Трактат Плотина «Эннеады»

В полном соглнаходится  и эстетика; здесь так же бессмысленно спрашивать: жизнь для искусства  или искусство для жизни, бессмысленно дискутировать ценность того или  иного стиля или жанра, поскольку  красота для Плотина столь  же слабо связана с искусством, сколь и ее постижение с переживанием. После монументальных исследований Лосева достаточно тяжело сказать об эстетике Плотина в двух словах, потому хотя бы обозначим, на наш взгляд, ошибку в ее понимании А. Ф. асии с этикой Лосевым: вопрос состоит в том, как прочитывать термин «умопостигаемое». Мы уже показали, что обозначает ум (душа) в контексте антропологии Плотина, Лосев же понимал его скорее в границах, заданных немецким идеализмом и, значит, европейской антропологией. Отсюда и совершенно иной смысл, которым он наполняет эстетику Плотина, несмотря на то, что категориально воспроизводит ее с замечательной точностью (заметим, что А. Ф. Лосев почти нигде и никогда не упоминает и не переводит третьей и четвертой — собственно психологических — Эннеад, которые есть ключ к пониманию и предыдущего учения о человеке, и последующего богословия. Очевидно, эстетика Плотина покоится на двух следующих положениях, полностью коррелирующих положениям его онтологии: 1) всякая красота умопостигаема, и даже то, что представляется красотой чувственной, есть умная красота, отягченная кажимостью; 2) красота постигается душой, т. е. тем высшим бытийным «субъектом», который и есть сам человек, при этом в момент такого постижения в душе открываются и высшее чувство, и высшее стремление, и высший разум, то есть она вся приходит в действительность, чего не происходит в случае, если душа не освободилась от низшего, и, соответственно, видит еще лишь чувственную красоту. Однако для воссоздания эстетики Плотина следует очень ясно отличать духовное от интеллектуального, ибо духовное — это свой, достаточно своеобразный мир, который, в том числе, имеет и интеллектуальную компоненту, которая в мире духовном, однако, ценна не сама по себе, но как имя какого-то события или какой-то сущности; основной задачей следующих исследований, мне кажется, должно быть нахождение ключа к уже хорошо известной структуре: красота тел, души, умопостигаемая красота. Есть и чисто житейское основание для моего скепсиса относительно интеллектуального понимания Плотиновой эстетики: в самом деле, весьма трудно поверить в то, что человек, столь остро переживавший несовершенство здешнего и видевший в красоте само божественное, смог бы удовлетвориться, называя эстетикой идеалистическое истолкование эстетического наслаждения. Даже формально, поскольку ни красота, ни красивое не воспринимается здесь одним чувством, но и умом, и волей, такие определения как, скажем, незаинтересованноенаслаждение, здесь будут просто абсурдны. Если вспомнить о том, как Плотин говорил в трактате Энн. 2. 9, что не видел никогда человека одновременно дурного и красивого, а если бы сказали, что такой есть, он бы в это не поверил; если вспомнить, что Порфирий вкратце говорит о его прозорливости, одним словом, если привести на память все к этому относящееся, достаточно нетрудно прийти к выводу, что сам этот человек жил сразу в двух мирах, или, лучше сказать, во всем мире, и потому в его эстетике нужно искать нечто большее, нежели объяснение широкораспространенных феноменов.

Постараемся несколько проиллюстрировать это. Уже на уровне тел красота не есть форма (почему одно и то же лицо кажется иногда красивым, а иногда нет?), она есть скорее некое движение, грация, то, что нельзя рассчитать, то, чем не обладает само тело, ибо оно принадлежит душе. Такова же красота добродетелей и наук, не состоящая в их законосообразности, т. е. в них самих, но по их красоте мы узнаем красоту создавшей их души; их красота более истинна, нежели красота тел, ибо открывается в чистых движениях, а не в предметах. На этом я, однако, если хочу быть честен, должен остановиться, ибо дальше души сам теряю предмет: но душа красива, а не сама красота; о какой эстетике в нашем понимании этого слова может идти здесь речь, если красотой он называет именно это!? Бессмысленно и неполезно было бы нам повторять другие слова этого великого мужа.

