом процессе мы должны обращать внимание прежде всего на то, что эта стадия представляет собой период сосуществования, по крайней мере, двух укладов. В начале этого периода новая, становящаяся формация представлена в лоне старой формации в виде особого общественно-экономического уклада, а в его конце в качестве подчиненного уклада в рамках новой формации выступает старая формация. Конечно, какое-то время в условиях межформационной стадии в тот или иной момент может сложиться и складывается известное равновесие, но важно подчеркнуть, что двух-укладность, а то и многоукладность общественной жизни – это существенная черта общественно-экономической революции как объективной стадии всемирно-исторического процесса.

Так, где бы ни происходил процесс  революционного превращения феодализма в капитализм, его первейшей материальной предпосылкой являлось появление в феодальной стране капиталистического уклада, причем, что сразу же надо отметить, первоначально в течение XV–XVIII столетий в принципе на одной и той же материально-технической базе ремесленных орудий производства, которые были характерны и для феодального уклада хозяйства, представленного в средневековых городах множеством ремесленных цехов.

Материально-техническую базу в виде фабрично-заводского машинного производства капиталистический способ производства получает далеко не сразу. Для того чтобы появился зрелый индустриальный капитализм, сначала капиталистический уклад должен был некоторое время просуществовать в виде капиталистической простой кооперации и капиталистической мануфактуры. Хорошо известно, что и в рабовладельческом Риме, и в крепостнической России существовало мануфактурное производство, но ни в том, ни в другом случае оно не послужило предпосылкой индустриальной революции. Только мануфактурное производство, основанное на капиталистическом предпринимательстве, могло создать необходимые условия для промышленного переворота, и уже затем только этот переворот, в свою очередь, смог создать условия для победы капиталистического способа производства во всем мире. А это фактически произошло лишь к концу XIX в.

Когда некоторые наши историки говорят  о первом, втором и третьем эшелонах стран, в разное время вступавших на путь капитализма, они, как правило, обращают (и не могут не обратить) внимание на то, что длительность межформационной общественно-экономической стадии перехода от феодализма к капитализму существенно зависит от того, начинает ли формироваться капиталистический уклад в стране до начала эпохи индустриальной революции или его формирование стимулируется внедрением фабрично-заводского машинного производства. Не секрет, что на сегодняшний день есть немало стран, которые вступили на путь капитализма значительно позже первых европейских стран, но уже в XX в. (например, Япония) существенно обогнали их по ряду важнейших экономических показателей. Особенно впечатляют успехи ряда дальневосточных стран, так называемых «тихоокеанских тигров» (Тайвань, Гонконг, Сингапур и Южная Корея), которые за последние сорок лет во многом опередили европейские страны, так как быстрее начали осваивать достижения, связанные уже с современным технологическим переворотом.

В одном существенном пункте сходный  характер с капиталистической общественно-экономической революцией носит и революция, связанная с переходом от первобытнообщинного к классово-антагонистическому, рентному общественно-экономическому строю.

Действительно, классово-антагонистический  уклад возникает, как и капиталистический, в лоне предшествующей, в данном случае первобытнообщинной, формации. Отличие же – и немаловажное – заключается в том, что производственная, в данном случае сельскохозяйственная (неолитическая), революция не следовала за возникновением классово-антагонистического, рентного уклада, как это случилось с капиталистическим укладом, а предшествовала или, по крайней мере, сопутствовала складыванию классово- 
антагонистического, рентного уклада хозяйства. Опять-таки сроки данной межформационной общественно-экономической революции в каждой стране и в каждом регионе были различны. Одно дело – первые классовые общества Передней Азии и Северной Африки, где прибавочный продукт в районах поливного земледелия уже шесть тысяч лет назад начали получать, используя преимущественно каменные или костяные орудия производства, а другое дело, когда прибавочный продукт, порождающий возможность эксплуатации, в Центральной, а тем более Северной Европе (то есть в принципиально новых природных условиях) появился тогда, когда появилась возможность использовать орудия производства, изготовленные из железа.

В исторической литературе иногда можно  встретиться с мнением, что переход от первобытнообщинного к классово-антагонисти-ческому строю в силу его длительности и постепенности в сравнении с переходом от феодального строя к капиталистическому следует рассматривать не революционным, а эволюционным. Однако такого рода соображения не выдерживают критики. Ведь в данном случае речь идет о характере протекания всемирно-исторического процесса в конкретный исторический период, а не о продолжительности этого периода. По сравнению с сельскохозяйственной (неолитической) революцией и сопутствующими ей социально-экономическими революционными изменениями весь предшествующий им период развития первобытнообщинного строя, несомненно, является эволюционным.

Третьим следствием теоретического осмысления достижений исторической науки, начатого в начале 1960-х гг. второй дискуссией об азиатском способе производства, явилось внесение в систему категорий социальной философии в качестве полноправной категории понятия «локальная цивилизация» или «цивилизация в узком смысле слова».

