Невьянская башня

Разглядев пистолет, обрадованный Петр подошел к Никите и обнял его.

Виноват я перед тобой,— сказал он,— ты, я вижу, малый дельный».

Предание это считается невьянским. Конечно подобное можно услышать и на других уральских заводах. И  везде Никита Демидов не простым  был кузнецом, а имел «золотые руки», «мастер был знаменитый».

Тут интересна такая деталь. Когда  предание или легенда ведали о  жестокости хозяев Невьянского завода, то назывался просто Демидов. А ежели  отмечалось высокое мастерство, то назывались поименно — Никита или  Акинфий Демидовы. И больше никого. В народе извечно высоко ценилось мастерство.

Символом жестокого произвола  Демидовых стала Невьянская башня. Большинство невьянских легенд связано  именно с ней. Легенды эти обыграны разными писателями.

Евгений Федоров в своем романе «Каменный пояс» так расписывает  старое предание:

«Надумал Акинфий Демидов построить  высокую каменную башню с тайными  подвалами. Писал он о том в  Санкт-Петербург приказчику:

«Намерен я строить в вашей  вотчине, Невьянске, башню по образцу, кой в иноземщине, в граде Пизе есть. Внизу той башни мыслю  сладить каменные амбары под сибирскую  медь, а вверху содержать караул для убережения от пожаров и для  повестки людишек на работу. Наказываю  тебе сыскать в Санкт-Петербурге иноземцев-каменщиков, которые дошлы  в башенной стройке...» 

(Письмо это — вымысел автора, на что он по законам жанра  имел полное право. О качестве  вымысла я умолчу. Странно другое: письмо это стали цитировать  в научных статьях, как исторический  документ).

Е.А. Федоров далее продолжает:

«По строгому указу Акинфия приказчики сыскивали каменщиков всюду и  гнали в Невьянск. Тесали камень, копали склепы, бутили фундамент. Сотни  каменщиков возводили башню. Строил башню крепостной зодчий...

Башня, по примеру Пизанской в  Италии, строилась с наклоном на юго-запад; чудилось, что она рухнет и каменная кладь расколется на части. Внизу у башни укрепили плотину  — ладила ее работная артель, вколачивая в плотине сваи. Двадцатипятипудовая  чугунная баба била с высоты дубовые  сваи и глубоко вгоняла их в  землю. И тут приключилось неслыханное. Задумал Акинфий Демидов построить  из пруда в подземные тайники  башни секретный шлюз и тот  шлюз, когда нужно поднимать, и  тогда прудовая вода с буйством шла  бы в подвалы и...» (отточие Е. Федорова).

Е. А. Федоров как-то не заметил, что  построена Невьянская башня вовсе  не по образцу Пизанской башни: трудно представить столь разные сооружения. Общее у них только одно — обе  наклонные. Стилевую разность башен, очевидно, заметил писатель Павел Северный, а потому в своем романе «Куранты Невьянской башни» повернул ту же легенду  несколько по-иному:

«Для душевного покоя (непонятно  только, почему для «покоя» - И.Ш.) Акинфия  Никитича Демидова, по его воле, каменная башни Невьянска выстроена схоже  с башнями Московского Кремля. С наклоном излажена она оттого, что в Петербурге довелось всесильному  заводчику наслышаться, будто на италийской земле, в городе Пизе, стоит  для устрашения народа башня, готовая  упасть.

…Выводили башню в строгом секрете  за высокими заплотами. Народ и близко не подпускали. Выложили под башней просторные подземелья, соединили потайным ходом с подземельем хозяйского дворца. А еще из башенного подземелья прорыли тайный лаз к пруду, перекрыли  шлюзовой перемычкой. Откроешь перемычку  — хлынет вода прямо в подземелье».

И таинственные подземелья, и секретный  шлюз упоминались в легендах неспроста. Далее, как известно, события в  легенде разворачиваются таким  образом. В подземельях башни  Демидов (в легенде обычно не называется, который из них) тайно плавил серебро  и золото и чеканил «воровские»  демидовские рубли. Когда слухи  об этом все-таки дошли до Петербурга, то на Невьянский завод послали грозного князя-ревизора. Однако Демидова предупредили о приезде незваного гостя, и  заводчик поставил на верхние ярусы  башни дозорных, чтобы зорко смотрели за дорогами, ведущими в Невьянск. Карету ревизора заметили за несколько верст  и донесли о том хозяину. Чтобы  скрыть следы своих беззаконий, Демидов  пошел на новое преступление: приказал открыть секретные шлюзы. Вода хлынула  в подземелья, заполнила их и скрыла плавильные печи, оборудование для  чеканки монет, а также мастеровых, что были прикованы цепями к стенам подземелий. Так гласит старинная  уральская легенда. Вот уже больше двух веков ходит она по белому свету в разных вариантах.