Радикальное отличие  Плотинова учения о красоте от любой новоевропейской эстетики заключается в том, что в новой  Европе красота всегда понималась как  нечто синтетическое: говорили о совпадении вещи и ее идеи, субъекта и объекта, замысла и воплощения (такой красоте, разумеется, коррелирует чувство, также снимающее двойственность в единстве переживания), но красота для Плотина есть нечто простое, не образующееся из совпадения и соответствия, она — дыхание Высшего, соответственно и человек упрощается воспринимая красоту, упрощается до ума, ибо воспринимать красоту — значит становиться единым с тем, что не имеет частей.

Нечто подобное тому, что мы говорили сейчас об эстетике, предстоит сказать и о науке. То «великое знание», которое хотел преподать своим ученикам Плотин, менее всего было чем-то отвлеченным, это был гнозис, принятый им в свою очередь у Аммония Саккаса, а Аммонием еще от кого-то, от кого — не так уж и важно; важно то, что это сознание восходило к роще Академа и, не в последнюю очередь, состояло в умении читать те заметки для памяти, которые мы называем диалогами Платона. Трудно или, лучше, невозможно сказать, существовала ли Школа в период между своим классическим периодом и более или менее непрерывной цепью кружков, которую мы называем неоплатонизмом; существовала ли Школа наряду с известным средним (скептическим) платонизмом также и в виде устного предания, или же сами тексты Платона обладают столь огромной силой, что вновь и вновь порождают Школу при наличии определенных обстоятельств? Этот вопрос хорошо знаком учениям и религиям, имеющим историю более чем в тысячу лет, он, думается мне, должен решаться компромиссно, ибо даже в моменты запустения какие-то предания всё равно переходят из уст в уста, и, тем не менее, даже в моменты расцветов предание никогда не является порождающей их причиной; лишь в периоды угасания само наличие предания становится причиной репродукции, но такие периоды обычно недолговременны.

Нам трудно согласовать гнозис с интеллектуальной дисциплиной построений отвлеченных наук; не очень, скажем, понятно: почему Александр Македонский (не имеет никакого значения, что это письмо, скорее всего, подложное) упрекает Аристотеля за разглашение школьного знания (что, в самом деле, таинственного в Метафизике?); не ясен во многих местах и пафос Плотина. Это может свидетельствовать о двух вещах: либо о том, что в те времена очевиднейшие и вполне доступные нашему пониманию вещи вызывали такое странное к себе отношение, либо о том, что мы не вполне понимаем, о чем идет речь. Что такое это «„великое знание“, которое всегда под рукой»? О каком знании говорит Платон, говоря, что добродетель есть знание? Что это за благая жизнь, обретая которую мудрец не остается ей внешен? Мы можем указать лишь на историко-философские параллели и внутрисистемные предпосылки этих положений; но не объясняем ли мы тем самым неизвестное через неизвестное? На первых порах, когда происходит рассудочное постижение мысли, когда выстраиваются категориальные схемы и в разуме вспыхивают прозрения неожиданных связей, вопросы эти незаметны и не актуальны; но философия, к счастью, только начинается с рассудка; чем дальше, тем больше внимание сосредоточивается на этих вопросах, но именно в том, к чему стремится душа, ученый испытывает беспомощность. Вдумываясь в сложившуюся ситуацию, видишь, что традиция оказывается немаловажной вещью; возьмем, к примеру, того же нетрадиционного Августина — именно непонимание этих малозаметных вопросов привело его к далеко идущим выводам: непонимание того, что есть блаженная жизнь (О Граде Божьем. Кн. 10, гл. 31) привело его к отрицанию вечности души, а признание злой воли безпричинным источником зла (Там же. Кн. 12, гл. 6-7) — к открытию целого течения волюнтаризма в европейской философии, которое едва ли сделало кого-то ближе к Первоначалу; опять же, вспоминается, как Плотин непрерывно три дня отвечал на вопросы Порфирия о душе (Жизнь Плотина, гл. 13). И когда мы читаем об иерархии богов у Прокла или Дамаския в связи с Парменидом, мы понимаем все равно только логику этих построений, будучи пока не в силах подойти к ним со стороны божественного. Одним словом, я склоняюсь к мысли, что пока у нас нет ключа к пониманию того, что называлось этими мыслителями наукой и знанием, соответственно, и рассматриваемые ноологией предметы остаются доступными нам пока лишь на понятийном уровне. Единственно, что можно здесь с уверенностью сказать, что сама эта высшая наука понималась скорей как иной вид жизни, лишь акцидентально знающий низшее, нежели такой вид здешнего, который существенно знает Высшее.

