Бердяев о рабстве и свободе человека (персонализм Бердяева)

"БЕРДЯЕВ О РАБСТВЕ И СВОБОДЕ ЧЕЛОВЕКА"

(персонализм  Бердяева)

 

Идя к пределам души, их не найдешь,

даже если пройдешь весь путь:

таким глубоким она обладает логосом

 

(Гераклит)

 

Итак, конечная цель человеческого существования  – Свобода, предполагающая завершенность  отдельного. Путь к Свободе –  осознание индивидуального как  меры всеобщего, целостное мышление. Свобода вне Целого есть свобода  для себя, допускающая произвол и  насилие, т.е. несвободу другого. Свобода, понятая как вседозволенность, посягающая на свободу другого, есть иллюзия  Свободы. Без Свободы невозможно и Равенство, высшая Справедливость: что-то неизбежно будет существовать за счет чего-то. Потому философские  и религиозные учения призывали  человека к Свободе, к выявлению  истинного Я, освобождению души, хотя пути предлагали разные. В апофатическом  христианстве – это слияние с  Богом в молитвенном экстазе. В буддизме – медитация, благоделание, очищение сознания от клеш: отпустить Ум, предоставить его самому себе, следуя Срединному пути, или пути внезапного озарения (дзэн). Свободный Ум гуманен, ведет к Единству через "индивидуализацию всеединства", Встречу человека с человеком, народа с народом. По мысли Вивекананды,

 

"у всякой  нации, как и у каждого отдельного  человека, есть в ее жизни одна-единственная  тема, которая служит центром  ее существования, основная нота, вокруг которой группируются  все остальные ноты гармонии. Если она ее отбросит, если  она отбросит принцип своей  собственной жизненности, направление,  переданное ей веками, – она,  эта нация, умирает". Он верил  в духовное Единство Вселенной: "Единственная и бесконечная  сущность, которая существует в  вас, во мне, во всех... идея, что вы и я не только братья, но вы и я – одно" [101].

 

Вивекананда воплотил опыт Востока и Запада.

 

Однако на протяжении всей истории люди с трудом осваивали эту Истину и соблазнялись легкими путями, радели не столько  о вечной душе, сколько о невечном теле, хотя смысл всех духовных учений и сводился к преодолению того, что порабощает человеческую душу, держит ее в тенетах невежества. Пусть одни называли это рабским  сознанием, другие – дукхой-страданием, порожденным привязанностью к ложному миру (майе), который обрекает человека на вечный круговорот, зависимость от нескончаемых желаний. И нет этому конца, пока существуют "два" и одно противопоставляется другому: Небо – Земле, Земля – Небу. Так было, пока вовсе не раздвинулись Небо и Земля и не хлынула титаническая сила, которую прежде не знали люди. Она затмила сознание, заслонила Истину, так что все оказалось перевернутым. Нарушился всеобщий порядок: низ стал верхом, Земля – над Небом, глупость – над умом, а результаты налицо. Угроза еще не миновала – последнее испытание. Массы "под равенством понимают равномерный гнет", – писал Герцен. Полвека спустя Ортега убедился:

 

"Равенство  прав – благородная идея демократии  – выродилось на практике в  удовлетвореиие аппетитов и подсознательных вожделений" [102].

 

В "Туаньчжуань", древнем комментарии к "Ицзину", сказано:

 

"Упадок  – неподходящие люди.

Неблагоприятна  благородному стойкость.

Великое отходит, малое приходит.

Это значит, что Небо и Земля не связаны 

и все сущее  не развивается...

Путь ничтожеств – расти,

а путь благородного человека – умаляться" [103].

 

Знающий прошлое, прозревает будущее: "закон (ли) един", формы выражения различны.

 

Свобода не бывает односторонней, вне Целого, скажем, свобода Земли в ущерб Небу. Когда остается одна половина, даже такая большая, как Земля, когда  она забывает о своем родстве  с Небом, то отторгается им и теряет себя, свою целостность. Начинается распад Земли, когда обрываются артерии, соединяющие  ее с Небом, душу с телом, наступает  кислородная недостаточность. Так  и вышло. Мир "дольний", отринутый  неразумным человеком от мира "горнего", ввергнут в тяжкие испытания в XX в.: братоубийственные войны, лагеря, террор, культ насилия, идея мирового господства – апофеоз хтонических  сил Земли, не уравновешенных Небом. И самое страшное, что в человеке стало исчезать то, что дается ему  звездным Небом и что делает его  Человеком. Он разрушил храмы, презирал прошлое во имя будущего, которое  не состоялось; мстил природе за свою несуразную и непонятно зачем  данную жизнь. И исполнились пророчества  древних:

 

"Душе, ушедшей  от себя, нанесет удары некая  огромность, и душу мучит подлинная  нищета, ибо по природе своей  вынуждена она искать всюду  единое, а множественность этого  не позволяет"

 

(Августин. О  порядке, 1, 2).