Если еще в начале 1970-х гг. проблема цивилизации в работах советских философов, социологов и историков поднималась главным образом в связи с необходимостью показать несостоятельность буржуазных концепций локальных цивилизаций и методологическое превосходство марксистского учения об общественно-экономической формации, то в конце 1970-х гг. стало очевидно, что попытки избежать употребления понятия «цивилизация» при теоретическом освещении всемирно-исторического процесса, стремление объяснить этот процесс исключительно при помощи категорий «общественно-экономическая формация», «способ производства», «базис» и «надстройка», «социальный организм» приводят к громадным методологическим затруднениям. В 1983 г. редколлегия журнала «Новая и новейшая история» публикует содержательные материалы «круглого стола», организованного по ее инициативе и специально посвященного проблеме локальных цивилизаций. С этого момента, как нам представляется, можно считать, что в советском обществоведении понятие локальной цивилизации окончательно получило права гражданства.

Следует отметить, что  востоковедение и африканистика, которые  в 1960–1970-х гг. особенно продвинулись в исследовании локальных цивилизаций, с начала 1980-х гг. все реже используют понятия «азиатский способ производства» и «азиатская формация». И если эти понятия все еще употребляются, то главным образом для характеристики, с одной стороны, социально-экономического строя раннеклассовых обществ, так называемых первичных цивилизаций, безразлично, цивилизации ли это Древнего Востока III тыс. до н. э. или цивилизации Мексики и Перу XV в., а с другой – наиболее общих особенностей развития восточных цивилизаций, прежде всего, арабо-мусульманской, индийской и китайской, в отличие от античной, византийской и западноевропейской средневековой цивилизаций. В то же время востоковеды не только сохранили понятия «Запад» и «Восток», но и существенно обогатили их содержание как важнейших понятий теоретической истории. Без обращения к этим понятиям также не представляется возможным раскрыть динамику всемирно-исторического процесса на пути человечества к единой, целостной мировой цивилизации. Подмечено, что линии развития Запада и Востока в какой-то мере образуют единство противоположностей, одновременно и взаимоисключающих, и дополняющих друг друга.

Следует заметить, что в среде  российских историков и философов имеет известное распространение не только гипотеза азиатской формации, но и гипотеза рабовладельческой формации. Однако, на наш взгляд, аргументация в поддержку последней не столько подтверждает эту гипотезу, сколько обращает наше внимание на тот факт, что развитие античной, парфянской, индийской и китайской цивилизаций на определенном этапе привело все мелкие, ранее самостоятельные социально-этнические организмы и цивилизации определенного ареала к объединению в рамках обширных империй, а затем к кризису этих империй. В одних случаях кризис приводил к распаду и гибели этих империй как цивилизаций, а не только как централизованных государств (Западная Римская империя), в других – к трансформации старой цивилизации в новую (Восточная Римская империя трансформировалась в византийскую цивилизацию). Трансформации цивилизаций древнего мира на рубеже I тыс. до н. э. и I тыс. н. э. приводили к серьезным изменениям в социально-экономическом и политико-правовом строе, но особенно значительными были изменения в духовной сфере общественной жизни: на руинах политеизма возникли монотеистические религии – христианство, манихейство, буддизм, а в Китае – всеобъемлющее этическое учение – конфуцианство.

Конечно, это был перелом всемирно-исторического  значения  
в развитии не только названных цивилизаций, но и всего человечества. История как бы предоставила народам на выбор несколько всеобъемлющих мировоззренческих систем. Но это нисколько не отменяет того факта, что материальное производство новых цивилизаций, безразлично, возникли ли они на руинах старой цивилизации или появились в результате ее трансформации в новую цивилизацию, продолжало оставаться преимущественно натуральным сельскохозяйственным и ремесленным. Таким оно оставалось и в пришедших на смену античной цивилизации западноевропейской романо-германской, византийской и арабо-мусульманской. Никаких сколько-нибудь заметных перемен в производительных силах не произошло и в Китае после трансформации доконфуцианской цивилизации в конфуцианскую. То же самое следует сказать о Парфии, Кушанском государстве и Индии, где рентная формация в этот период серьезного социально-политического и духовного перелома лишь видоизменилась. К этому выводу приводит сравнительно-исторический анализ развития ведущих цивилизаций периода с III в. до н. э. по IV в. н. э.

Конечно, не лишена недостатков и  концепция формационного развития, предложенная В. П. Илюшечкиным. Но эти недостатки заключаются отнюдь не в том, что он, следуя классическому выводу К. Маркса о зависимости типа экономического строя от ступени развития производительных сил, доказал принадлежность цивилизаций Древнего Востока, а также античной, парфянской, феодальной западноевропейской, византийской, арабо-мусульманской, индийской, китайской цивилизаций к одной и той же рентной формации. Недоработанность его концепции состоит в том, что она обращена преимущественно в прошлое, тогда как методология требует, чтобы эта концепция показала свою применимость к анализу современного и предстоящего развития человечества.

Глубинно общим для большинства  известных в истории локальных цивилизаций является рентная формация. В зависимости от того, какая разновидность рентной формации преобладает в данной докапиталистической локальной цивилизации – рабовладельческая, крепостническая, арендная или их своеобразное сочетание – каждую из них можно отнести к определенным разновидностям рентной общественно-экономической формации, то есть к особенному. Но основная специфика и в то же время главное отличие локальной цивилизации от рентной формации состоит в том, что она выступает не только как особенное, но и как отдельное в структуре всемирно-исторического процесса. Причем это отдельное – особого рода, включающее в себя большее или меньшее количество отдельных социально-экономически и культурно более или менее сходных этносоциальных организмов и политических образований – государств.