Что же получается: мы говорим о гнозисе, и ничего о нем не можем сказать? Да. И  в этой связи следует вспомнить  отрицательный результат философствования Сократа. Посредством отрицания  выделяются высшие предметы, хотя в том, из чего они выделяются, пока о нем идет речь, они не могут раскрыться. Д?лжно рассматривать их, отрешась от человека, в свойственном им бытии, а для этого нужно сначала рассмотреть лучшее из составленного — космос в целом, а затем, переходя к божественному, и Душу — это и является предметами рассмотрений ближайших Эннеад.

В качестве заключения скажу, что учение Плотина о человеке удивительным образом согласуется  с тем, что говорит Иисус Христос  в притче о десяти девах (Мф. 25, 1-12), хотя сама притча, как всякий истинно поэтический текст, конечно же, многогранней. Итак, в эсхатологической перспективе, Иисус Христос говорит, что «Царство Небесное будет подобно десяти девам»; что значит это «Царство»? Обычно оно понимается, так сказать, статистически, как вся здешняя Церковь, но это мало согласуется и с тем, что оно — внутри нас, и с тем, что оно подобно горчичному зерну, поэтому следует понимать Царство как высшую жизнь в нас, а в контексте этой притчи — как жизнь вообще. Число десять здесь совершенно не случайно, и в контексте библейского символизма чисел (гематрии Библии) может обозначать как некую слабость, недостаточность и подсудность (2?5), так и полноту мирского осуществления (4+6), и потому символизирует жизнь в целом. Итак, в момент встречи с Богом, «Женихом», у пяти из них не оказывается масла в светильниках и они спрашивают его у подруг, но те посылают их к торгующим маслом. Как бы не трактовать это масло — как добрые дела или как милосердие, ясно, что оно обозначает некое внутреннее содержание, которого не оказывается перед Богом у одной части целокупной жизни и которое не может сообщить ей другая, а потому эта недостаточная часть (отнюдь не смирившись со своей недостаточностью и не предъявляя ее прямо Жениху) обращается к внешнему — к торговцам. Мне кажется очевидным, что числом пять здесь символизируются пять чувств, обращенных вовне — низшая душа, уходящая от жизни собой, и тем самым уклоняющаяся от встречи Жениха. Ясно так же и то, что именно приход Жениха производит это разделение, ибо не мир принес Он, но меч. Наконец, приобретая масло, они приходят на пир, но Жених говорит: «Истинно говорю вам: не знаю вас» (Мф. 25, 12). Ясно, что Ум и Логос «не знает» только что-то чувственное и случайное, именно то, что и было приобретено низшей душой в ее отступлении от себя.

 

4.Заключение

Есть такие особенные  люди... вычеркни их из нашей истории, и она станет намного беднее. По следам, которые они оставили, мы идем до сих пор, даже если не знаем их имен. Один из таких людей — Плотин. 

 

Обратись  к самому себе и посмотри. Если же не увидишь красоты в самом себе, поступай подобно скульптору, творящему прекрасную статую: одно он отсекает, другое полирует; одно сглаживает, другое подчищает — пока не добьется своего. Так и ты — удали лишнее! Выпрями то, что криво, очистив темное, сделай его сияющим; и не прекращай обрабатывать свою статую, пока не заблистает перед тобой богоподобная сияющая красота добродетели, пока не узришь мудрость, восседающую в священном чистом величии.

 

 

               

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

    5.Использованная литература

1.Философия: Энциклопедический  словарь. — М.: Гардарики. Под редакцией А.А. Ивина. 2004.

2. Античная философия: Энциклопедический словарь. — М.: Прогресс-Традиция.П. П. Гайденко, М. А. Солопова, С. В. Месяц, А. В. Серегин, А. А. Столяров, Ю. А. Шичалин. 2008.

3. http://www.newacropol.ru/Alexandria/philosophy/Philosofs/plotin/

 

4. http://www.nsu.ru/classics/bibliotheca/Rist-Plotinus/Ch15_Prayer.pdf