 

По мнению Ортеги, "у равноправия был один смысл – вырвать человеческие души из внутреннего рабства, внедрить в них собственное достоинство и независимость" [104]. Может быть, не с того начали (нельзя понять одно через все, но можно понять все через одно). Для Бердяева это "одно", или центральная точка, позволяющая объять все отношения, есть человеческое достоинство – Личность, "мера всех вещей". Если человек – "мера всех вещей", то общество не может быть нормальным, если человек ненормален. Значит, один выход – привести в чувство самого человека. Чтобы стать Свободным, он должен задуматься: то ли он, чем ему предназначено быть? Другого пути нет. Освобождению человека от рабского сознания посвящает Бердяев книгу "О рабстве и свободе человека".

 

Как и Хайдеггер, он видит причину в том, что  сознание подчинено закону, который  знает общее и не знает индивидуального. "Самая структура сознания легко  создает рабство". Монизм и есть философский источник рабства, его  практика ведет к тирании. Власть "конечного" всегда оказывается  рабством человека, господство – оборотная  сторона рабства. Личность потому устремлена не к господству, а к Свободе. "Господин, в сущности, плебей, господство есть плебейское дело". Господствующий отчужден от свободы, от самого себя.

 

"Падшесть человека более всего выражается в том, что он тиран... Человек имеет непреодолимую склонность тиранить окружающих. Человек есть тиран и самого себя и, может быть, более всего самого себя. Он тиранит себя как существо раздвоенное, утратившее цельность. Он тиранит себя... суеверием, завистью, самолюбием (в буддийской терминологии – клеша – Т.Г.). Первоначальное зло есть власть человека над человеком, унижение достоинства человека, насилие и господство" [105].

 

Свобода не внешнее, а внутреннее состояние, она  не даруется, а органически прорастает из духовного опыта человека в  процессе познания себя и мира. Свобода  внешняя, предоставленная, может быть лишь условием движения к Свободе  истинной, но не восполняет ее.

 

 

На это  обратил внимание еще Шеллинг:

 

"Ибо свобода,  которая не гарантирована общим  естественным порядком, непрочна, и  в большинстве современных государств  она подобна некоему паразитирующему  растению, которое, в общем, терпят в силу неизбежной непоследовательности, но так, что отдельный индивидуум никогда не может быть уверен в своей свободе. Так быть не должно. Свобода не должна быть милостью или благом, которым можно пользоваться только как запретным плодом. Свобода должна быть гарантирована порядком, столь же явным и неизменным, как законы природы" [106].

 

По мнению Шеллинга, преобладало превратное представление  о Свободе, истинного понятия  свободы, в сущности, не было в предшествовавших идеализму системах нового времени.

 

Для Бердяева же Свобода есть духовное начало, не зависимое от мира и не детерминированное  им: "Личность связана с логосом, не с космосом". Но и Логос есть свойство Космоса. Бердяеву важно поднять  поверженную "вертикаль", воссоединить через Личность Земное с Небесным. Если Сартр говорил: "Человек всегда присутствует в человеческом мире", то, по Бердяеву, мир всегда присутствует в человеке. Персонализм примирил крайности экзистенциализма, сущность с существованием, индивидуализм  с универсализмом, выйдя из круга  антиномий благодаря ощущению неразъятости Земли и Неба (одно в другом) – в духе древней мудрости:

 

"Совершенномудрый схож с небом и землей,

поэтому между  ними нет противостояния.

Своим знанием  обнимает все вещи,

его путь благодатен для Поднебесной...

Он радуется Небу и знает его волю,

поэтому не ведает тревог.

Он пребывает  в покое и питает человечность (жэнь),

поэтому любовь его не имеет границ"

 

("Сицычжуань", IV, 22).

 

И разве не сближается с древнекитайской мудрость христианская, скажем Николай Кузанский;

 

"Любовь, связь единства и бытия, в  высшей степени природна. Она исходит от единства и равенства, в которых ее природное начало: они дышат своей связью, и в ней неудержимо жаждут соединиться. Ничто не лишено этой любви, без которой не было бы ничего устойчивого; все пронизано невидимым духом связи, все части мира внутренне, хранимы ее духом, и каждая соединяется им с миром. Этот дух связывает душу с телом, и она перестает животворить тело, когда он отлетает. Интеллектуальная природа никогда не может лишиться духа связи, поскольку сама соприродна этому духу" [107].