Один из вариантов этой легенды-предания рассказали А.Н. Радищеву, когда он в 1797 году возвращался из сибирской  ссылки через Урал. В его путевом  дневнике есть краткая запись:

«Невьянский завод... NB . Серебряная руда в погребу, офицер для того посланный». Развить этот сюжет Радищеву, кажется, не удалось, хотя он и пометил его  « NОТА ВЕNЕ» — «хорошо заметь».

В некоторых вариантах преданий соединяются события, происходившие  в разное время, и опускаются те или  иные сюжеты. Так в предании, внесенном  уральским историком прошлого века В. Шишонко в «Пермскую летопись»  не говорится ни о тайной плавке драгоценных металлов, ни о чеканке  рублей, ни о затоплении подземелий... Шишонко знал об этих сюжетах, но относился  к ним скептически и не включил  в свою «Летопись».

«Мы пока ничего не скажем,— замечает Шишонко,— о башне (о цели постройки  башни, о подземных ходах, идущих из башни к барским хоромам, реке Нейве и домне; о комнатах, устроенных внутри башни), находящейся в заводской  загородке, потому что все передаваемое народной молвой об этой башне как  будто басня. Башня эта — тоже осколок седой старины. Старожилы  постройку ея относит к 1725 году».

Шишонко, однако, допустил непростительные  для такого знатока истории Урала  неточности, по крайней мере, не оговорил и не прокомментировал эти сюжеты. Он так пересказывает предание.

«Пусть бы Демидовы принимали на свои заводы пришлых и беглых рекрут и пользовались бы их трудом, но не творили  бы «проделок», подобных нижеследующим. Демидовы, нуждаясь в рабочем народе, охотно принимали на свои заводы бродят всякого рода. Об этом злоупотреблении  узнал горный начальник Татищев  и донес в Петербург... Высшие власти взглянули на донос очень серьезно. Сенатору князю Вяземскому высочайше повелено было отправиться на Урал и произвести строгое следствие в тех местах, которые по указанию горного начальника служили пристанищем для беспаспортного люда (Сенатор А. А. Вяземский приехал па Урал в 1763 году, то есть почти через тридцать лет после Татищева и совсем по другому случаю. Но расследование на заводе он действительно проводил.— И. Ш.). Таким образом,— продолжает В. Шишонко,— началось дело, грозившее Демидову весьма дурной развязкой».

Теперь послушаем предание о  том, как поступил заводчик, чтобы  выпутаться из беды, или, вернее, как  прикрыл он один неблаговидный поступок другим, несравненно худшим первого.

«Пока в Петербурге рассматривали  донесение, пока на значили следователя, пока тот собирался в путь, протекло немало времени, может статься и  год, а Демидов успел между  тем принять следующие меры к  сокрытию следов своей проделки. Узнав, что большинство бродяг — беглые крепостные из Подмосковья, богач-заводчик наскоро посылает туда агентов и  с их помощью скупает у известных  помещиков всю массу людей, которых  они считают пропавшими без вести. Относительно лиц, не открывших своего происхождения, Демидов велел невьянскому  управителю держать их в кучке  и, как только прибудет следователь, запрятать в подземелье, но так, чтобы  никто посторонний не мог указать  на место, и, если обстоятельства потребуют, оставить там на веки вечные.

Для помещения князя в Невьянске  был наскоро выстроен дом, великолепно  отделан внутри юг снаружи и снабжен  мебелью из самых редких заграничных  пород. Жители, дивясь роскоши здания, прозвали его «красными хоромами».

Когда прибыл Вяземский и приступил  к проверке народа, ему были представлены ревизские сказки, а затем и  крепостные акты, совершенные задним числом на вновь приобретенных людей. Что же касается дезертиров, то на вопрос о них дан ответ, что таких  никогда не было и нет. Успел или  не успел Вяземский обличить Демидова в укрывательстве бродяг, старики  старожилы ничего положительного не сказывают, но, по их словам, тревога  кончилась пустяками. А спрятанные в подземелье не вы ходили уже на белый свет.

Вероятно, князь чем-то не угодил Демидову, иначе последний не выкинул бы такого фарса: когда Вяземский и  заводчик свиделись в Петербурге и первый между прочим похвалил невьянскую квартиру, Демидов выслушал это одобрение  молча, но, вернувшись домой, написал  своему управителю — предать огню «красные хоромы» со всем, что в  них было. Приказ исполнен: здание немедленно сломано и бревна употреблены  на обжыг руды, мебель и уборы  достались управителю, но показаны владельцу истребленными».

Очевидно, П.П. Бажов слышал это  предание в другом варианте, нежели В. Шишонко. В письме А. А. Суркову, в  котором Павел Петрович разбирает  роман Е. А. Федорова «Демидовы» есть такой абзац:

«Единственным случаем неоправданного мотовства может служить разве  приказ Демидова сжечь специально построенные  и роскошно обставленные «красные палаты», где во время ревизии жил князь  Вяземский. Но это случай особого  рода. Он, на мой взгляд, может быть кульминационным в основном и  самом трудном конфликте Демидовых  с родовым барством. Надо было сжечь, чтоб получить право публично сказать  сенатору двусмысленную фразу: «Кто же после вашей светлости там  жить у нас станет».

Жест стоил дорого, но он интересен...» 

О преданиях, связанных с первыми  Демидовыми и Невьянской башней, упоминает  и Н. Колюпанов — автор солидного, но неровного труда «Колонизация Пермской губернии и распространение  горного промысла». Описав наследство, оставленное Акинфием Демидовым, он продолжает:

«Из завещания видно, что, кроме  того (ранее перечислялись заводы, промыслы, дома и т.д.— И.Ш.), после  Демидова остался значительный денежный капитал и поступил в раздел между  сыновьями...: серебряной посуды 6 пуд, алмазные и золотые вещи, жемчуг и другие драгоценности. Местное предание рассказывает, что при дележе найдена такая  огромная наличная сумма в золотой  и серебряной монете, что затруднялись ее считать и делили на меру.

С трудом верится, что такое громадное  состояние было делом рук одного человека, поневоле приходится прислушиваться к преданию, будто Демидов задолго  до объявления о том правительству  получал в значительном количестве серебро и золото из Сибири и чеканил  монету.

В Невьянском заводе до сих пор  стоит высокая сторожевая башня: в ней закладена потайная комната, в которой, говорят, найдены были плавильная печь и формы для чеканки. Вообще Невьянский завод полон чего-то таинственного и недоброго. Из башни  в дом ведет подземный ход, такой же ход спускается к реке, а третий примыкает, говорят, к железной, до сих пор запертой двери. Двор устлан был прежде чугунными плитами, и  под ними был целый лабиринт переходов  и тайников. В доме до сих пор  есть комната, акустически так устроенная, что сказанное в ней шепотом  слышно во всем доме; по преданию, она  отводилась приезжим. В одном из тайников много времени спустя были, говорят, найдены скелеты, прикованные  цепями...» 

Все эти сведения, в которых хаотично перемешаны достоверные факты и  легенды, Н.Колюпанов опубликовал  в 1871 году. Примерно в это же время  Вас. И. Немирович-Данченко, путешествовавший по Уралу, так записал свои впечатления  от услышанного о Невьянской башне:

«В ее подземельях и народ  топили, в ее закоулках людей замуровывали, в ее черных казематах и застенках  держали вредных и опасных  супостатов. Царство призраков стало  и уделом сказок. Легенды остались в народной памяти, и народ упорно связывает их с этою старой башней; народ говорит о ней то, что  не скажут выходцы с того света, народу каждое пятно на этих онемевших стенах кажется следами убийств, каждый загадочный шум в стене — стонами  когда-то замученных в каменных мешках жертв».

Легенды и предания, связанные с  Невьянской башней и первыми Демидовыми, великолепно знал Д.Н. Мамин-Сибиряк. Он, правда, почти нигде их не пересказывал, но, ярко излагая факты из истории  Демидовых и демидовских заводов, кратко упоминал и о преданиях.

«Первые заводчики, — писал он в  очерке «От Урала до Москвы»,—  были люди слишком энергичные, вроде  Акинфия Демидова, и не стесняли себя в выборе средств при преследовании  своих целей. По сие время на многих Уральских заводах сохранились  предания о том, как рабочих бросали  в жерла доменных печей или  топили в прудах..» 

И в этом же очерке, останавливаясь па заслугах Акинфия Демидова, Мамин-Сибиряк  тоже упоминает о легенде: «...первая русская медь, первое сибирское серебро  и первое сибирское золото… были добыты Акинфием Демидовым... Акинфию  Демидову было известно но только существование  золота в Сибири раньше официального открытия Змеиногорского прииска, но можно с достаточным вероятием предположить, что даже производилась разработка этого золота, конечно, тайная, так как добывание драгоценных металлов составляло правительственную регалию и строго воспрещалось частным лицам. Именно к этому времени можно отнести легенду о Невьянской башне».

Однако саму легенду, по крайней  мере в опубликованных вещах, Мамин-Сибиряк  нигде не излагает. Но можно предполагать, что намерение вернуться к  этой невьянской легенде у писателя имелось. Тем более что ХVIII век  в уральской истории его очень  интересовал. «Это было кипучее время,—  писал он,— время сильных людей  как на добро, так особенно на зло, время, носившее на себе печать какого-то стихийного разгула сил, когда на каждом шагу проявлялась почти нечеловеческая энергия». Среди этих «сильных людей» Дмитрия Наркисовича, пожалуй, больше других интересовал Акинфий Демидов, которого он называл «гениальным  человеком», отмечая в то же время, что тот «является истинным сыном  своего века: под его железной рукой  стонали не только приписанные к  заводам крестьяне, но и сами подьячие, разные приставники, приказчики и прочий служилый люд. Кнут, плети, батоги, цепи, застенок — все шло в ход. Недостаток места не позволяет нам остановиться на странном характере А. Демидова, полном всевозможных противоречий, где  были перемешаны неистощимая энергия, железная воля, самодурство, жестокость».