 

Вне этой связи  единого и единичного невозможна Свобода, а вне Свободы нет  и Любви. Бердяев показывает, что  мир "объективации", тотального превращения  всего в объект, вследствие отпадения  субъекта от объекта, обречен на гибель, вымирание как не соответствующий  законам Бытия:

 

"Космос, человечество, нация и прочее  находятся в человеческой личности, как в индивидуализированном  универсуме или микрокосме, и  выпадение, выбрасывание их во  внешние реальности, в объекты,  есть результат падшести человека, подчинения его безличной реальности, экстериоризации, отчуждению".

 

Человек не может индивидуальным актом разрушить  этот отчужденный от него "мир  объективации", но может достигнуть внутренней свободы. Для этого нужно  изменить свое сознание, преодолеть "монизм" в любом его виде, ибо "монизм в объективированном мире всегда есть рабство человека".

 

Еще в 1922 г. Бердяев  видел: померк для Фауста "свет Логоса", и ему не остается ничего другого, как "движение к внутренней бесконечности". Через это восстановится связь  между Небом и Землей, утраченное равновесие, – станет возможным  единство не по внешней необходимости, а по внутренней потребности –  не единство, стоящее над личным существованием, а единение, общение  в любви.

 

Значит, одной  устремленности в бесконечность  мало без ощущения неразрывности  Бытия-Небытия, Великого Предела, возвращающего  вещь к самой себе, к своему истоку. Единичное и есть единое, когда  не изменяет себе. "Духовное освобождение человека есть реализация личности в  человеке, достижение целостности". Постигая Целое, проникая в Ничто, "Личность должна в экстазе выходить из себя, но, выходя из себя, оставаться собой" [108].

 

Лишь целостному уму доступна Свобода. Разорванный  на части человек легко поддается  аффекту страха, а страх и держит человека в рабстве. Целостный человек  не знает страха, свободен от комплексов, свободен, как Небо и Земля: "Ведь нет ничего более целостного, чем  небо и земля. Но разве (они) обладают целостностью оттого, что ее добиваются? Тот, кто познал великую целостность, ничего не добивается, ничего не теряет, ничего не оставляет. Из-за вещей не меняется, возвращается к самому себе и (становится) неисчерпаемым". Не каждый расположен к Свободе: "Если бы ныне тот, кому лишь только придается форма  человека, стал кричать: "(Хочу быть) человеком! (Хочу быть) человеком!", то творец перемен непременно счел бы его зловещим человеком" ("Чжуан-цзы", гл. б).

 

Человеку  потенциально присуще целостное  видение; оно присутствует в нем  как инстинкт самосохранения. Для  его проявления нужна та самая "прерывность", которую имел в виду П. Флоренский, – преодоление линейного, одномерного  мышления, исключающего возможность  Свободы в принципе. Н. Бердяеву это  открыто:

 

"Личность  не вмещается в непрерывный,  сплошной процесс мировой жизни,  она не может быть моментом  или элементом эволюции мира. Существование личности предполагает  прерывность... Личность есть прорыв, разрыв в этом мире". Человек,  как индивидуальное, неповторимое  существо, экзистенциальное человечества, ибо "самый сингуляризм индивидуального проникнут внутренне не индивидуальным, универсальным".

 

Основная  проблема для Бердяева – отношение  Бытия и Свободы, бытия и духа. Реально, духовно существует лишь индивид:

 

"Универсальность  отдельного человека мы постигаем  не через отвлечение общих  нам человеческих свойств, а  через погружение в его единичность.  Употребляя кантовскую терминологию, можем сказать, что царство  природы есть царство общего, царство же свободы есть царство  единичного" [109].

 

Для этого  понадобилось оторвать взор от Земли  и устремить его в бескрайность, признать реальность Небытия, мира невидимого, но пронизанного логосами. Насколько  подобный настрой ума был близок русским, свидетельствуют и поэты, например Н. Гумилев:

 

"Германский  символизм в лице своих родоначальников  Ницше и Ибсена выдвигал вопрос  о роли человека в мироздании, индивидуума в обществе и разрешал  его, находя какую-нибудь цель  или догмат, которым должно было  служить. В этом сказывалось,  что германский символизм НЕ  ЧУВСТВУЕТ САМОЦЕННОСТИ КАЖДОГО  ЯВЛЕНИЯ, не нуждающегося ни  в каком оправдании извне. Для  нас иерархия в мире явлений  – не только удельный вес  каждого из них, причем вес  ничтожнейшего неизмеримо больше  отсутствия веса небытия, и  потому перед лицом небытия  – все явления братья.